Тень. Слово дрожью отозвалось в теле. Я отвела взгляд, пытаясь скрыть мысли, что не укрылось от внимания собеседника.

— Не стоит делать такое лицо, — его голос приобрел ободряющий оттенок. — Я не собираюсь копаться в твоей голове, если ты этого боишься. Что-то подсказывает мне, что в последние дни подобного было в избытке.

Пусть Глен и пытался вселить в меня чувство безопасности, я не верила ему. Единожды присягнув на верность Сенату, дороги назад нет. Страшнее Древних были лишь Тени, стражники правосудия и исполнители приговоров. Жестокие, лишенные сочувствия и сожаления, машины для убийств, они отличались от других Тесефи. Они влезали под кожу, выворачивали наизнанку, причиняли невыносимую боль, даже не касаясь, рождая ее в голове смертника.

— Эй, солнечная девочка, я даже экзамен еще не сдал. Если ты в чем и виновна, мне путь в твою голову закрыт, — парень развел руками в примирительном жесте.

Искорки в его взгляде заставили меня улыбнуться. В растянутом свитере, с забавными очками на кончике носа и каким-то уютом, исходящем от него, не верилось в чудовище, живущее под маской. Едва уловимый аромат дождя заполнил пространство, растопив мое сердце, и на этот вечер я позволила себе верить Глену, даже если это меня и погубит. Бесконечный побег утомил, и я устроила привал, подняв белый флаг.

— Что именно тебя интересует? Я много часов провел в библиотеке, и, предполагаю, мой уровень доступа немного выше твоего. Могу рассказать, что знаю.

— Понимаю тебя, он действительно очень горяч, и все такое, — прошептала на ухо Эвон. — Мне тоже хочется верить ему, но ты уверена, что это хорошая идея?

Я проигнорировала ее слова. Ничего на острове не могло считаться хорошей идеей, ведь я даже друзьям довериться не могла, натолкнувшись на непонимание. А крошечный шанс узнать что-то о себе, сидящий передо мной и добровольно предлагающий помощь, оказался слишком соблазнительным, чтобы не воспользоваться.

— После Суда мой дар пропал на некоторое время. Я не обратила внимания, так как потребности в нем ощущала, но не думаю, что это нечто хорошее. Может, у меня в голове что-то пошло не так. Какие-то важные микросхемы перегорели, или…

Глен прервал мой поток мыслей смехом. Звонкий, заразный хохот звенел в ушах, вибрациями отзываясь в клетках, и я застыла с приоткрытым ртом, таращась на собеседника.

— Ничего у тебя в голове не перегорело, как ты выразилась. У каждого дара есть, так званые, побочные эффекты. К примеру, про Унфа ты уже прочла в книге. Дэйреко очень чувствительны к головной боли. В такие дни им трудно отгородиться от человеческих мыслей, и они льются потоком, усиливая мигрень. Тесефи же отбирают на время дар. Чем дольше было вмешательство в сознание морта, тем сильнее будет ощущаться отсутствие дара. В твоей голове копошились часами, вот ты и утратила возможность видеть души на столь долгий срок.

— А какой же брак достался Эновисон?

— Это вовсе не брак. Каждый дар не может быть безупречным. И тебе повезло, наверное, больше остальных, ведь со своим побочным эффектом Эновисон живут с самого рождения. Хотя именно это и делает вас странными.

Я закатила глаза.

— Тебе обязательно говорить загадками?

— Мне казалось, ты и сама должна была бы это заметить. Даже я вижу отличия, а я знаком с тобой от силы полчаса, — парень усмехнулся.

Что такого было во мне, чего я недоставало остальным? Слова казались бессмысленным, глупой шарадой без решения, что я сдалась, даже не попытавшись найти ответ.

— Эмоции. Они такие же, как человеческие. В точности. Они ярче, живее. Вот почему вас так трудно спутать с простыми людьми, ведь Эновисон умеют чувствовать, как Ривэрто, умеют сочувствовать, переживать, привязываться, жалеть. Вы думаете, ставите под сомнения то, что все остальные принимают за чистую монету, сопереживаете, защищаете то, что вам дорого. Заложенное с рождения каждому морту чувство долга и преданности меркнет с годами в Эновисон, и вас труднее контролировать, ведь вы больше походите на людей, чем на мортов. И именно поэтому этот дар столь редкий.

Я заворожено ловила каждое слово, переполняясь воспоминаниями о мамином раздражении, когда я все никак не могла проявить себя, сделать то, чего она так ожидала. Со дня моего шестилетия она то и дело пыталась выдавить из меня намеки на умение манипулировать человеческим сознанием, умоляла запустить свой дым в ее голову, изменяя реальность, а мне оставалось обреченно смотреть в пол, пряча стыдливый взгляд, и сдерживать слезы беспомощности. Как она могла не заметить мою особенность, пытаясь приписать мне иной дар? Что стало с моей семьей, что они стали такими чужими друг другу?

Перед глазами все поплыло, белая пелена из слез размыла черты Глена. Я закрыла руками лицо, пытаясь спрятать внезапно нахлынувшие эмоции, что, словно волна, снесли с ног и утащили за собой в бескрайний океан чувств. Я разбивалась о скалы безразличия окружающих сотни раз, но едва ли придавала этому значения. И вот она, правда, красиво упакованная и перевязанная подарочным бантом, перед самым моим носом. То, что я пыталась понять многие годы, изматывая себя до изнеможения занятиями и тренировками в тщетной надежде заслужить признательность матери. А женщина просто не могла полюбить меня, не была способна принять кого-то, так кардинально отличающегося от ее привычного мира.

Неуместная усмешка искривила губы. Вот отчего меня так тянуло в Гринвилл, к людям. В сердце всегда оставалось место для ярких красок, громких фейерверков, взрывающихся в моей голове вспышками. Вдруг открылась причина удивления Логана, когда я умоляла его снять трясущегося от страха котенка с дерева, размолвок с Хизер, вертящихся вокруг моей тяги к чему-то новому. Все было так до тошноты просто. Души подарили мне частичку себя, приблизив к своей сущности. Не так уж Гюнтер и ошибался.

Растерев слезы по лицу, я вздохнула и подняла взгляд. Место напротив пустовало. Глен оставил меня наедине с реальностью, свалившейся на плечи, и ворохом воспоминаний, которые еще предстояло вновь упорядочить и разложить по полочкам.

— Почему мне хочется, чтобы этот мальчик никогда не превратился в дракона? — я едва разобрала шепот Эвон.

Понятия не имею, но мне хочется того же самого.

***

Наутро, помятая и сонная, я едва тащилась на занятия в Академию. По дороге меня перехватила София и о чем-то задорно трещала, но мыслями я была слишком далека от ее болтовни.

Вязкий туман размеренно окутывал нас, пряча от посторонних глаз. Едва удавалось разглядеть что-либо на расстоянии пяти метров, и в душе я радовалась ухудшению погоды. Темные и без того улицы стали еще тусклее. Блеклый серый мир въелся пеплом под ребра, и я никак не могла отодрать его, сколько бы ни стирала кожу до красноты. Изобилие черно-белых декораций нагоняло тоску. Маленькие домики, словно сошедшие со страниц журнала о европейской глубинке, что раньше так нравились мне, стали вдруг какими-то слишком вычурными для острова. Морты словно пытались подогнать все вокруг под мрачный готический стиль и сохранить аристократическую элегантность одновременно. Весь остров был усеян местами, что никак не сочетались одно с другим, и лишь теперь я обратила внимание на некую нелепость всего.

Древние чем-то напомнили мне сорок, что тащили к себе в гнездо любую безделушку, которая ярко блестела в свете солнечных лучей. Они соорудили свой мир на острове, где обитали, и заставили всех принять его и даже полюбить, но меня тянуло сбежать от тусклой вселенной в трех тонах. В яркий, шумный Гринвилл, насыщенный жизнью и чрезмерной суетой. Я тосковала за ртутным небом, что готово разразиться грозой, за запахом свежескошенной нефритовой травы, что щекочет ноздри, за фисташковым мороженным в магазинчике через два квартала от школы, за теплым, плавящимся под солнцем асфальтом, за пропахшим потом и сигаретным дымом желтеньким школьным автобусом, за мятным пирогом миссис Хоггарт, за ярмаркой раз в полгода с дешевой бижутерией и женщинами в пестрых юбках, за крышей одной из высоток, куда мы с Лидией забрались однажды и торжественно объявили нашим местом. Все это составляло мою крошечную жизнь, что была роднее всего происходящего на острове.