Я также должен кое-что сказать в защиту студентов, авторов заявлений о социальном пособии, и многочисленных джо-шесть банок[139], язык которых так часто выставляется на посмешище эстрадными комиками. Карикатуристы и авторы юмористических диалогов знают, что можно выставить деревенщиной любого, если отобразить его речь квази-фонетически, а не в традиционном написании («sez», «cum», «wimmin», «hafta», «crooshul» и т.д.). Ледерер иногда прибегает к этому дешевому трюку, как например в статье «Howta Reckanize American Slurvian» («Как распознать американца с кашей во рту»), где он оплакивает такие непримечательные примеры действия фонологических процессов в английском, как «coulda» и «could of» (could have), «forced» (forest), «granite» (granted), «neck store» (next door) и «then» (than)[140]. Как мы уже видели в главе 6, все, кроме придуманных фантастами роботов, делают кашу из своих слов, да, своих слов, черт возьми, причем систематически.

Ледерер также приводит примеры стилистических ляпов из курсовых работ студентов, заявлений о получении автомобильной страховки и заявлений о выдаче социального пособия (помните эти выцветшие странички, приколотые на доске объявлений в государственных учреждениях?):

Над этой коллекцией хорошо посмеяться, но вы должны кое-что узнать, прежде чем решить, что широкие массы до смешного не умеют владеть языком. Очевидно, что большинство из этих ошибок сфабрикованы.

Фольклорист Жан Брюнван привел сведения о сотнях «городских быличек» — тех замысловатых историй, которые, как все клянутся, случились с одним другом одного друга (технический термин — «ДОД») и которые годами циркулируют в городах и городках в практически идентичной форме, но о реальности которых нет никаких свидетельств. В числе наиболее знаменитых — истории о няньке-хиппи, крокодилах в канализации, кентуккийской жареной крысе и хэллоуинских садистах (тех, что втыкают бритвы в яблоки) и несколько других. Как выясняется, стилистические ляпы представляют собой разновидность этого жанра под названием «ксерокслор». Служащий, вывешивающий листки с этими маразмами, признает, что не сам собрал такую коллекцию, а взял предложения из другой распечатки, которую кто-то ему дал, стилистические ляпы в которой были взяты из писем, которые действительно приходили в их офис. Практически идентичные списки циркулируют со времен Первой мировой войны, и их происхождение приписывается офисам в Новой Англии, Алабаме, Солт Лейк Сити и т.д. Как замечает Брюнван, вероятность того, что одни и те же милые двусмысленности появляются в стольких различных местах на протяжении стольких лет, чрезвычайно мала. Изобретение электронной почты ускорило создание и распространение таких списков, и я то и дело получаю все новые и новые. Но я чувствую «сделанность» острот (неясно только, кто автор — студенты или преподаватели), а не уморительное случайное невежество в следующих примерах: «адамант — относящийся к первородному греху» и «губернаторский — имеющий отношение к орехам»[141].

Последняя разновидность мавенов — мавен-мудрец — представлена покойным редактором «Нью-Йорк Таймс» и автором очаровательного руководства «Пишем вдумчиво» Теодором Бернстейном, а также Уильямом Сэфайром. Они известны своим умеренным, разумным подходом к проблемам словоупотребления, и они остроумно поддразнивают своих жертв, а не обрушиваются на них с оскорбительными нападками. Я получаю истинное удовольствие, читая работы этих мудрых мужей, и испытываю один лишь благоговейный трепет перед пером Сэфайра, который может так суммировать содержание антипорнографического постановления: «Это — не сиська, это опухоль». Грустно то, что даже такой мудрый муж, как Сэфайр, стоящий ближе всех остальных к просвещенному ученому-языковеду, недооценивает языковую сложность речи среднего человека, и в результате многие его комментарии не попадают в цель. Чтобы доказать свое обвинение, я вместе с вами пройдусь по одной-единственной его статье в «Нью-Йорк Таймс Мэгэзин» от 4 Октября 1992 г.

В статье — три истории, где приводятся три примера спорного словоупотребления. Первая — это непредвзятый анализ предполагаемой ошибки в употреблении местоимения, сделанной двумя кандидатами на президентских выборах 1992 г. в США. Джордж Буш тогда недавно взял на вооружение лозунг Who do you trust? ‘Кому вы верите?’, вызвав неодобрение школьных учителей по всей стране, заметивших, что who — это «субъектное местоимение» (именительный, или субъектный падеж), а вопрос был задан об объекте доверия (винительный, или объектный падеж). Мы говорим You do trust him ‘Вы верите ему’, а не You do trust he ‘Вы верите он’, поэтому вопросительное слово должно быть whom, а не who. Это, разумеется, одна из стандартных прескриптивистских жалоб на повседневную речь. В ответ можно заметить, что различие whom/who — это реликт, оставшийся от английской системы падежей, которую существительные покинули столетия назад, и которая сохранилась только у местоимений в таких различиях, как him/he. Даже среди местоимений старое различие между формой подлежащего ye и дополнения — you совершенно исчезло, оставив you играть обе роли и сделав ye совершенно архаичным. Whom пережило ye, но явно отживает свой век, сейчас оно в большинстве контекстов живой речи звучит претенциозно. Никто не требует от Буша, чтобы он говорил Who do ye trust? Если язык может пережить потерю ye, используя you и в позиции подлежащего и в позиции дополнения, то зачем продолжать цепляться за whom, когда все используют who и в позиции подлежащего и в позиции дополнения?

Сэфайр с его просвещенным подходом к словоупотреблению понимает эту проблему и предлагает:

Но решение Сэфайра можно считать соломоновым только в смысле неприемлемого псевдокомпромисса. Совет избегать проблемных конструкций звучит разумно, но в случае с вопросами о дополнении — вопросами с who — это потребует чересчур больших жертв. Люди задают вопросы о глагольных и предложных дополнениях очень часто. Вот всего несколько примеров, выбранных мной из записи разговоров родителей с детьми: