В дверь постучали. Ван поднял голову и сначала не понял. Стук повторился.

— Войдите, — сказал Ван.

Дверь отворилась и вошел дон Луис.

Ван обрадовался: ведь это же была нить, связывающая его с незнакомкой…

— Ах, г. Лу! Как я рад, что вы пришли. Вы, конечно, останетесь здесь до обеда?

— Гм… Не знаю, господин Ван, удастся ли нам сегодня вместе пообедать?!

Ван встревожился:

— Как так? Что же может помешать?

— А вот что, — сказал Луис, подавая Вану маленький розовый конверт из плотной рубчатой бумаги, надушеный приятными, но сильными одуряющими духами.

— Это… это что? Кому? — спросил недоумевающий Ван.

— Это — письмо, и письмо — вам!

У Вана застыло сердце в предчувствии чего-то необычного, волшебного.

— От кого же? — едва мог он выговорить. — От нее!

Ван больше не расспрашивал — он знал, что она только может быть одна, его прекрасная незнакомка… Сердце бешено забилось, в глазах потемнело, и Ван вынужден был сесть на стул. Он так растерялся, что вертел письмо в руках.

— Да прочитайте же, что вам она пишет!

Ван распечатал конверт. На узком, длинном, одинаковом с конвертом листке бумаги с золотой каймой тонким, отчетливым почерком было написано:

«Mr. Wang,

Please be so kind to come to me tonight together with Mr. Louis».

И затем прибавлено и подчеркнуто: «if you like».

Ван все-таки настолько знал английский язык, чтобы понять несложный текст записки.

— Что она вам пишет? — спросил Луис. Ван протянул ему записку.

— «Господин Ван, — читал дон вслух, — будьте любезны, приходите ко мне сегодня вечером вместе с господином Луисом. Если вы хотите».

— Н-да, записка ничего, приятная… Что же, вы пойдете?

— Я, право, не знаю, можно ли? — проговорил Ван, хотя ему хотелось крикнуть: «Да разве я могу не пойти?».

— Ну, если идти, так идти, — торопил Луис, — а то поздно будет!

Ван наскоро привел себя в порядок, надел сюртук, пальто, и они вышли. Полная огромная луна только что взошла; ветер стих, был редкий для Шанхая вечер: ясный, сухой, тихий и холодный.

Взяв первых попавшихся рикш, они поехали: Луис — впереди, Ван — сзади. Вану показалось, что они очень много раз поворачивают, даже как будто второй раз проезжают по некоторым улицам. Впрочем, он на это не обратил особого внимания, потому что был занят другим.

«„Если хотите, если хотите…“ Как вам это нравится?.. „если хотите!“ Зачем она прибавила эту фразу? Разве можно не хотеть?..»

Ван не заметил, как они остановились у подъезда небольшого углового двухэтажного или, вернее, полутораэтажного дома, причем нижний этаж был полуподвальный. Очевидно, это был один из домов, построенных давно, вероятно, вскоре после возникновения европейского города.

На нижнем этаже было темно; на втором, сквозь спущенные драпировки, чуть пробивался свет.

Посреди дома была дверь под навесом, и на ней, около ручки, был привешен на цепочке молоток, игравший роль звонка.

Луис постучал молотком. Через несколько секунд замок мягко щелкнул и Луис отворил дверь. Они вошли в сени, освещенные одной лампочкой. Справа — лестница вела вниз, очевидно, на нижний этаж, а слева — поднималась вверх, на верхний этаж, и оканчивалась на площадке, на которую выходили две двери: справа и слева. Левая дверь была полуоткрыта. Гости вошли в переднюю, из которой дальше в открытую дверь была видна небольшая, отлично обставленная комната, середину которой занимал круглый китайский резной стол, так называемый ба-сянь чжо-цзы, т. е. «стол для восьми духов» (персон).

— Ну что же, господа, вы не идете, — раздался немного глухой и низкий голос хозяйки.

Луис уступил дорогу Вану, и они вошли из передней в комнату. Ван был положительно ослеплен: если там, вчера, в простом платье она показалась ему красавицей, то теперь — это была богиня. Роскошное шелковое полупрозрачное платье с большим вырезом на спине и на груди и полное отсутствие рукавов позволяли любоваться античной формой рук, шеи и груди. Маленькая диадема, правда, из слишком крупных камней, венчала пышную прическу. Но лучшим украшением были, конечно, глаза. Никогда, ни у китаянок, ни у японок, ни у европейских дам не видал Ван таких глаз: огромных, бездонных, манящих и пугающих.

— Ну, господа, вы, вероятно, голодны. Я отпустила свою прислугу, а поэтому я сама буду хозяйничать — извините меня!

И она вышла.

Ван осмотрелся. В комнате было три двери: одна, в которую они вошли; в другой стене — вторая, в которую сейчас вышла хозяйка; и в третьей стене — третья. На четвертой стене было три окна, закрытые плотными занавесками, и выходящие, очевидно, на сторону подъезда. На стоявшем посреди комнаты круглом столе стояло три прибора, полуевропейские, полукитайские: рядом с вилками, ножами и бокалами лежали куай-цзы (палочки для еды) из черного дерева с серебряными наконечниками, цзю-ху из белого металла для подогревания китайского вина и маленькие фарфоровые чашечки с просвечивающим насквозь рисунком. Китайские сласти — деликатесы китайского стола, ваза с фруктами и несколько свежеоткрытых бутылок вина, а также белоснежные скатерти и салфетки, не полагающиеся у китайцев, дополняли смешанный характер сервировки. Стулья и кресла строго согласовались в стиле со столом, хотя, очевидно, вовсе не являлись столовой мебелью.

Хозяйка вошла, держа в руках поднос с несколькими чашками.

— Вы меня извините, дон Луис, но я сегодня решила быть китаянкой, а поэтому европейских блюд вы не дождетесь, и вам придется уйти голодным!

Ван понял, что обед приготовлен специально для него, и был обрадован, польщен и даже смущен чрезвычайно.

Начался обед, лучшей приправой которого были красота, веселость и остроумие хозяйки. Говорили по-английски, переходя иногда на китайский. Ван многого не понимал, но смеялся от всего сердца. Он искренне удивлялся, как могла прекрасная хозяйка справиться со своей ролью и хозяйки и слуги; конечно, весь обед был приготовлен заранее и стоял готовым в соседнем помещении, но все-таки хозяйка так быстро, так ловко убирала лишнюю посуду и приносила новые кушанья, что приводила Вана в изумление…

— Ну, господа, — сказала хозяйка, — что же у вас такой холодный обед? Давайте-ка его разогреем по-китайски… Давайте играть в хуа-цюань!

Предложение хозяйки было встречено с восторгом; вино налито в бокалы и началась игра. Луис и Ван, сжав правые руки в кулаки и подняв руки, одновременно выкидывали один или несколько пальцев и в тот же момент выкрикивали какую-либо цифру (не более десяти) и прибавляли определенное присловье[13].

«Сань-син!» — «У-куй!» — «Ба-сянь!» — «Лю-шунь!» — Ага, ага, лю-шунь, — горячился Луис, — вы проиграли, г. Ван! Пейте, пейте!

Это Луис угадал сумму выброшенных обоими игроками пальцев: он выбросил два, а Ван выбросил четыре; вместе оказалось шесть — «лю».

— Теперь я хочу играть с вами, г. Ван, — предложила хозяйка.

«Эр-цзя!» — «Ци-цяо!» — «Цзю-лянь-дэн!» — «И-пин!» «Цюань фу-шоу!» — А, цюань-фу-шоу; цюань-фу-шоу — захлопала хозяйка в ладоши; она угадала: и она, и Ван выбросили по пяти пальцев.

Игра продолжалась, Ван часто проигрывал, пил и пил… В голове у него шумело, но он был радостен и счастлив.

Но дон Луис сделался молчаливым и пасмурным.

— Что мы по-детски играем? Играть — так играть, — сказал он.

— А на что? — спросил Ван.

— Конечно, на деньги!

— Идет! — согласился Ван.

— Почем ставка?

— По десять долларов.

— Идет!

Снова началась игра, и снова проигрывал Ван. Перед Луисом выросла порядочная пачка кредиток, перед притихшей хозяйкой пачка была поменьше.

Вану было очень неприятно проигрывать, но он чувствовал, что остановиться не может.

Вдруг хозяйка встала:

— Ну, господа, довольно! — И, собрав в кучу все деньги, бывшие как перед Луисом, так и перед ней, она положила их перед удивленным Ваном и сказала: