Отвожу взгляд в сторону и упираюсь им в коляску, которая стоит в углу, так неприметно и одиноко, будто уже в ней не нуждаются.

— Мы вроде бы в больницу к врачу собирались? Нет? — Сглатываю вставший в горле ком, киваю на кресло. — Подвези, пожалуйста.

Андрей в недоумении оглядывается назад.

— Нет, — отрицательно качает головой.

— Андрей, ты только делаешь хуже. Поверь не мне, а себе.

Откидываю одеяло в сторону. На мне надета футболка Андрея; она мне велика, поэтому похожа на ночнушку. Глубокий вдох замедляет биение сердца, и я успокаиваюсь.

Давай же, Олеся! Все вернулось на круги своя. Все, как раньше: перехватить ногу под коленом и опустить ее на пол — сначала одну, потом вторую.

Помогая себе руками, разворачиваюсь, чтобы сеть ровно.

— Я привыкла. За меня не переживай, — смотрю в ошеломленное лицо Андрея. — И не пускай чувство вины к себе в сердце, иначе оно тебя сожрет, — улыбаюсь. — А теперь подай, пожалуйста, коляску. Мне нужно освежиться.

— Что значит «нужно переждать»? — возмущенно спрашиваю у врача. — У меня соревнование. Понимаете?! Отказываться уже нельзя!

— Олеся, я вас прекрасно понимаю, но состояние вашего позвоночника меня тревожит, — тоном, не допускающим пререканий, говорит врач, к которому меня привез Андрей.

— Нет-нет! Так не пойдет! — Я резко разворачиваюсь, подкатываю к стенду, на котором висит снимок. — Я не могу подставить Пал Палыча, — качаю головой. — Сделайте хоть что-нибудь! Вы же врач?! — умоляюще прошу.

— Я бы хотел, Олеся. Но увы. Сейчас я вам помочь ничем не могу. Осколок находится в такой близости от нервных корешков, что любое хирургическое вмешательство, как и чрезмерная нагрузка, могут быть фатальными.

Я шумно выдыхаю. Все, что мне сейчас говорит этот Давид Артурович, никак не может уложиться в моей голове. Мозг отказывается это принимать.

— Фа-таль-ным, — проговариваю по слогам, кошусь в сторону Андрея. — Что это значит? — но вопрос задаю не ему, а нейрохирургу.

— Это означает полный паралич, Олеся, — равнодушно отвечает на мой вопрос Давид Артурович.

— Па-ра-лич, — проговариваю, пробую, как отреагирует на это мозг.

Я лишь на мгновение ухожу в себя, пытаюсь понять, чем готова рискнуть и есть ли смысл, когда неожиданно передо мной возникает Андрей.

В глазах парня пылает ярость.

— Даже не думай об этом! — рычит. — Подожди меня, пожалуйста, за дверью. Там твоя мама уже, наверное, вся извелась. Успокой ее, — сердито произносит Андрей.

Я внимательно смотрю на него. Хм. Интересно, у меня действительно все было на лице написано? Все, о чем я в тот момент подумала? Или я все же это сказала вслух и не заметила этого?!

— Хорошо, — соглашаюсь быстро. Бодаться с ним в присутствии врача совершенно не хочется.

Когда оказываюсь за дверью, понимаю, что Андрей был прав. Мама действительно выглядит нервной и взвинченной.

— Олеся. Ну? Что? Почему меня не пустили? — как только увидев меня, она набрасывается с расспросами.

— Ничего, мам, — пожимаю плечами. — Врач сказал, что с физическими нагрузками придется повременить. Так что на соревнования я не поеду, — поджимаю губы.

— Как? Но ведь отказаться нельзя! — У мамы с лица сходит краска.

— Надеюсь, у Пал Палыча крепкая сердечная мышца, и он воспримет эту новость без последствий.

— Боже! Как же так?! — вздыхает родительница и садится в ближайшее кресло. — Все же было хорошо?! — Неожиданно в ее глазах сверкает злоба. — Это все эта девка. Она виновата! Это она! — цедит сквозь зубы.

— Мам, не говори глупостей. Никто не виноват, мам, — кладу на ее сжатые в кулак пальцы ладонь. — Это была случайность, — мягко улыбаюсь, а у самой на душе кошки скребутся.

Конечно, в том, что случилось, никто не виноват. Вот только цепочка событий, которые произошли в тот злополучный день, стала причиной моего отказа от всего, над чем я так трудилась долгое время. И что теперь? Мне предстоит жить каждый день в страхе от ожидания того, что в любой момент я могу стать “лежачим бревном” до конца дней своих?!

Меня передергивает от этой мысли. Нет. Это будет невыносимо. Я так долго не смогу протянуть. В голове мелькает мысль о том, что я буду не одна, теперь со мной Андрей, вот только вряд ли он долго сможет находиться рядом с “бревном” даже из жалости. Если он бросит меня, я этого не переживу. Просто не смогу пережить.

— Мам, я хочу домой, — глядя перед собой, говорю еле слышно.

— Домой?! Конечно, мы поедем домой! Но, может, нужно дождаться Андрея? — растерянно спрашивает, а я отрицательно качаю головой.

— Потом. Я позвоню ему потом, — голос как-будто не мой.

Не дожидаясь маминого согласия, я разворачиваюсь и направляюсь в сторону лифта. В этот момент мне все безразлично. Ничего не чувствую, даже мысли об Андрее ушли, растворились.

В лифт заезжаю, не оборачиваясь. Знаю, что мама не отстанет, не бросит. Так оно и есть. Родительница следует по пятам, не отстает ни на шаг. Я бы, наверное, так же поступила, видя, в каком состоянии находится мой ребенок.

— Олеся, ты точно хочешь вот так уйти и ничего не сказать Андрею?! — спрашивает мама еще раз, а я вместо ответа нажимаю кнопку первого этажа.

— Да, — отвечаю, когда двери закрываются.

Я понимаю, что, наверное, и Андрею сейчас нелегко. Он явно испытывает передо мной чувство вины. А мне этого не нужно. Не хочу в его глазах видеть к себе жалость. Я не для этого работала над собой эти пять лет, чтобы теперь вот так просто сломаться.

Я должна подумать над этим всем сама, одна. Не хочу, чтобы кто-то помешал мне принять решение. Не хочу потом кого-то винить, если что-то пойдет не так.

Проезжая через парковку, я только раз оборачиваюсь на двери клиники. И в сердце колет какая-то досада. На пороге никого нет. А я все же в глубине души ждала, что Андрей пойдет за мной. Потребует объяснений. Но…

Мама помогает мне забраться в машину и, уложив коляску, занимает место водителя.

— Не пожалеешь? — спрашивает настороженно.

— Мам, ты так говоришь, как будто я совершаю что-то ужасное, — устало откидываюсь на спинку сиденья, прикрываю глаза. — Не забудь, нам еще Палычу предстоит как-то сообщить новость о том, что я не буду участвовать в турнире.

Мама тяжело вздыхает, заводит мотор. Мы выезжаем с парковки, и, уже когда поворачиваем с прилегающей дороги на главную, она вдруг резко бьет по тормозам, я озадаченно открываю глаза.

— Что случилось? — спрашиваю.

— Там Андрей, — кивает назад.

Я оглядываюсь. Смотрю на растерянного парня, осматривающего парковку.

— Поехали, — командую и, вытащив телефон, набираю его номер.

Но мой вызов перебивает входящий, тут же поднимаю трубку.

— Ты где? — голос парня хриплый, низкий.

— Андрей, мы домой уехали. Ты только не злись. Я тебе позже наберу. Хочу все услышанное осмыслить в тишине. Хорошо?

В трубке слышу мерное молчание.

— Я к тебе заеду вечером. С Русланом не общайся. И маме скажи, чтобы в сторону Юлианны ничего не предпринимала. Я сам со всем разберусь, — сухо отдает распоряжения, прямо как начальник.

— Будет сделано, босс, — грустно улыбаюсь, отключаю вызов.

— Что сказал? Не обиделся? Может, нужно вернуться?

Мама растерянно смотрит в зеркало заднего вида.

— Поехали. И давай без паники. Лучше накорми меня, я такая голодная! — щурясь, сжимаю зубы.

Есть я, конечно, не хочу, аппетит напрочь отсутствует, но надеюсь, хоть таким способом смогу отвлечь родительницу.

— Правда? — подозрительно спрашивает.

— Угу, я со вчерашнего дня, ничего не ела. Совсем совсем, — делаю кислую мину. — Накормишь?

— При условии, что ты мне все расскажешь, — выставляет свои требования мама.

— Шантажистка, — шутливо кидаю ей.

Она злобно смеется и выворачивает руль на главную дорогу, выезжая в появившуюся между машинами прореху.

— Все, мам, не отвлекайся, — прошу ее, а сама погружаюсь в себя.

Мыслей в голове столько, что за пять минут ничего не решишь. Здесь нужно принимать только взвешенные решения, над которыми как раз есть время и задуматься.