– Тогда все! Больше предложений не имею! – Илларион сел.

– У меня есть предложение, – сказала Маргарита Чантурия. – Завтра к нам приезжают тбилисские артисты, а так как материал для клуба пошел на постройку председательского дома, мы проведем концерт у него.

– О чем я думал, когда тебя звеньевой назначал!

– У меня вопрос, – встал кто-то. – Когда председатель думает начать ремонт школы? Классные комнаты вот-вот обрушатся.

– Зачем ему классы? Он строит бесклассовое общество! – сказал Илларион.

Председатель побледнел. Дело осложнялось.

– У меня есть хорошее предложение! – поднял руку Илико.

– Говори!

– Друзья, мы опять отступаем от главного вопроса: где нам ставить контору?

– Что же ты предлагаешь?

– Может, не стоит вообще разбирать контору? Не лучше ли сложиться нам всем миром и купить председателю М-1?

– Ни в коем случае! Погубить нас хочешь? А вдруг, не дай бог, случится авария? Что нам, сиротам, тогда делать без председателя? Лучше уж посылать каждое утро к нему на дом двоих здоровых парней, и пусть они его на руках приносят в контору!

– Не хватает того, что на голове у нас сидит, еще и на руках его таскать?!

– Ладно, есть еще одно предложение… Где наш шофер?

– Здесь я, Илико!

– Ну, как у тебя дела, как чувствует себя твоя машина?

– Ничего, спасибо… А как ваше здоровье?

– Благодарю, не жалуюсь… Нет ли у тебя лишних четырех колес?

– А зачем тебе колеса?

– Приделаем колеса к конторе и будем перекатывать ее туда и обратно, туда и обратно!

В зале поднялся хохот.

– Илико Чигогидзе! – встал председатель. – Запомни сегодняшний вечер… Если ты не пожалеешь об этом, плюнь мне в лицо!

– Пожалуйста, дорогой Шалва, пожалуйста… Просил тебя назначить меня почтальоном – ты назначил сторожем… Это меня-то, одноглазого! Инвалида! Что же ты еще можешь сделать со мной?

– А ты небось хотел бы стать председателем? Да?

– А почему бы и нет? Думаешь, я не смог бы построить себе дом из колхозных материалов? Или аппетит у меня похуже твоего?

Шалва смешался.

– Так на чем же порешили? – спросил председательствующий.

– Разреши сказать! У меня есть предложение! – выкрикнул вдруг я и сам испугался своей смелости.

– Молчи, сопляк! – зашикали на меня.

– Пусть говорит! – крикнул Илико. – Каждый участник собрания имеет право голоса!

– Ну, говори, говори, прохвост! – зашумело собрание.

– У меня есть предложение… Поскольку все село в сборе и собрание близится к концу… Нельзя же расходиться без определенного решения!

– Не морочь нам голову! Выкладывай, наконец, какое у тебя предложение!

– Воды, если можно… – еле выговорил я. – Во рту у меня пересохло.

– Дайте ему воды, чтоб его!..

Я не спеша опорожнил полграфина, вытер губы и продолжал:

– Поскольку дело так обернулось и мы никак не придем к общему решению…

– Говори покороче, негодяй! Сил больше нет!

– Предлагаю: снять председателя и избрать нового – который бы жил поближе к конторе.

Наступила мертвая тишина. С дрожью в коленях я ждал – вот-вот грянет гром…

И гром действительно грянул. Это было первое предложение, которое я произнес на общем собрании и которое прошло единогласно.

– Слава богу! Наконец-то нашелся один умный человек! Если бы не он, сидели бы мы тут до утра! Завтра изберем нового председателя, и делу конец! – Илларион подошел ко мне и поцеловал в лоб.

Зима в этом году выдалась лютая. Беспрестанно валил снег, дул пронизывающий ветер, проникал сквозь щели в нашу комнату. Бабушка сперва затыкала их тряпками, затем принялась за мои домашние тетради. Трудно представить, с какой радостью я помогал уничтожать эти позорящие меня документы!..

Наконец щели в стенах были забиты и в комнате потеплело. А на дворе по-прежнему бушевала метель. Мы с бабушкой сидели у камина. Бабушка рассказывала какую-то сказку и время от времени искоса поглядывала на меня, проверяя, слушаю я ее или нет. Я медленно жевал кислый лаваш и думал о своем. Молодой царевич, перебив стражу, добрался до заветных дверей хрустального замка и уже готов был заключить в объятия томившуюся в неволе красавицу, когда на нашем балконе раздался топот ног.

– Взгляни-ка, кто там! – сказала бабушка.

Я выглянул в окно. На балконе стояли Илико и Илларион и отряхивали с себя снег. Я открыл им дверь.

– Добрый вечер! – поздоровался Илларион, швырнув в угол новенькие лыжи.

– Откуда лыжи, Илларион? – спросил я.

– За ночь снегу выпадет по колено. А утром кто вместо тебя в школу пойдет? Примерь-ка, балбес! Твои лыжи…

Я обнял Иллариона и чмокнул его в холодные колючие щеки, потом с мольбой взглянул на бабушку. Она понимающе улыбнулась, кряхтя поднялась и направилась к чуланчику, который почему-то называла «кассой». Спустя минуту перед камином появился низенький столик, а на нем бутылка водки, чурчхелы, яблоки, груши.

– Зря хлопочешь, Ольга, ей-богу, не стоит беспокоиться, мы ведь зашли просто так, поболтать! – сказал Илларион.

– Воля ваша, я могу убрать, – сказала бабушка, протягивая руку к бутылке.

– Не хочешь – скатертью дорога, а за других ты не болтай! – рявкнул Илико на Иллариона и быстро схватил бутылку.

– Как, разве ты пьешь водку? – На лице Иллариона было написано такое изумление, словно он вдруг увидел доисторического ящера.

– В такой холод не только водку – термометр проглотишь, лишь бы градусы были, – сказал Илико и наполнил стакан.

– Холодно! – сказал Илларион, тоже налил, выпил и закусил яблоком. – Эти яблоки, Ольга, осенью у тебя такие кислые, что если свинья попробует, и та с привязи сорвется, а сейчас с чего они такие сладкие стали?

– Пой, ласточка, пой, – улыбнулась бабушка. – Тебе лишь бы водку подать, так ты сам в сахар готов превратиться!

Налили по второй. Выпили. Потом по третьей.

– Сегодня наш почтальон заходил ко мне… – начал Илларион. Извещение принес… О гибели сына Герасима… Я, говорит, не смогу ему сказать… Скажи, говорит, ты…

– Сынок, сынок! Горе твоему отцу!.. О несчастный Герасим! – запричитала бабушка.

– Погиб в Керчи, бедный парень… Седьмой убитый в нашем селе… – продолжал Илларион.

– Ты сказал Герасиму? – спросил я.

– Да ты что! Человек со дня на день ждет возвращения сына, как же у меня язык повернется…

– О господи, накажи этого изверга Гитлера… Чтоб не было в жизни счастья ни ему, ни семье его, ни близким!.. – плакала бабушка.

– Что же ты собираешься делать? – спросил я опять.

– А вот что! – Илларион достал из кармана сложенный листок бумаги, долго глядел на него, потом быстро нагнулся и бросил бумагу в огонь. Вспыхнувшее пламя на миг озарило лицо Иллариона. По его небритым щекам катились две крупные слезинки. – Если парень жив – бог даст, объявится рано или поздно. А нет – пусть ждет несчастный отец… Надеждой жив человек… Ты смотри, Зурико, не проговорись! Слышишь?!

– Слышу…

– Ольга! – донеслось с балкона.

– Кто там? Входи!

В комнату вошел наш сельский агитатор Вашакидзе.

– Извините, что так поздно, но, понимаете, дело у меня неотложное!

– Привет агитатору! – Илико налил водку. – А ну, бери стакан!

– Пожалуйста, к огню! – пригласила бабушка.

– Ну, что скажешь нового, агитатор? Как идут дела на фронте? – спросил Илларион.

– Дела на фронтах Великой Отечественной войны идут неплохо. Наступление противника приостановлено. Гитлеровский план молниеносной войны потерпел крах! – выпалил агитатор.

– Погоди, погоди… Об этом мы читали в газетах месяц тому назад… Ты что-нибудь новое скажи!

– Новое? Дело у меня к вам серьезное. Слушайте!

– Начинай! – скомандовал Илларион.

Агитатор встал, кашлянул и начал так, словно выступал на многотысячном митинге:

– Товарищи! Социалистическое Отечество в опасности! Вероломный враг стремится своими кровавыми лапами задушить нашу свободу и независимость! Доблестная Красная Армия наносит фашистским захватчикам сокрушительные удары!..