Губы лежащего шевельнулись. Адам не столько услышал, сколько угадал:

– …недостоин… потерял…

Адам положил свою руку поверх его – сухой и холодной.

– Не говори так. И не думай. Твой бой разобран детально. Все действия признаны верными… и героическими. Гардемарины твои тоже награждены… посмертно. Ты победитель, лейтенант.

– …кого?.. – шелестящий шепот, очень далекий и слабый. – …парень и девочка… шлем снял… целые?..

– Да-да, – подхватил Адам. – Ты снимал шлем. Почему?

Это был самый странный момент в сегодняшнем разборе боя – безусловно, успешного и героического… хотя успех скорее всего принадлежит в большей степени чуду, чем превосходству оружия или пилотов… а итог отягощен тем, что в трюмах крейсера томилось двести тридцать два (а если по правде – то двести тридцать четыре) человека, из них одиннадцать детей. Это пилот узнает рано или поздно… но не сейчас. И не завтра.

Информацию о том, что пилот совершил перед боем одно странное, граничащее с нарушением полетного задания действие, предоставили марцалы. Они якобы считали её с остатков обгоревшей корабельной обшивки. Адам многое бы отдал за подобное умение. Но земная техника – а правильнее сказать, техника, производимая на Земле, – пока ничего такого делать не позволяла, а торсионные детекторы марцалы производили только у себя… или покупали где-нибудь на галактическом черном рынке, иногда с раздражением думал Адам; поведение союзников и покровителей не всегда было логичным, хотя неизменно доброжелательным. Как бы доброжелательным…

С каких пор он перестал доверять марцалам? Нет, не то чтобы совсем перестал, но – усомнился? Вроде бы ничто не склоняло к этому. Однако же… Однако.

А главное – не с кем поговорить об этом. И это тоже странность, не находящая объяснения. Почему он так истошно уверен, что его не просто не поймут, а даже не станут слушать? Ведь не пробовал ни разу… И никто не пробовал с ним заговорить об этом. Марцалы были вне обсуждений. То есть не совсем так… Он сам путался в своих сомнениях.

– …посмотреть… – сказал Санька, улыбнулся и на миг стал мальчиком. – Смешно… без ничего… не поверил…

Потом он откинулся на подушку, отвел глаза и снова стал стариком. Больным избитым стариком. Седой ежик, дряблые щеки, тусклые запавшие глаза под сухими тонкими веками, и даже синяки не набрякшие, а наоборот…

– Ты снял шлем, чтобы увидеть что-то? А шлем мешал?

– …ну да…

Сзади на плечо Адама легла рука врача.

– Пойдемте. Нельзя больше.

Адам встал. Из палаты он выходил как-то боком…

– А вы спорили, – сказал врач.

Адам оглянулся на дверь.

– Что дальше? – спросил он.

– Пойдемте в кабинет, – сказал врач. – Там и поговорим. Вы курите?

– Нет.

– Не будете возражать?..

– Нет.

В кабинете на стене висела картина: печальный Пьеро в позе тореро, готовится нанести удар. Трибуны орут. Быка не видно.

– Хотите коньяку? – спросил врач, Адам покачал головой:

– Мне отсюда к начальству… Кофею, случайно, нет?

– Растворяшка – вон там, в шкафу, берите сами. Чайник…

– Ага, все вижу… А какого-нибудь аспирина?

– Голова?

– Слабое место. Плохо переношу смену климата.

– Откуда вы сейчас?

– Из Бейрута.

– Смотрю, загар не наш.

– Ну, ещё бы… – Адам положил в белую со щербиной кружку три полные ложки кофейных гранул и пол-ложки сахара, плеснул немного кипятка, размешал. Поднялась светло-коричневая пена.

Доктор достал из ящика стола сигареты и белый пластмассовый пузырек.

– Вот аспирин, возьмите…

– Спасибо. Так что вы мне скажете о перспективах парня?

– Надо ждать кризиса. Еще два-три дня. Потом… что-то решится. Я надеюсь все-таки, что он выкарабкается. Не понимаю, как это могло получиться, но у него очень незначительные соматические повреждения. Корабль вдребезги, а пилот цел… Вы понимаете, что такое – соматические?

– Телесные, – перевел А там. – Я встречал это слово в старинных книгах.

– Что?

– Не обращайте внимания, это я так… Значит, есть шансы, что он оправится?

– Я не сказал: оправится. Я сказал: останется жив. Может быть, даже сможет работать. Частично восстановится интеллект… Впрочем, детали будут ясны ещё не скоро.

Адам закусил губу.

– Мне нужно как-то узнать, с чем они встретились там, наверху. Там было что-то новое, неизвестное. Что-то совсем новое…

Доктор молча курил.

– У него девяносто восемь процентов износа, – сказал он наконец. – Это условно, конечно, в цифрах такое не определить… Послушайте, – он в упор посмотрел на Адама, – как вы можете – детей, наших детей?..

– Вы же сказали, у вас нет…

– Я не об этом!..

– Не знаю, – сказал Адам. – Иногда мне хочется застрелиться.

– И тем не менее вы не стреляетесь, а продолжаете посылать их на смерть? Или вот на это… – Доктор мотнул головой. – Еще не известно, что лучше: сдохнуть сразу или…

– Я бы предпочел сразу, – глухо сказал Адам. – Только я все равно не буду оправдываться, не ждите.

– Да я и не жду… нужны мне ваши оправдания… – Доктор прикурил от окурка новую сигарету и затянулся изо всех сил. – Что, действительно нет другого способа?.. – спросил он через минуту и совсем другим голосом.

Адам молча покачал головой. Повисла долгая тишина.

– Проклятая жизнь… – выдохнул наконец доктор. – Почему я должен выживать такой ценой? Может, лучше – просто взять и лапки кверху?.. Ведь что мы знаем об этой Империи?

– Достоверно – ничего, – сказал Адам. – За исключением того, что мы зачем-то им нужны. В не очень больших, но заметных количествах. Известно, например, что с Земли в две тысячи втором, за год до открытого вторжения, вывезли как минимум двадцать тысяч человек. Сейчас им удается похищать едва по пять-семь тысяч в год…

– Ну, не едят же они людей…

– Вроде бы не едят… Но те, кого они вернули – а таких очень мало, – рассказывают жуткие вещи.

– Это-то я знаю…

– Меня ведь в свое время чуть не утащили, – сказал Адам. – Вернее сказать, меня они почему-то не взяли. Уволокли девушку, за которой я ухаживал… Впрочем, это я уже не о том.

– Ладно, – сказал доктор. – Что вам нужно узнать в первую очередь?

Вакуум был вязок, как глинистая грязь. Для нормального полета нужно было весло или хотя бы лопата. Санька с ненавистью смотрел на уходящих «Волков», до них было рукой подать, но он не мог открыть фонарь. Он посмотрел направо, на штурмана, и штурман точно так же посмотрел на него, и Санька понял, что это не штурман, а зеркало, зеркальная перегородка, и тот обтянутый сухой кожей череп с угольно мерцающими из глубоких ям глазами – это его собственное лицо, а за перегородкой прячется кто-то другой, по-настоящему страшный, он даже знал, кто именно и зачем под правой рукой вот эта огромная красная кнопка, по которой нужно бить кулаком или локтем, и немедля он ударил по этой кнопке, она разлетелась холодными искрами, и ничего не произошло… нет: зеркало беззвучно тряслось, и содрогалось, и темнело, как будто плавясь с той стороны, а потом вспучилось огромным неровным пузырем, отражение стало совсем маленьким и неправильным, и рядом с собой Санька рассмотрел ещё кого-то, но кого – не успел узнать, потому что стена раскрылась и в клубах черного огня, волоча за собой какие-то хвосты и цепи, шагнул к нему Тот, На Кого Нельзя Смотреть, и Санька повернулся и побежал, не выпуская из руки чью-то маленькую ручку, он знал, что не успеет, но все равно бежал…

В номере приткнувшейся к Политехническому парку маленькой уютной гостиницы «Гардарика», которую Комиссия традиционно использовала для размещения своих командированных, Адам первым делом забрался под горячий душ, чтобы выгнать накопившийся внутри холод, потом надел легкий пушистый свитер и залез под плед. Дождь упорно лупил по стеклам, подоконнику, листве раскидистых вязов за широким окном…

Сегодня он мерз особенно сильно, не так, как обычно при резкой смене климата; это-то проходило за два-три часа. И вряд ли он заболевал – ощущений, которые обычно сопровождали его застарелую малярию или редкие простуды (а ничем иным заразным он никогда не болел), – тех ощущений не было вовсе. Было что-то другое, незнакомое, а потому тревожное. Словно внутрь него каким-то образом попал ледяной осколок, который никак не желал таять.