— Седой не прощает обмана, — цедит мужчина.

Александра видит, как шевелятся его губы, но его голос слышит как будто только у себя в голове.

Она смотрит и смотрит в ту точку, где только что находился мужчина, вонзивший ей в грудь нож. Смотрит до тех пор, пока сознание не покидает ее навсегда.

Сон не идет. Парень уже битый час ворочается на жесткой койке и все думает о матери. О том, какая же она у него глупышка. Ну как она могла так опрометчиво поступить, уйдя от Куравлева?! И как этот гандон мог так просто взять и отпустить ее? Ведь Руслан помнит, как отчим смотрел на нее, как его глаза блестели. Был же влюблен?! Старый дурак! Что произошло? Почему так просто от нее отказался?

Идиот! Зачем Руслан вляпался во все это?! Ведь дураку было понятно, что этот Гарыныч его просто развел, а он, идиот, поверил в свою удачу и вперся в жир ногами. Придурок! Какой же придурок! Подставил и себя, и мать. Но ведь всего бы можно было избежать, если бы эта коза не ломалась. Все из-за нее. Во всем она виновата. Сука! Как же все теперь исправить? Ведь можно же?

Парень не замечает, как его веки наливаются свинцом, закрываются. Он проваливается в тяжелый, тревожный сон. Но даже так его сердце колотится о грудную клетку, как ненормальное. Но парень настолько вымотан, что проснуться не может, чтобы отдышаться, а только глубже и глубже погружается в вязкую топь, которая через несколько секунд уже начинает душить его, забирая последний кислород из легких.

Надо проснуться! — будто молния, проносится в его голове ясная мысль. — Иначе задохнусь.

Руслан вскидывается, но тут же понимает, что его кто-то крепко держит. Страх пронзает все тело, и до парня доходит: пришли. За ним пришли. За его долгом, цена которого — его жизнь.

Глаза лезут из орбит, когда воздух в легких заканчивается, и парень начинает задыхаться.

— Передавай своей матушке привет на том свете, Руся, — гогочет в ухо знакомый голос, сдавливая его горло сильнее удавкой.

Сердце сжимается в панике.

Мама. Прости.

Эта последняя ясная мысль, мелькнувшая в голове парня перед тем, как его тело перестает биться в предсмертных конвульсиях, а мозг — соображать. И уже по обездвиженному от эмоций лицу скользит одинокая горькая слеза, утонувшая в пропахшей тюремной вонью одежде.

Шесть месяцев спустя

— Даже не верится, что сегодняшней ночью я буду спать не в стенах этой палаты, — вдохновенно говорю я. Счастливая улыбка не сходит с моих губ.

— И я так этому рада!

Мама стоит рядом, собирает мои вещи. А я, глядя ей в лицо, не вижу там радости.

— Мам, у тебя все хорошо? — Касаюсь ее руки, а она только лицо больше отворачивает. — Мам, тебя обидел кто?

Родительница дергает головой, и я вижу скатывающиеся по щекам слезинки. Улыбка сходит с моих губ.

— Мам, ты с Панкратом поругалась?

Встаю рядом, обнимаю ее сзади за плечи, а она вдруг резко в разворачивается ко мне лицом.

— Дура я, Леська. Чуть жизнь твою не сгубила.

Уткнувшись мне в плечо, начинает громко всхлипывать, и только тут до меня наконец-то доходит, отчего она вдруг рыдать начала.

— Мам, все в прошлом, — снова улыбаюсь и, обнимая ее, глажу по волосам.

В голове короткими кадрами мелькают ее приходы в больницу. Лицо, на котором читался явный скептицизм. Мама до последнего не верила, что я смогу… смогу научиться снова ходить. Да, мне пришлось согласиться с врачом и отказаться от рождения ребенка. И сейчас спустя шесть месяцев я об этом жалею, потому как даже доктора немного обескуражены тем, какими темпами мое выздоровление прогрессирует.

Но прошлого назад не вернуть, как и не вернуть тех, кто в нем остался. Отец, брат, Руслан и его мать. Все в прошлом, и больше я их не увижу.

Зато как странно это бы ни звучало, мы сдружились с сестрой Андрея, Викой. А его отец относится теперь ко мне более благосклонно. Старается при встречи не выказывать своего пренебрежения и скверного характера, хотя я уверена, что в глубине души он считает меня недостойной своего сына, даже не смотря на мои заслуги.

— Век Андрея благодарить буду за его помощь, — сразу же осекается мама.

Я выпускаю ее из рук. Подхватываю костыли.

— Мам, ты собирай вещи, а я пойду посмотрю, куда он пропал.

Опираясь на костыли, выхожу из палаты. Чувствую на себе пристальный взгляд родительницы, напоминающий о прошлом. Не люблю лишний раз вспоминать день аварии и все, что связанно с ним. Мне становится невыносимо жутко от одной только мысли об этом.

Бандиты. Руслан. Избитая мама, которой я ничем не могла помочь. Я хочу это выбросить из головы, но родительница все время напоминает, как будто боясь, что я забуду.

Не понимаю я ее в эти мгновения. И от этого тяжело на душе. Пытаюсь ее действиям постоянно найти оправдания, и у меня пока это получается.

Неожиданно меня будто током прошибает. Я чувствую, как на меня кто-то смотрит. Пристально. Уничтожающе. Словно испепелить хочет. Я врастаю в кафельный пол, словно статуя. Поднимаю глаза, и от удивления рот раскрывается в немом крике.

А он стоит напротив. Скалится.

— Ну здравствую, Олеся, — скрежечет сквозь зубы.

Одно мгновение, и Эдик уже возле меня. От него исходит опасность, злоба. Он стремительно выбрасывает руку вперед, и его пальцы сжимаются на моей шее. Одним движением выбивает из рук костыли. Резко притягивает меня к себе, слишком близко. Мне кажется, я готова умереть в этот момент от страха. Хватаюсь за его запястье, чтобы постараться выкрутиться.

— Отпусти, — хриплю.

В его глазах ненависть и жажда уничтожить, и последнее я очень четко ощущаю физически прямо сейчас.

— Я тебе говорил, что ты только моя. Моя и ничья! — Эдик сжимает пальцы сильнее, а у меня от нехватки воздуха глаза на лоб закатываются. Из горла вырывается один лишь свист.

— Моя, — слышу ненавистный голос точно через вату. — Никому не отдам!

— Ублюдок!

И следом резкий толчок. Пальцы Эдика разжимаются, и я чувствую, как меня кто-то подхватывает под мышки и оттаскивает в сторону.

Делаю короткий глоток кислорода. Растираю онемевшими пальцами шею. Открываю глаза.

— Я тебя прикончу, гаденыш! — рычит бывший, наступая на Андрея.

У меня от ужаса глаза делаются круглыми, когда вижу, как в руках Эдика мелькает пистолет, и он точно направляет его в грудь Андрея.

Я зажимаю ладонью рот, а второй трясу в воздухе, указывая на бывшего.

— Пистолет. Пистолет! — мычу.

— Вижу, — шипит сзади меня мама. — Сиди тихо.

Родительница, оставив меня, медленно, как кошка, подкрадывается к брошенному костылю, который валяется возле стены. Подтягивает.

— Если хотел это сделать, то нужно было об этом подумать пять лет назад, — огрызается Андрей, обходя Эдика по дуге.

— Ты, придурок конченный, зачем лезешь? Ты не понимаешь, что я тебе ее не отдам?! У нас был договор, и я заберу то, что принадлежит мне по праву.

Каждое слово Эдика пропитано ядом, и оно, будто отрава, оседает во мне, испепеляя сущность. Убивая меня.

Страх за Андрея, за маму, за себя будоражит сознание, заставляя инстинкт самосохранения проснуться. Ожить.

Я, перебирая руками по стене, встаю на ноги. Я смогу сделать шаг без костылей. Я это делала и не раз. Просто об этом никто не знает. Я хотела сегодня всем сделать сюрприз, но…

— Эдик! — мой голос звенит, отражаясь эхом от больничных стен, разносится по помещению, поднимается к потолку.

И все, будто по команде, поворачивают голову ко мне.

— Твою мать! — скалится Эдик, когда делаю шаг к нему, несмело, осторожно. — Так ты полноценна?! — в его глазах вспыхивает дьявольский блеск, когда он ощупывает меня взглядом с головы до ног. — Стала еще аппетитнее… Иди сюда, детка, — помахивает в мою сторону пистолетом.

Именно в этот момент Андрей со всего маха бьет Эдика по шее сложенными в замок ладонями.