Догерти, лежа на подоконнике, тихонько перевернулся и стал постепенно спускать ноги вниз, за окно, держась руками за порог рамы и отыскивая для ног точку опоры. Таковой не оказалось.

Полная тьма и ощущение неизвестности, незнание того, что находится внизу, — взвинтили нервы Догерти до крайности. Правда, он знал, что здание было только двухэтажным; но этажи были очень высокие.

Все-таки он заставил себя спустить все тело вниз. Он повис, держась обеими руками за наружный прилив окна. В этот момент страх охватил его с такою силою, что он решил вернуться и притянулся на руках… И увидел, что перед самым его лицом обе створки окна бесшумно закрылись…

Выбора больше не было. «Будь, что будет», — подумал он; закрыл зачем-то глаза и опустил руки…

Сильный толчок оглушил его так, что в первый момент он потерял сознание. Острая боль в коленях скоро привела его в себя.

У него мелькнула мысль: «Не сломал ли я ноги?» И он похолодел, понимая, что с ним будет в таком случае…

Догерти ощупал ноги и руки: кости, к великой его радости, были целы; он только сильно ушибся оттого, что упал, как оказалось, на груду кирпичей.

В колодце. Святой Давид. Монах. Монашеский пир. Переодеванье. Кладбище. Памятник.

Тьма была полная. Догерти ощупал стену, и, придерживаясь ее, ощупью направился наугад вправо. Пройдя шагов двадцать, он наткнулся на другую стену, под прямым углом упиравшуюся в первую. Продвигаясь вдоль этой второй стены, Догерти удивлялся, что не встречает в ней ни окон, ни дверей… Впрочем, быть может, в ней были окна на уровне выше человеческого роста?

Капитан решил вернуться назад и попытать счастья в другой стороне. Тем же порядком, все время ощупывая стену, он отправился в об ратный путь.

Вот угол, где сходятся обе стены. А вот и куча кирпичей, очевидно, оставшихся от ремонта, на которую он упал…

Догерти перелез через кучу и двинулся влево, все придерживаясь стены. Но едва он сделал шагов десять, как снова уперся в угол: новая стена упиралась в здание училища. А если и четвертая сторона будет замкнута четвертой стеной? Тогда он, очевидно, попал в какой-то замкнутый со всех сторон внутренний двор…

Догерти пошел вдоль третьей стены более уверенно, но все же продолжал ее нащупывать.

И вдруг рука его наткнулась на углубление. Ощупь показала, что это — низенькая дверь. Что за этой дверью? — смерть или спасение? Попытаться войти, или нет?

«Будь, что будет!» — решил Догерти и нажал на ручку.

Дверь бесшумно отворилась внутрь, — она была незаперта, и Догерти вошел в какое-то абсолютно темное помещение. Слышались какие-то отдаленные звуки человеческого голоса, но разобрать слов было невозможно.

Затворив за собою дверь, Догерти тем же испытанным способом, ощупью вдоль стены, двинулся вперед. Дойдя до угла, он ощупал новую стену и пошел вдоль нее. Вскоре он наткнулся на дверь. Приложив к ней ухо, Догерти стал гораздо лучше различать чей-то монотонный, без модуляций, голос, — точно это ручей журчал свои бесконечные песни…

Но этот голос вселял уверенность, что он не мог принадлежать большевику, — слишком уж он был размерен и спокоен.

Догерти потихоньку нажал на дверь. Она подалась и пропустила в щель луч слабого, тусклого света…

— …«И взял Давид венец царя их с головы его, — ясно послышался ровный голос, читавший нараспев, — и в нем оказалось весу талант золота, и драгоценные камни были на нем; и был он возложен на голову Давида. И добычи очень много вынес из города. А народ, который был в нем, вывел и умерщвлял их пилами, железными молотилами и секирами. Так поступал Давид со всеми городами Аммонитян»[14].

«А, это что-то из Библии, — подумал Догерти, — следовательно, человек не плохой…»

Догерти распахнул дверь и вошел в почти пустую комнату. В одном углу стоял аналой, на котором лежала толстая книга, и к закраине которой была прикреплена зажженная восковая свеча. Перед аналоем стоял пожилой монах небольшого роста, в русой бороде которого виднелись серебряные нити.

Догерти вошел так тихо, что монах не слышал его шагов и продолжал читать; и только тогда, когда Догерти подошел поближе и свет свечи упал на него, — монах поднял глаза от книги и взглянул на неожиданного посетителя. Но ни страха, ни удивления не отразилось на его лице…

— Батюшка, простите, что я так неожиданно и в такое неурочное время ворвался к вам, — начал офицер.

Но монах прервал его:

— Капитан Догерти, я рад вас видеть здесь!..

Изумлению Догерти не было пределов:

— Разве вы меня знаете?

— Нет, господин капитан, я вас никогда не видел, но весь город полон разговоров о вашем таинственном исчезновении в Военном училище; кто же мог так необычно появиться здесь в ночное время, кроме вас? Но вам нельзя здесь оставаться: большевики вас везде усиленно ищут; и завтра утром наш монастырь будет весь обыскан. Подождите минуту, я доложу о вас отцу игумену и тотчас вернусь.

«Ага, — подумал Догерти, — значит, я нахожусь в Богородицком монастыре!..»

Монах ушел, и Догерти остался один среди звенящей тишины…

Тут только он почувствовал, что смертельно устал: страшное напряжение нервов в течение всего дня не могло пройти даром; и хотя его поддерживало радостное возбуждение при надежде на спасение, но глаза его невольно смыкались. Он свалился бы на каменный пол, если бы в этот момент не вернулся монах: в одной руке он нес кружку с водой, а в другой кусок хлеба. Под мышкой у него был какой то сверток.

— Вот, господин капитан, подкрепитесь немного, извините, у нас, у монахов, теперь ничего достать нельзя, кроме хлеба и воды.

Догерти взял кружку и хлеб и стал с жадностью есть и пить. Никогда вода и хлеб не казались ему такими вкусными, очевидно, организм требовал пополнения потраченных сил.

Когда Догерти кончил есть, монах развернул принесенный им сверток. В нем оказались рыжие нанбуковые штаны, старый пиджак и стоптанные штиблеты.

Догерти мысленно похвалил монаха за его догадливость и быстро переоделся. Платье сильно его изменило: он походил в нем на захудалого мещанина или рабочего парня из какого-нибудь склада.

— Ну, господин капитан, — сказал монах, — теперь пойдем в место хоть не очень веселое, но зато безопасное.

Монах долго вел Догерти по бесконечным входам и переходам; на одном из перекрестков он снял с гвоздя тускло горевший фонарь и задул свечку, которой он освещал до сих пор дорогу.

Наконец, через маленькую, скрипучую дверь они вышли из коридора на открытый воздух. Темная, безлунная, безмолвная ночь окружила их. Вверху кое-где мерцали звезды…

Монах, освещая путь фонарем, повел Догерти по дорожке, усыпанной песком. Когда свет фонаря бросал тусклые блики по сторонам, то Догерти различал стволы деревьев и между ними белевшие кресты… Они шли по монастырскому кладбищу.

Монах бросил тропинку и они пошли целиной, лавируя между могилами.

Наконец они остановились около маленькой часовни-памятника, по-видимому, недавней постройки, на дверях которой висел заржавленный замок. Монах вынул ключ из кармана рясы, отпер замок и открыл скрипучую дверь. Они вошли в маленькое помещение, не больше трех квадратных ярдов. Прямо против входа на стене находилась икона Богоматери с Младенцем; перед ней висела лампада, сквозь красное стекло которой едва мерцал огонек. Монах тотчас задул лампаду, чтобы она не привлекла чьего-нибудь внимания…

Семья Власьевых.

Несколько лет тому назад в Харбине на Китайской Восточной жел. дороге работал подрядчик по фамилии Власьев. Жена его умерла, оставив ему сына и дочь погодков. Во время начала Великой войны юноша Власьев пошел на войну вольноопределяющимся. Чтобы быть ближе к сыну, отец его ликвидировал дела в Харбине и переехал с дочерью на родину в г. Нижний Новгород. Вскоре молодой Власьев за отличие в боях был произведен в прапорщики, а затем пришла весть, что он убит, причем солдаты вынесли его труп с поля сражения и похоронили в тылу.