— Элементарно, когда соберутся уходить, пригласишь Ольгу остаться — одну! — и испросишь его на то разрешения. Он не посмеет тебе отказать.

— А Ольга?

— А Ольга не устоит перед соблазном. Она ведь любит эти дружеские ночные посиделки с тобой, невзирая на твою склонность упиваться до состояния зомби.

— Тогда придется пригласить и Кантора, — напомнил Мафей, который после долгих размышлений тоже вычислил причину праздника. — Он обидится, если не позовем. А если их свести вместе, они подраться могут.

— Глупости, — отмахнулся Шеллар. — Надо всего лишь не оставлять их наедине и не давать возможности обмениваться репликами неслышно для свидетелей. Если Артуро будет знать, что его слышат, он не посмеет дразнить Кантора. А если Кантора не дразнить, он и не полезет драться.

— Кантор сам кого хочешь задразнит, и ему плевать, слышат его или нет, — заметил Мафей.

Его величество нехорошо усмехнулся:

— Господа, кто-то из вас очень расстроится, если Кантор скажет сопернику пару обидных, но, несомненно, правдивых слов? А если серьезно, его можно предупредить. И раз уж зашла об этом речь… Настоятельно прошу вас всех: ни в коем случае не заводите с Ольгой просветительских бесед, не пытайтесь открыть ей глаза на истинный облик ее нынешнего кавалера и не высказывайте прямым текстом, что Кантор — святой, а Артуро — подлец. Никакой пользы это не принесет, а вы будете заподозрены в клевете и всемирном заговоре. Также нежелательно демонстрировать ваше негативное отношение к маэстро, ибо всяческие посягательства на дорогих ей людей вызывают у Ольги только желание спасти и защитить.

— Ну это у нее без всякой магии присутствует, — невесело усмехнулся Элмар. — Давно заметил. Договорились. Двадцать шестого, у меня.

Следующую неделю Ольга прожила в полнейшем смятении. Она честно пыталась утрясти и упорядочить свою жизнь сообразно заявленному образцу, то есть не встречаться и не общаться с Диего, наладить подобающий семейный быт с Артуро, а главное — побольше думать о работе и поменьше об этом чертовом треугольнике. Ни одно, ни другое, ни третье не удавалось.

Диего исправно посещал все репетиции, неизменно здоровался и о чем-нибудь заговаривал. Хотя вел он себя сдержанно и нейтрально, Ольга всякий раз терялась, смущалась и злилась непонятно на что.

Артуро еще пару раз безуспешно попытался что-то написать, у него ни черта не получилось, из-за этого бедняга мучился и психовал, с каждым днем все глубже погружаясь в беспросветную депрессию, сопутствующую творческому кризису.

Мысли о работе боязливо съежились где-то в самом дальнем уголке, беспощадно затоптанные другими, более личными и более волнующими.

Сказать, что Ольга не знала, что делать, было бы неверно и легкомысленно. На самом деле она не знала, что и думать. Ее мнение о происходящем менялось по пять раз на день, мечась от обиды и раздражения до сожаления и чувства вины.

К чести Диего следовало отметить, что он переносил неприятности более достойно, чем его счастливый соперник. Вместо того чтобы затосковать и впасть в уныние, он, напротив, ожил и наполнился энергией. Стал деятельным, общительным, постоянно был чем-то занят, куда-то спешил, даже в глазах появилась некая лихорадочная сумасшедшинка. Наблюдая исподтишка за преображенным Кантором, Ольга стала замечать, что он частенько задумывается о чем-то нездешнем, вдохновенно пялясь в пространство отсутствующим взором блаженного. В такие минуты Диего подозрительно походил на влюбленного, но Ольга точно знала, что никакой любовью тут и не пахнет. После Зинь непутевый мистралиец сменил еще две пары «хороших рук», но, как и в предыдущих случаях, ничего серьезного из его похождений не вышло. Разве что смеху на весь театр и обсуждений на неделю, когда Кантора застукали с уборщицей в одной из пустующих, еще не отремонтированных гримерных.

Такое легкомыслие и непостоянство должно было послужить поводом для огорчения, но Ольга каждый раз ловила себя на недостойном и низком удовлетворении. Она сердилась на себя за мелкое собственничество, поминала пресловутую собаку на сене, но почему-то на сердце делалось спокойнее, когда Диего в очередной раз становился свободным.

Со стороны он производил впечатление увлеченного и довольного жизнью человека. Возможно, Ольга тоже поверила бы в это, если бы не знала, как глубоко он умеет прятать боль. Если бы он не начал опять курить. Если бы не пропадал по нечетным числам.

Артуро, напротив, страдал так откровенно, что заметить это мог бы и слепой, по одним только вздохам. Промучившись с неделю попытками сложить новую песню, он окончательно убедился в творческом бессилии и задумался наконец о покупке репертуара. Каждая из упомянутых попыток сопровождалась сеансами устного самобичевания и жалобами на несправедливость мироустройства. Помимо творческого кризиса упоминалось, как ему стыдно сидеть на шее у любимой женщины, а временами речь заходила и о том, как он боится за свою жизнь. Почему-то маэстро Артуро так и не успокоило известие об окончательном разрыве Ольги с бывшим возлюбленным. Он с какой-то радости вбил себе в голову, будто Диего втайне мечтает его убить и только ждет подходящего повода.

Временами его стенания раздражали, и Ольга довольно резко эти глупости пресекала. Но едва у нее возникала мысль о том, чтобы расстаться с несчастным нытиком, как вмешивалась недремлющая совесть. И опять Ольга сердилась на себя за мелочные и гаденькие мыслишки, представляла себе, как низко и недостойно было бы выгнать на улицу любимого мужчину в трудный момент, когда ему больше всего нужна ее поддержка. Долгие утешения переходили в нежные объятия и заверения в обоюдной любви. Заканчивалось все это либо постелью, либо маленьким концертом для одного зрителя. Артуро доставал гитару и пел свои старые песни, а Ольга слушала и в который раз убеждалась, что талант не отнимешь и если он есть, то рано или поздно все обязательно получится.

Единственное, что хоть немного облегчало ее разорванное напополам существование, — за прошедшие две недели Диего и Артуро ни разу не встретились и даже не упоминали друг о друге. Диего сам не желал заводить разговор о сопернике. Артуро Ольге удалось-таки приструнить заявлением, что она не желает больше слышать «об этом обманщике» и кто первым его помянет, тот моет посуду. Правда, у метода имелся свой недостаток — при обоюдном соблюдении правила мыть посуду приходилось самой Ольге. Однако это все же казалось ей невысокой ценой за относительное спокойствие.

Ольга уже начала надеяться, что они скоро успокоятся и забудут друг о друге, но не тут-то было. Даже в таком большом городе, как Даэн-Рисс, трудно ни разу не встретиться, имея общих знакомых. Особенно когда эти «общие знакомые» крайне редко думают головой, прежде чем что-то делать. Если возлюбленного надо покормить обедом, а дома продукты кончились, вполне естественно встретиться и зайти в ближайшее предприятие общепита. Но что стоило маэстрине Ольге сообразить вовремя, что не следует назначать встречу в ближайшей забегаловке, куда ходит обедать весь театр? Вот и получилось, что вместе с ней увязались еще с полдюжины актеров, любимый наставник, подружка Зинь, костюмерша и молоденький ученик мага, который подрабатывал на полставки специалистом по спецэффектам. А в числе упомянутой полудюжины, разумеется, присутствовали маэстро Диего и маэстро Тарьен, счастливый исполнитель той самой главной роли, которая так и не досталась бедному Артуро. Вся эта компания оказалась за одним столом, и неудивительно, что Артуро чувствовал себя как партизан в тылу врага. Бедняга уткнулся в тарелку и не решался ни слова сказать, опасаясь, что любая начатая беседа выльется в очередной мордобой. Диего делал вид, будто не обращает на него внимания, но время от времени награждал перепуганного соперника насмешливым взглядом и издевательской ухмылкой. Тот бледнел, вздрагивал и поспешно опускал глаза. Выглядело это моральное избиение безобразно и недостойно, но учинять разборки «кто на кого как посмотрел» — все равно что ловить туман сачком. Ольга попыталась хотя бы укоризненным взглядом урезонить нахала, и поначалу ей показалось, что успешно. Диего заметил, улыбнулся в ответ и быстро переключился на созерцание зала, словно он тут ни при чем. Всего через несколько секунд его лицо вдруг озарилось радостным изумлением, которое столь же быстро сменилось довольной хитрой ухмылочкой, как будто маэстро замыслил некую замечательную шутку.