Затем я почувствовал, что смертельно устал. Жупен кивнул головой, когда увидел, что у меня слипаются глаза, и посоветовал мне вздремнуть. Прежде чем я понял, что произошло, я уже провалился в сон.

Проснулся я уже ночью, и чувствовал себя значительно лучше, впервые за много-много недель. Я встал, прошел по помещению и вышел наружу. Было холодновато, на кристально-чистом небе горели миллионы звезд. Вспыхнул, бросив отсветы мне на спину, огонь на вершине башни, потом потух, потом опять полыхнул на мгновение. Вода была весьма прохладной, но я должен был привести себя в порядок. Я тщательно вымылся, постирал и выжал одежду. Это заняло примерно час. Затем я вернулся на маяк, повесил вещи на спинку престарелого стула, забрался под одеяло и опять заснул.

Наутро, когда я проснулся, Жупен был уже на ногах. Он приготовил мне весьма плотный завтрак, и расправился с ним так же легко, как и с вчерашним ужином. Затем я одолжил у него бритву, зеркало и ножницы и как сумел побрился и подстриг себе волосы. Потом я опять выкупался и когда одел свою чистую просоленную морем одежду, я почти чувствовал себя человеком.

Когда я вернулся с берега, Жупен пристально уставился на меня и сказал:

– Что-то твоя физиономия кажется мне знакомой, парень.

Я пожал плечами.

– Расскажи-ка мне о своем кораблекрушении.

Я рассказал. Да, но как! С какими подробностями! Я не упустил даже того трагического момента, когда с треском сломалась и рухнула на палубу грот-мачта.

Он потрепал меня по плечу и налил мне виски. Потом дал сигарету и держал огонек, пока она не разгорелась.

– Отдыхай здесь спокойно, – сказал он мне. – Я свезу тебя на берег, когда захочешь, или посигналю проходящему кораблю, если он будет тебе знаком.

Я воспользовался его гостеприимством. Пока я не мог поступить иначе. Я ел его пищу и пил его виски, и взял у него чистую рубашку, которая была ему слишком велика. Она принадлежала его погибшему в море другу.

Я оставался с ним три месяца, постепенно набираясь сил. Я, конечно, помогал ему, чем мог – следил по ночам за маяком, когда он бывал слишком пьян, убирал все комнаты в доме – даже выкрасил две из них и заменил оконные переплеты – и вместе с ним смотрел на море, когда бывали шторма.

Как я выяснил, он совсем не интересовался политикой. Ему было безразлично, кто правит в Эмбере. По его мнению, все мы до единого были недоросли и разгильдяи. Пока он мог обслуживать свой маяк, есть хорошую пищу и пить вкусное вино, а также составлять в тишине и покое морские карты, ему было просто наплевать, что при этом происходит на берегу. Он нравился мне все больше и больше, а так как я тоже был не далеко не профан в старых морских картах, мы провели много вечеров, внося в них исправления. Много лет тому назад я отправился в путешествие на корабле далеко на север, и я составил для него новую карту, основанную на личных воспоминаниях. Это, казалось, доставило ему огромное наслаждение, так же, как и мое описание тех вод.

– Кори – (так я ему представился) – мне бы хотелось отплыть с тобой вдвоем когда-нибудь, – сказал он. – Я сначала даже не понял, что ты был капитаном судна.

– Кто знает? – ответил я. – Ведь ты тоже когда-то был капитаном, верно?

– Откуда ты знаешь?

– Все эти навигационные приборы, которые здесь собраны, – пояснил я,

– и еще твое пристрастие к составлению карт. К тому же ты ведешь себя как человек, привыкший повелевать.

Он улыбнулся.

– Да. Это так. Когда-то я командовал кораблем, на протяжении лет ста. Но это было так давно… Давай лучше выпьем.

Я сделал маленький глоток и отставил рюмку. Я прибавил в весе фунтов сорок за те месяцы, что провел у него. И сейчас я каждый миг боялся, что он узнает во мне члена королевской семьи. Может быть, он выдаст меня Эрику, а может и нет. Теперь, когда мы так подружились, я склонен был думать, что он меня не предаст. но мне не хотелось рисковать жизнью для того, чтобы выяснить это.

Иногда, сидя у огня маяка, я размышлял: – надолго я еще останусь здесь?

Ненадолго, – решил я, добавляя в лампу несколько капель жира. Нет, совсем ненадолго. Я знал, что близится время, когда мне предстоит вновь отправиться в путь, долгий путь по Отражениям.

Однажды я почувствовал давление, мягкое, вопросительное прикосновение. Но я не знал, кто это мог быть.

В ту же секунду я остановился, как вкопанный, закрыл глаза и заставил себя ни о чем не думать, пока безмолвный вопрос не исчез.

Тогда я принялся ходить и размышлять, и тут рассмеялся, глядя КАК я хожу. Подсознательно я описывал тот небольшой периметр, который позволяла мне моя камера там, в Эмбере.

Кто-то только что попытался связаться со мной через Карту. Был ли это Эрик? Стало ли ему, наконец, известно, что я бежал, и не он ли пытался таким образом обнаружить меня? Я не был уверен. Я чувствовал, что теперь он боится ментального контакта со мной. Тогда Джулиан? Или Жерар? Каин? Кто бы это ни был, я закрылся от него полностью, уж это точно. И я откажусь от такого контакта с любым членом моей семьи. Может быть, я и потеряю на этом какие-нибудь важные новости или чью-нибудь дружескую, так необходимую мне помощь, но я не мог рисковать.

Попытка контакта и моя блокировка оного оставили по себе странное воздействие: я задрожал от холода. Меня просто трясло. Я думал об этом весь оставшийся день и решил, что пришла пора пускаться в путь. Мало хорошего, что я остаюсь так близко от Эмбера – ведь я еще очень уязвим. Я оправился вполне достаточно для того, чтобы идти по Отражениям, чтобы найти то место, куда мне следовало попасть, если я хотел, чтобы Эмбер когда-либо стал моим. Пока я был с Жупеном, эта тихая размеренная жизнь принесла моей душе покой и умиротворенность. Мне будет тяжело расставаться с ним – за немногие месяцы, что мы провели вместе, я успел полюбить его. И все же вечером, после традиционной партии в шахматы, я сказал ему о своем намерении продолжить путь.

Он налил нам виски, поднял свою рюмку и сказал:

– Счастливого пути, Корвин. Надеюсь, что мы еще увидимся когда-нибудь.

Я не стал спрашивать его ни о чем, когда он назвал мое настоящее имя, и он улыбнулся, поняв, что я ничем не выдам своего удивления.

– Мне было хорошо здесь с тобой, Жупен, – сказал я ему. – Если мне удастся то, что я задумал, я никогда не забуду, что ты сделал для меня.

Он покачал головой:

– Мне ничего не нужно. Я счастлив тем, что имею, делая то, что я делаю. Я радуюсь, обслуживая этот дурацкий маяк. Это вся моя жизнь. И если тебе удастся то, что ты задумал… нет, нет, не говори мне об этом, пожалуйста! Я просто старая пивная бочка, и ничего не хочу знать – я только буду надеяться, что ты иногда заглянешь ко мне на огонек, и мы сыграем партию-другую в шахматы.

– Обязательно, – пообещал я.

– Если хочешь, можешь утром взять «Бабочку».

– Спасибо.

«Бабочка» – так называлось его парусное суденышко.

– Прежде, чем ты уйдешь, – сказал он, я хочу предложить тебе взять мою подзорную трубу, взобраться на башню и посмотреть на Гарнатскую Завесу.

– Что нового я там могу увидеть?

Он пожал плечами.

– Об этом тебе лучше судить самому, без подсказок и помощников.

Я кивнул.

– Хорошо. Я сделаю это. Затем мы изрядно выпили, пока не почувствовали себя совершенно раскованно, а затем принялись устраиваться на ночлег. Мне будет недоставать старика Жупена. За исключением Рейна, он был единственным другом, которого я нашел по возвращении. Засыпая, я подумал о той долине, которая стала простыней огня в тот день, когда мы проходили ее с войском. Что необычного могло происходить там сейчас, спустя четыре года?

Мне снились тревожные сны о шабашах и оборотнях. Я спал, а над головой всходила полная луна.

Я поднялся вместе с солнцем. Жупен еще спал, и я был этому рад, потому что мне не хотелось устраивать никаких особых прощаний, и у меня было странно тревожное ощущение, что вижу его в последний раз.