Вдруг захотелось прихватить с собой вешки. Он поколебался, обругал себя трусом и перестраховщиком… И вспомнил, как фрау Гофман – так её часто называли за глаза, не различая в немецком «фрау» и «фройляйн», – заставила его собираться в первый для него поиск. Еще как бы тренировочный – они шли замыкающими после опытной пары поисковиков, так, обвыкнуться, оглядеться – и должны были вернуться часа через два, описав короткую дугу примерно на треть зоны контакта. Все шло как по маслу, вот только полный энтузиазма Ким с полдороги, размякнув, принялся ныть. Зачем, мол, столько с собой тащить – рюкзак, комплект выживания, хрена в ступе да ещё дрова эти, для топографических идиотов. Вита долго слушала молча, пока они не выбрались на довольно широкую ровную площадку – дело было в холмах недалеко от Белгорода, – остановилась и приказала оставить весь ненужный груз и сгонять до во-он того дерева, стоявшей наособе кривой березы.

Он и пошел. Со щенячьей радостью от того, что движется наконец налегке.

Сначала пропала из виду береза. Тут же – едва он оглянулся – исчезла Гофман. На ровном месте. Ким дернулся обратно, заметался было… Но быстро сообразил сделать то, благодаря чему не вылетел-таки из Ай-Си без права восстановления: сел на землю, вцепился в траву руками и так и сидел, размеренно и глубоко дыша, пока Вита не отыскала его, пользуясь своими не совсем обычными способностями. Потом, отпаивая напарника коньяком из маленькой плоской фляжки, она объясняла, что найти его ей было нетрудно, а вот чтобы дойти, пришлось потрудиться. Поскольку таскать тяжести ей категорически запрещено, она трижды возвращалась за новым пучком вешек к брошенной вязанке. Трижды.

Вот после этого она и стала для Кима Эвитой Максимовной, чьи инструкции следовало запоминать дословно, а команды выполнять мгновенно.

Странная штука – терпение. Для того чтобы погулять в отдалении, подумать, просто полежать, поджав ноги, на замечательной Кимовой куртке, его не хватило. А сидеть двадцать минут не шевелясь – сколько угодно. И Вита сидела – молча, неподвижно и доброжелательно. Одеяло было в десятке шагов – под ним что-то вздрагивало, ворочалось, иногда обозначались мерцающие зеленые искры – но дальше дело не двигалось. Тогда Вита осторожно достала флягу с водой, отвинтила пробку и взболтнула.

Есть! Одеяло рвануло на звук, оставив позади свернувшееся в тугой клубок тельце. Раздался тоненький писк. Одеяло заходило ходуном, с грехом пополам попятилось, сминаясь, и вернулось на прежнее место.

Надо было начинать все сначала. Вита набрала воздуху – и очередной порции терпения. Смотрим фильм про дачу. Куст, одеяло, средний план, стоп-кадр… который без предупреждения сменился рапидом: тот, кто прятался под одеялом, вдруг оказался снаружи, одним гибким промельком скользнул вперед – и замер в двух шагах, не мигая уставившись на фляжку.

Огромные зеленые глаза. Почти круглое лицо с острыми подвижными ушами – треугольными, как у кошки, но расположенными ниже, почти как у человека. Почти человеческий рот – с губами – и плоский кошачий бархатный нос. Тело, покрытое плотной дымчато-серой шерсткой, скорее кошачье и, похоже, с фантастически подвижными суставами: Вита не удивилась бы, если бы этот звереныш выпрямился во весь рост. Сейчас он стоял сгорбившись, на трех лапах, приподняв четвертую – переднюю, – то ли готовясь ударить, то ли просто на всякий случай.

Лапка была страшненькая – шестипалая, с тремя огромными кривыми когтями на внешних пальцах и утолщенными суставами пясти. Большой, указательный и «средний» (или как в этом случае говорить-то?) были почти человеческими – безволосыми, с плоскими толстыми ногтями.

Зубы зверь не показывал. Было бы с кем побиться об заклад – Вита поставила бы на комплект всеядного, как у любого примата. Не мог этот котенок быть хищником. Она бы почувствовала, если бы её воспринимали как «еду». Малыш излучал растерянность, голод и жажду. Любопытство. Настороженность. Боль.

Удержав рвущийся наружу глубокий вздох, Вита плеснула в ладонь воды и медленно протянула «чашечку» перед собой. Вода медленно сочилась меж пальцев, капая на землю. Звереныш жалобно пискнул и тоже протянул лапку чашечкой. Прежде, готовясь к защите, он поджимал три внутренних, «человеческих» пальца, а теперь поджал внешние, с когтями, чуть отведя их в сторону. Вита вылила воду на безволосую ладошку, и котенок, разбрасывая капли, поднес лапку ко рту и жадно облизал. И придвинулся ещё на полшага.

Вита протянула ему флягу, осторожно наклонила, чтобы показать, как течет вода. Малыш понял. Он оказался сообразительнее, чем думала Вита: стал потихоньку лить воду на ладонь и быстро слизывать…

Он не знал, кто этот Большой-теплый, никогда таких не видел, только похожих, издали, когда все разломилось, но они не были теплыми. Этот был. К нему притягивало, даже издалека. И пить. Да, Большой-теплый не дразнился, он принес пить! Дал пить! Много!

Резь в животе затихла. От неожиданности он чуть не уснул, но тут с новой силой накатила волна боли Второго, и он успел очнуться и удержать ту штуку, где пить. Напоил Второго – плохо, но напоил. Остаться рядом не смог – больно. Больно и холодно.

Когда нагруженный Ким выбрался к красным вешкам, перед ним предстала совершенно идиллическая картина: на его куртке, свернувшись двойным клубком, лежали Эвита Максимовна и когтистое чудовище, казавшееся теперь маленьким и нестрашным. Вита поглаживала круглую ушастую голову, а зверь… Ким не поверил своим ушам.

Зверь мурлыкал.

Шел незаметный дождь. Казалось, что стекла окна просто тают и каплями стекают вниз. Изнутри стекло запотевало от дыхания. По этой матовости кончиком мизинца Адам нарисовал автопортрет. Потом стер его рукавом.

Шагов подошедшего врача он не услышал. Пол в коридорах был залит чем-то тускло-желтым, полупрозрачным, пружинистым.

– Пойдемте, – сказал врач.

Адам соскользнул с подоконника, поправил светло-зеленую накидку. От неё пахло поддельной химической карамелью.

– Он в сознании? – спросил Адам.

– Если это зачем-то называть сознанием…

Врач был раздражен и очень недоволен. Адам не стал выяснять, чем именно.

Навстречу им по коридору пробежала плачущая девушка в форме Космофлота. Адам посмотрел ей вслед.

– Пять минут, не больше, – сказал врач, открывая застекленную дверь. – Вам ясно?

– Не надо так со мной разговаривать, – сказал Адам. – Мне не меньше вашего жалко парня… – Он хотел добавить, что Александр Смолянин приходится ему кем-то вроде племянника, но вдруг передумал. – Просто кое-что я должен у него выяснить как можно быстрее. От этого зависят многие жизни. Может быть, и ваша. Или ваших детей.

– У меня нет детей, – сказал врач и повернулся спиной. – Еще не хватало… Ладно, идите, – бросил он. – Но когда я скажу: все – вы встанете и уйдете.

Адам промолчал.

Койки в палате было две, но вторая пустовала. На двух подушках, безвольно завалясь набок, полусидел-полулежал истощенный и очень старый мальчик. Адам почувствовал, как внутри становится пусто и холодно и в этом холоде и пустоте дрожит натянутая мокрая жилка…

Попискивал монитор – очень часто и не слишком ровно. Из двух капельниц что-то вливалось в вены мальчика: жидкость голубовато-прозрачная и жидкость белесая, опалесцирующая.

Адам медленно подошел к кровати и сел на больничный клеенчатый стул. Стул ещё не остыл.

– Здравствуй, Саня, – сказал Адам. – Лейтенант Смолянин.

Глаза лежащего медленно повернулись в его сторону. Адаму показалось, что он слышит это движение: вязкое, производимое с усилием… так проворачивается древний застоявшийся механизм…

– Поздравляю с наградами, лейтенант. Орден Святого Георгия-Победоносца от российского правительства и медаль Серебряный щит от ООН. Немного окрепнешь…