Наверное, Алена кивнула в ответ, потому что Иванна добавила: «Вот и славно!» — и устало опустила веки.
— А раз ты у нас такая умница, душечка, хозяюшка, — не глядя распорядилась она, — иди-ка ты на кухню и приготовь своему благоверному ужин. Потому как, по моим планам, он должен умереть не от голода…
«О господи, как затекли ноги!»
Два миллиона иголок — по миллиону на каждую конечность — вонзились в него. Борясь с болью и рискуя свалиться с табуретки, Тёма осторожно размял сначала одну, потом другую. Открыл рот… В первую секунду его губы лишь беззвучно шевелились, как у рыб в аквариуме. Потом…
— Что со мной будет? — спросил он.
Иванна открыла глаза.
— Ты будешь стоять здесь ровно столько, сколько сможешь простоять. Думаю, двое-трое суток ты продержишься. Кто знает, возможно, больше… Но все же в какой-то момент ты не выдержишь и заснешь. Вот и все.
— И ты собираешься сидеть здесь трое суток?
— Мне некуда спешить. Вряд ли где-то в этом мире происходит нечто более интересное.
Артем осторожно ощупал петлю на своей шее.
— Даже если мы уйдем, тебе не удастся снять ее, — откликнулась Иванна. — Веревка натянута слишком туго. Для того чтобы высвободиться, ты должен подпрыгнуть на полметра и одновременно высвободить шею из петли. А ты никогда не был способен на подобные трюки. Мой дорогой, ты отнюдь не Рембо. Да и мы никуда не уйдем…
Непонятно почему; но ему показалось, что она нисколько не изменилась — сейчас он явственно видел, как осунулось, стерлось за годы ее лицо; темные круги, окольцевавшие глаза траурными рамами; трещину первой морщинки на лбу…
— Ты так сильно меня ненавидишь? — вкрадчиво спросил он.
— Да, — ответила она. — Так сильно.
— А я любил тебя… — неуверенно начал Тёма.
— То-то и оно, что я тебя тоже…
«Ничего, — сказал себе он, — Иванна никогда не сдавалась сразу».
Она так упрямо не влюблялась в него, что он буквально сошел с ума — все забыл, все бросил, занимался только ею. Контролировал их злобную гримершу, пытавшуюся изуродовать Зацерковную бестолковым гримом, учил девушку принимать нужные ракурсы на камеру, сам выставлял свет на площадке. Сидел рядом на эфирах, помогая смягчать присущие ей жесткие, нелицеприятные формулировки, делая их чуть более льстивыми и абстрактными.
В глубине души Тёма поражался, как точно она ухитряется вычислить по, казалось бы, ничего не значащим ответам темное прошлое гостей передачи. Стоило ему зазеваться на минуту, Иванна выдавала убийственный комментарий: «Не исключено, что в детстве вы страдали клептоманией и воровали мелочь из карманов одноклассников… От бессилия вы часто бьете жену и детей… Не далее как несколько дней назад вас бросил мужчина…»
И по тому, какими испуганными, жалкими становились вдруг самодовольные лица знаменитостей, по поту, проступающему сквозь их грим, по нервному оскалу их ртов становилось понятно — воровал, бьет, бросил.
— Не говори «бросил мужчина», говори «вы расстались с любимым». Не говори «бьете жену», скажи «дома у вас скандалы, ни с женой, ни с детьми нет понимания», — терпеливо учил он ее.
А она все не влюблялась и не влюблялась. И с каждым днем ее узкое лицо в обрамлении прямых темных волос становилось все более похожим на лицо юной Кароль Буке из фильма «Этот смутный объект желания» Бунюэля, а сам он все больше напоминал себе нелепого героя картины, от которого все ускользал и ускользал невыносимо желанный объект.
А потом наступила зима… И снег завалил город. И провожая Иванну после очередного эфира, он вдруг притянул и вобрал в себя ее холодные губы. И они целовались долго-долго — так долго, что за это время их любовь успела родиться, окончить школу и получить паспорт, пройти период ухаживания и цветов, комплиментов и полунамеков, веселого флирта и вопросительного служебного романа. Так долго, что когда закончился поцелуй, все уже было сказано и понятно, решено и подписано, серьезно и навсегда…
И они не могли стать ни влюбленными, ни любовниками — лишь женихом и невестой.
— Иванна, — тревожно спросил он ее, — ты выйдешь за меня замуж?
— Я вспоминал тебя…
— Я, как видишь, тебя тоже не забыла.
— Но ты вспоминала меня с ненавистью, а я…
Он хотел сказать «с желанием». Но поперхнулся словом. Зеркало под часами насмешливо отражало его бледные голые ноги и поникший испуганный член. Его реплика прозвучала бы не только абсурдно, но и жалко.
«Да уж, — злобно подумал Артем, — хотел бы я посмотреть, как Печорину удалось бы соблазнить княжну Мери, стоя нагишом с петлей на шее. В таком положении даже у Дон Жуана опустились бы руки… И не только руки!»
— Мимо, — поморщилась Иванна. — Я знаю наперечет все твои уловки. С тех пор твой арсенал не изменился. Тебе не удастся растрогать меня, рассказав, что я тебе снилась, что ты просыпался, охваченный желанием, и что по большому счету ты никого никогда не любил так, как меня…
«Что ж, — окрысился журналист, — эти слова знает наизусть каждая женщина. Все они банальны до тошноты. Но все же в один прекрасный день каждой кажется, что она слышит их впервые. Если бы кто-то сосчитал, сколько женщин сошло с ума, услышав три слова: «Я тебя люблю», и обнародовал эти цифры, они бы и пикнуть не могли о равноправии. Дуры они были, ими и останутся. Эх, заполучить бы мне хотя бы трусы…»
— Мне холодно, — буркнул он.
Не помогло. Она лишь пожала плечами и приказала включить обогреватель.
Он любил ее долго — почти год.
Он просыпался среди ночи от нестерпимого, сумасшедшего, не подчиняющегося логике желания обнять Иванну. И звонил невесте в четыре ночи, чтобы сообщить: он не может больше прожить без нее ни секунды, он должен немедленно увидеть, почувствовать, прижать ее, теплую, родную, милую… И, вскочив с постели, ехал к ней через город в полуночном такси. А она караулила его на лестничной площадке в трогательном и смешном байковом халате, чтобы провести на цыпочках в свою комнату мимо спальни родителей. Он уходил от нее в шесть утра, до того как они проснутся… И не мог дождаться часа, когда встретит ее на работе вновь.
Он забыл о карьере, он размяк и растаял, почти год он не смотрел на других женщин. Он сделал ей предложение двадцать раз, и они торжественно обмыли свою помолвку на телевидении. Все в «Безумном мире» воспринимали их как гарантированную семейную пару. Мама с папой одобрили его выбор, мать Иванны называла его «сынок»…
Но когда на Киев обрушилась новая бесплодная, бесснежная зима, он уже не любил ее.
За год от скромного двухминутного психолога-комментатора Иванна доросла до соведущей двухчасовой программы. Жесткость и острота, умение одним ударом сшибить с гостя маску надменности все больше входили в моду, одновременно с профессией психоаналитика. Иванна и бессменный ведущий «Безумного мира» Коля Галкин работали по принципу «доброго и злого следователя», но популярность «злой» Зацерковной уже затмевала Колину звезду…
А Тёма остался одним из пяти журналистов, снимающих более или менее удачные сюжеты. Не он, а она помогала ему сейчас, добавляя остроты в его тексты и подсказывая авангардные идеи. И Артемия тяготила ее помощь, ее понимание и забота, ее ровная, словно проведенная по линейке, любовь.
«Нетрудно выбиться в люди, если к тебе благоволит сам Людин!» — бесился он.
Главный режиссер и впрямь особо выделял Иванну.
Возможно, он положил на нее глаз с самого начала, но неприкасаемый статус невесты пресек его дальнейшие намерения. И теперь Тёма нередко размышлял: не дурацкий ли гусарский поступок — факт, что он ухарски увел красотку из-под носа шефа, уничтожил все перспективы его дальнейшей карьеры?
С тех пор главный подчеркнуто недолюбливал журналиста, регулярно зарубая предложенные им темы. В то время как Иванна, не успевшая ни получить непристойного предложения, ни отказать начальнику, нисколько не пострадала. Хотя она-то и была, выходит, виновата во всем!
