Припомнив рассказы моего отца, я спросил:

— Даже если они считают убийство не совсем честным?

— Не знаю, — сказал он на это. — Трудно угадывать позиции в таких специфических вопросах.

— Кто сейчас глава Дома Драседки?

— Герцогиня Белисса Крипчель.

— Герцог, ее муж — Ларс... Что с ним случилось?

— Он погиб в битве Падения Образа. Полагаю, его убил принц Джулиан из Амбера.

— А Борель был их сыном?

— Да.

— Ну и ну. Уже двое. Я и не представлял себе...

— У Бореля два брата, сводный брат и сводная сестра, куча дядей, тетей, кузенов. Большое семейство. И женщины Драседки удалью не уступают мужчинам.

— Ну конечно. Есть даже песня: «С Драседкой-девицей не стоит водиться»!.. Можно как-нибудь выяснить, общался ли Корвин с ними, пока был здесь?

— Попробую слегка поспрашивать, хотя прошло столько времени... Воспоминания стираются, следы остывают. Все не просто.

Сухай покачал головой.

— Сколько еще до синего неба? — спросил я его.

— Не так много.

— Тогда мне пора отправляться в пределы Мандора. Я обещал брату позавтракать с ним.

— Увидимся, — сказал Сухай. — На погребении, если не раньше.

— Да. Полагаю, мне следует умыться и переодеться.

Я совершил переход в свою комнату, где вызвал таз с водой, мыло, зубную щетку, бритву, а также серые штаны, черные пояс и сапоги, лиловые перчатки и рубаху, плащ цвета антрацита, клинок и ножны. Приведя себя в порядок, я совершил переход через лесную поляну в приемную. Оттуда вышел на магистраль. Потом четверть мили горной тропой, внезапно упершейся в расщелину; я вызвал пелену, чтобы пересечь ее. Затем я направился прямо в пределы Мандора, одолев, может, сотню ярдов голубым пляжем под двойным солнцем. Повернул направо, пройдя под памятной каменной аркой, быстро миновал поле пузырящейся лавы и проник сквозь стену черного обсидиана, за которой мне открылась славная пещера, далее по маленькому мостику, наискосок через кладбище, пару шагов по Краю и, наконец, на приемную площадку пределов.

Сплошная стена слева от меня былa создана из тягучего пламени, а то, что справа, — был путь безвозвратный; свет осенял борозду дна морского, где копошились блестящие твари, пожирая друг друга. Мандор в человеческом облике сидел прямо перед книжным шкафом, облаченный в черное и белое, ногами упираясь в черную же оттоманку; в руках экземпляр «Прославления» Роберта Хасса, который я дал ему.

Подняв глаза, он улыбнулся.

— «Гончие смерти страшились меня». До чего же славная строчка! Как тебе в этом обороте?

— Выспался наконец-то, — сказал я. — А ты?

Он встал, положив книгу на маленький столик без ножек, парящий поблизости. Тот факт, что Мандор явно читал эту книгу специально к моему приходу, ничуть не умалял похвалы. Он всегда был таким.

— Вполне прилично, спасибо. Позволь мне тебя накормить.

Он взял меня за руку и повел к огненной стене. Та расступилась, когда мы приблизились, и наши шаги прозвучали в пространстве на миг воцарившейся темноты, почти сразу перешедшей в узкую тропинку — свет проникал сквозь свод ветвей над нашими головами, по обе стороны цвели фиалки. Тропа привела к вымощенному плитняком патио с бело-зеленым бельведером на дальнем краю. Несколько ступеней, и мы поднялись к отлично сервированному столу, тут же. под рукой, стояли запотевшие кувшины с соками и корзины с горячими булочками.

Жестом Мандор усадил меня. По мановению его руки рядом со мной появился кофейник.

— Я гляжу, ты запомнил мою утреннюю слабость, которую я подхватил в Тени Земля. Спасибо.

Кивая, он едва заметно улыбнулся и сел напротив. Щебет незнакомых мне птиц доносился с деревьев. Ласковый ветерок шуршал листьями.

— Что ты намереваешься делать в эти дни? — осведомился я, наливая себе кофе и разламывая булочку.

— Обозревать сцену главным образом, — ответил он.

— Политическую сцену?

— Как всегда. Хотя недавний опыт в Амбере заставляет меня рассматривать ее как часть большего расклада.

Я кивнул:

— Твои расследования с Фионой?..

— И это тоже. Они пришлись на очень необычные времена.

— Я обратил внимание.

— Похоже, конфликт Образа и Логруса проявляется в мирских делах так же, как в масштабах космических.

— У меня аналогичное ощущение. Но здесь я пристрастен. Меня недавно включили в космическую партию, не объясняя правил. Я прошел от начала до конца и дергал за каждую веревочку, что подворачивалась, пока не понял — все мои усилия просто часть их большой игры. Мне такое не по душе, и, если появится возможность повернуть все вспять, я воспользуюсь ею.

— Гм-м, — произнес он. — А что, если вся твоя жизнь была обучением дергать за веревочки?

— Я бы не обрадовался. Полагаю, я чувствовал бы себя так же, разве что более напряженно.

Мандор взмахнул рукой, и передо мной предстал изумительный омлет, сопровождаемый чуть задержавшимся гарниром: жареный картофель с чем-то похожим на смесь лука и зеленого чили.

— Все это лишь предположения, не так ли? — сказал я и приступил к еде.

Здесь последовала длинная пауза, пока мы жевали.

— Вряд ли, — наконец отозвался Мандор. — Я думаю, Силы уже долгое время проявляют активность, и мы приближаемся к эндшпилю.

— Что заставляет тебя вмешиваться в эти дела?

— Началось с внимательного знакомства с происшествиями, — отвечал он. — Затем последовали выводы и разработка гипотез.

— Избавь меня от лекции о применении научного метода в теологии и человечьей политике, — попросил я.

— Ты спросил.

— Действительно. Продолжай.

— Тебя не удивляет то, что Свайвилл скончался именно сейчас, когда так много доселе неспешно развивавшихся событий одновременно подошли к развязке?

— Рано или поздно он должен был уйти, — промолвил я. — А все эти недавние потрясения, возможно, оказались для него чрезмерными.

— Расчет, — произнес Мандор. — Стратегия и расчет.

— Расчет и стратегия чего?

— Чтобы посадить тебя на трон Хаоса, разумеется, — ответил он.

Бывает, услышишь что-нибудь неправдоподобное — и все. А другой раз услышишь, а оно эхом отзовется. Сразу появляется чувство, будто с самого начала знаком с этим или знаешь что-то очень похожее, но только разглядеть не трудился.

В ответ на заявление Мандора я сперва должен был бы удивиться, затем фыркнуть что-то вроде: «Абсурд!» Однако я испытал странное чувство, — и неважно, прав Мандор или ошибался, — как будто существовало нечто большее, чем просто предложение, будто некий глобальный план толкает меня в круг власти Двора.

Я затянул паузу долгим, неторопливым глотком кофе. Затеи произнес:

— В самом деле?

И почувствовал, как улыбаюсь, когда Мандор пытался поймать мой взгляд.

— И ты осознанно участвуешь в игре?

Я снова поднял чашку. Я чуть было не произнес: «Нет, разумеется, нет. Впервые об этом слышу». Затем я вспомнил отца и его рассказ, как он оставил в дураках мою тетку Флору и заставил выдать ему жизненно важную информацию, которую сам он утратил из-за амнезии. Меня поразила не та ловкость, с какой отец это проделал, а факт, что его недоверие к родственникам переступило порог сознания, явилось на уровне чистой интуиции. У меня, в отличие от Корвина, не имелось векового опыта семейных неурядиц, соответственно не было и столь развитых рефлексов. Кроме того, мы с Мандором хорошо ладили, хотя он был много старше, и в некоторых областях наши вкусы весьма различались.

Неожиданно, обсуждая игру со столь высокими ставками, я будто услышал слабый голос Корвина — он называл этот голос «своей худшей и более мудрой половиной»: «Почему бы не попробовать, парень?»

И, вновь опуская чашку, я решил попытаться, хотя бы ради опыта и всего на несколько минут.

— Не знаю, одно ли и то же мы подразумеваем, — произнес я. — Почему бы тебе не поведать мне о разгаре игры — или, может быть, даже вернуться к началу и рассказать о том. что подтолкнуло тебя к столь преждевременным выводам?