— Сонаваралингатаки — протараторил на одном дыхании регой из отряда Ванимиуя — Там к тебе пришёл светлокожий чужак.

— Скажи Тунаки, чтобы подождал — несколько недовольно велел я. Что там нужно Сектанту, неужели не может самостоятельно разобраться со своими плотницкими нуждами?

— Это другой чужак. Молодой.

Не понял… Баклан, что ли, нарисовался…

— Хорошо — скажи, что может заходить.

Ага, точно, он самый собственной персоной — всё такой же приблатнённый видок, держится бодрячком, от полученного под Тенуком ранения, похоже, полностью оправился.

Короткий обмен приветствиями — как хорошо, что молодой вохеец тоже с удовольствием обходится без этих папуасских церемоний, которым позавидовали бы сами китайцы.

И, сюрприз… С максимально важным и горделивым видом, который способен принять недавний крестьянин, Баклан протягивает мне свёрток, сопровождая его словами: «Солнцеликая и Духами Хранимая тэми Раминаганива велела передать это пану олени Сонаваралинге».

Стараясь соблюдать официальное выражение лица, я взял в руки туго скрученный в трубочку кусок сонайского тростника. Надеюсь, присутствующие не настолько разбираются в физиогномике, чтобы прочитать на роже «пана оленя» невысказанный вопрос: «Что это за хрень?»

Я неторопливо отложил свиток в сторону, и начал расспрашивать Баклана насчёт его жизни в столице, да как там наши.

— Вахаку теперь большой человек. Пятью десятками регоев командует — сказал вохеец — Только в вашем главном селении много важных людей, которые много лет служили типулу-таки, и их отцы служили. Они друга хорошо знают. И многие из них родственники. А наш «олени» молодой, и среди его родичей нет давно служащих правителями Пеу. Потому его отряд стоит на окраине Тенука. И с тэми он не общается. Вокруг Раминаганивы сейчас самые лучшие из сильных мужей Текока и Ласунга собрались. Вот они ей и советуют и помогают в правлении.

— А ты как сумел к Раминаганиве попасть, она же тебе вот это передала для меня лично? — спросил я.

— Я человек небольшой. И совсем здесь чужой — усмехнулся Баклан — А тэми захотела, чтобы возле неё оставался кто-нибудь, кто был с ней с тех пор, когда она спасалась бегством из Текока после убийства её отца Кивамуем. Вахаку и Хонохиу с Тилуу делом заняты, так что сильные мужи согласились, чтобы я был при тэми. Хотя бы один каприз Солнцеликой и Духами Хранимой они готовы выполнить.

Я покосился на Длинного и его помощника из местных подростков — сына одного из погибших регоев моего предшественника, выбранного за сообразительность.

— Паропе и Гитуме — можете идти отдохнуть, досчитаем собранные тонопу завтра — Длинный и подросток-хонец несколько разочарованно посмотрели на гостя из столицы, но послушно покинули хижину, которую я выбрал в качестве рабочего кабинета.

— Рассказывай, что там на самом деле творится? — приказал я Баклану.

— Вахаку и его людей к тэми вообще не допускают, находят разные предлоги. Его сейчас Рамикуитаки под своё крыло взял. Правитель Ласунга тоже там сейчас не самый главный, но к его слову прислушиваются. Около Солнцеликой больше людей из Текока, говорят, они служили Пилапи Великому. Потом многие взяли сторону Кивамуя. Некоторые — Кахилуу. У них много воинов — в последних сражениях они участия не принимали. Вот они все сейчас и выясняют, к какому клану будет принадлежать будущий муж юной тэми. Но пока ни один из множества союзов не собрал столько сил, чтобы победить остальных.

— Вахаку, значит, опасаются допускать к тэми. А тебя сочли не опасным для сильных мужей? — уточнил я.

— Да, так — согласился молодой вохеец.

— Хорошо. Итуру, можешь отдыхать с дороги и общаться с теми из наших товарищей, что сейчас свободны.

Баклан мигом исчез, и я немедленно приступил к изучению непонятной посылки от Солнцеликой и Духами Хранимой тэми Раминаганивы. Через несколько минут внимательного разглядывания не осталось никаких сомнений, что в моих руках письменное послание от юной правительницы Пеу. Причём адресовано оно однозначно мне — об этом свидетельствовало слово «Сонаваралинга», найденное в самом начале свитка, склеенного из десятка кусков сонайского тростника. Да не просто моё имя, а в сочетании с одной из туземных форм личного обращения.

А вот с точным содержанием письма пришлось разбираться до глубокой темноты — мало того, что написание букв у моей единственной ученицы после всего нескольких месяцев обучения ещё хромало, так вдобавок наши с тэми взгляды на, то как следует писать то или иное папуасское слово, как теперь оказалось, слишком различались. Хорошо ещё, что учил её я сам — так что, отталкиваясь от встречающихся в тексте знакомых по нашим с Раминаганивой занятиям слов, удалось мало-помалу разобрать написанное.

Заканчивал же я свой труд по дешифровке при свете трёх факелов, притащенных по моему требованию Раноре. В начале письма Солнцеликой и Духами Хранимой содержались, в общем-то, та же самая информация, что уже успел доложить Баклан, только в восприятии перьеплащеносного ребёнка. В изложении юной тэми это всё жутко напоминало письмо «На деревню, дедушке» из школьной литературы. Сначала шли жалобы на то, как к бедной правительнице Пеу не пускают её родню из Ласунга и тех, кто был с ней последний год. Потом — что она не имеет никакой власти, что решают всё всякие малознакомые взрослые, и даже родной дядька Рамикуитаки среди них на двадцатом, наверное, месте. Я без особого интереса разобрал краткие характеристики некоторых наиболее влиятельных персонажей, что вершат сейчас судьбы Пеу.

Потом пошёл более занятный кусок, где тэми тщательно приводила, что обо мне говорят меж собой «сильные мужи», определяющие ныне политику страны. Если коротко резюмировать, то любовью среди элиты Пеу я не пользуюсь, но весьма серьёзные опасения у собравшихся вокруг трона вызываю. Ну, насчёт нелюбви — я не сто рублей, или применительно к местным реалиям — связка тонопу или вохейский боевой топор — чтобы всем нравиться. А вот то, что в глазах папуасских вождей я настолько опасный соперник — довольно неожиданно. Причём непонятно — хорошо или плохо такое опасливое отношение. С одной стороны, конечно, если боятся — значит уважают. Но с другой стороны — как бы ни вздумали упреждающий удар нанести.

Дальше пошло описание идущей между «сильными мужами» борьбы и, следом, — перечень кандидатов в мужья Раминаганивы. В следущем предложении юная тэми заявляла, что не хочет становиться женой никого из них — с употреблением целой серии ёмких и образных эпитетов, достойных «торжественной речи», если бы эпитеты, коими характеризовались женихи, не состояли из сплошной брани. Дабы у адресата послания не оставалась никаких сомнений, Солнцеликая и Духами Хранимая уточняла, что её нежелание распространяется не только на официальный брак с кем-либо из вышеперечисленных претендентов на её руку и сердце, но и на любые формы сексуальных контактов — с подробным перечислением того, чего повелительница острова не собирается совершать с теми, кого ей намерены сватать. Я машинально воровато огляделся, не смотря на идиотизм данного действия: мало того, что никто не мог понять, что я там разбираю, так вдобавок, в языке жителей Пеу лексика, касающаяся сексуальных отношений или гениталий, не относилась к табуированной.

Однако следующий абзац добил меня окончательно. Здесь Солнцеликая и Духами Хранимая покровительница и вдохновительница славного братства «пану макаки» повторяла практически тот же самый перечень различных сексуальных действий, с небольшими вариациями — но только предваряла этот подробный список оповещением насчёт того, что желает, чтобы всё это проделывал с нею Сонаваралингатаки, правитель Хона и Вэя. В конце же шло пространное объяснение (сугубо оборотами «торжественной» речи) такого несколько для меня неожиданного желания юной правительницы Пеу и покровительницы славного воинского братства «пану макаки».