Старик Власьев тотчас поспешил на фронт, и ему удалось разыскать могилу сына. Он выкопал тело, положил его в деревянный гроб и привез его в Нижний. Здесь он купил на монастырском кладбище место и устроил склеп для трех тел; а над склепом построил маленькую часовенку с неугасаемой лампадой перед образом. Гроб с телом убитого был поставлен на подставках в склепе.

Отец и сестра так безумно тосковали по убитому, что в городе пошли всевозможные слухи о странной экзальтированной любви, связывавшей отца, сына и дочь.

И наконец, случилось то, чего никто предполагать не мог. Власьевы жили в гостинице, занимая большой номер. Однажды они весь день не выходили из своего помещения и не звали прислуги для уборки комнаты, как это обыкновенно они делали. Когда и на другой день они не вышли, то администрация гостиницы послала за полицией и, в присутствии последней, дверь была открыта.

Вошедшие увидели, что отец и дочь лежат на кроватях. Отец был мертв: по-видимому, он умер еще накануне; а дочь была еще жива и имела еще несколько сил, чтобы сказать:

— Зачем вы пришли? Неужели и умереть не дадите спокойно! Мы с папой отравились!

Никакие меры помощи не могли спасти несчастную, и она вскоре умерла.

По законам православной церкви самоубийц нельзя хоронить вместе с умершими своей смертью, а тем более на монастырском… Оба трупа были похоронены у ограды общего кладбища, а в склепе, рассчитанном на трех, остался почивать только один.

Часовня. Спокойный сосед. Приятная ночь. Странный вестник с благой вестью. Смерть в известке.

Вот к этому-то склепу монах и привел Догерти.

Монах снял висевший тут же на гвозде крючок и зацепил им утопленную в полу незаметную скобку и с большим усилием потянул кверху…

Медленно отошла кверху тяжелая подъемная дверь, и из образовавшегося отверстия на Догерти пахнуло затхлостью, сыростью и еще каким-то сладковатым, тошнотворным запахом.

— Ну, господин капитан, — обратился монах к Догерти, — полезайте. Место хотя и не из веселых, зато безопасное… Да и сосед у вас будет покойный, — прибавил он улыбаясь.

Монах опустил фонарь над самым отверстием, и Догерти увидел несколько ступеней; но как раз под серединой отверстия, опираясь одним концом на одну из ступеней, а другим на подставку, стоял гроб.

Догерти начал спускаться. Справа и слева от гроба было по одинаковому свободному пространству. Какое бы из них Догерти ни выбрал, все равно приходилось перелезать через гроб.

Догерти полез вправо. Пол склепа находился так неглубоко, что Догерти не мог стоять выпрямившись. Он, согнувшись, нащупал сырой и холодный угол каменного склепа; в тот момент крышка захлопнулась над ним, и он остался наедине с безмолвным товарищем в абсолютном мраке…

Стоять согнувшись было мучительно, и Догерти принужден был опуститься на пол. Противный запах все усиливался, и ему казалось, что он задыхается.

Вдруг внимание его привлек время от времени повторяющийся звук падающей капли; и в то же время рука его попала в какую-то лужу…

Это из щелей гроба просачивались продукты разложения трупа.

Догерти казалось, что он сойдет с ума: лучше бесчисленные опасности там, наверху, лучше сама смерть, чем это соседство разлагающегося трупа…

Он хотел бежать, вскочил… и ударился головой о низкий потолок. Чтоб поднять крышку склепа, он должен будет лечь на гроб, упереться в него и напрячь все силы, потому что крышка была очень тяжела.

А если гроб под его тяжестью провалится? А это будет наверное… Догерти похолодел от ужаса при одной этой мысли…

Все его попытки поднять крышку, не упираясь в гроб, были безуспешны. Он только измучился и, мокрый от пота, присел опять в угол на полу.

Волнения всего дня и физическая усталость вызвали реакцию. Он перестал чувствовать противный запах и через минуту заснул крепко, как убитый.

Ему казалось, что он задремал на минуту, когда его разбудил скрип поднимающейся двери.

«Большевики нашли», — мелькнула у него первая мысль, когда узкая полоска света блеснула над ним и в его могилу ворвалась струя свежего воздуха.

— Ну, как вы себя чувствуете? — раздался знакомый голос монаха — отца Виктора.

Догерти увидел, что на дворе уже утро.

— А я вам закусить принес, — продолжал монах, подавая капитану кусок хлеба, кружку с чаем и две печеные картофелины. — Извините, у нас больше ничего нет… А у нас в монастыре уже обыск был, и даже кладбище осматривали, да ничего не нашли, — смеялся монах.

Догерти с жадностью съел все, что принес отец Виктор. Страхи его исчезли, и о присутствии трупа он позабыл: очевидно, восприимчивость притупилась.

— А у нас тут по соседству производится ремонт каменного дома; и на дворе стоит большое творило с известью. Кто-то сказал, что вас большевики бросили в известку и вы сгорели там. Так как вас нигде не могут найти, то все, кажется, поверили этому… Это хорошо!

Догерти обрадовался: несомненно, прибавился лишний шанс для его спасения. Вдруг он вспомнил: «Лиза! А как же Лиза? Что с ней, такой хрупкой и нервной, сделается, когда она услышит про мою такую ужасную смерть? Нужно во что бы то ни стало ее предупредить!»

Когда он поделился своими соображениями с о. Виктором, последний согласился с тем, что жену предупредить-то надо, но только вести ей себя необходимо так, как будто она сама верит в смерть мужа.

— Кто же ее предупредит? — развел руками Догерти.

— А я, — просто ответил монах.

Не теряя времени, о. Виктор отправился по указанному капитаном адресу и нашел гостиницу, в которой жила Елизавета Михайловна. Он постучал в дверь ее номера.

— Войдите, — раздался женский голос; о. Виктор отворил двери и вошел в комнату.

Увидя черную фигуру монаха, Елизавета Михайловна, стоявшая у окна, ахнула и упала в обморок на пол… Очевидно, неожиданный визит незнакомого монаха не мог, по ее мнению, предвещать ничего иного, как только подтверждения уже дошедших до нее слухов о смерти мужа.

Долго хлопотал о. Виктор вместе с позванной горничной над неподвижной Елизаветой Михайловной, пока зеленоватые тени не сошли с ее бледного лица и она пришла, наконец, в чувство…

Но велика же была ее радость, когда после ухода горничной о. Виктор рассказал ей, что ее муж жив, здоров, и находится в относительной безопасности.

В тот же день Елизавета Михайловна, одетая в строгий траур, отправилась к командующему войсками прапорщику Ершову, и была им немедленно принята.

С криком: «Где мой муж, отдайте мне хоть его тело!» Елизавета Михайловна бросилась, протягивая руки, к Ершову, и с ней начался жестокий приступ истерии.

Ершов растерялся, забегал, захлопотал и всячески старался успокоить женщину.

— Успокойтесь, пожалуйста, — говорил он, — мы сами не знаем ничего о его судьбе!

— Как не знаете? Вы ведь приказали его бросить в известку!

— Клянусь вам, — оправдывался Ершов, — что мне об этом абсолютно ничего не известно достоверного; мало ли что болтают досужие языки!

— Значит, он у вас содержится под арестом!

— Уверяю вас, что у нас его нет!

Словом, Елизавета Михайловна так хорошо сыграла свою роль, что большевики еще больше поверили смерти Догерти в известковой яме; ведь если бы он был, жив, то не мог же он не уведомить об этом свою жену.

Все это на другой день рассказал капитану отец Виктор. Рассказал он также о тех ужасах и безобразиях, которые творятся в городе, рассказал и о смерти их общего знакомого — полковника Воронова.

Полковник Воронов.

Воронов был заведующим обмундированием в Военном училище. Это был очень добрый, отзывчивый человек, но требовательный по службе. По роду своих обязанностей, никакого непосредственного отношения ни к юнкерам, ни к нижним чинам училища он не имел; ни близких друзей, ни врагов у него не было.