Остроухий сунулся. Он ничего не умел, а она не стала раскрываться: отмахнулась подчеркнуто неловко. Но сильно.

И вот тогда они бросились все трое.

А её вдруг скрутило невыносимой болью. Сама того не желая, она только что перепрыгнула в дежурный режим… а на орбите что-то происходило, что-то большое, масштабное, и колокольчики гибли десятками…

Потом все стало ослепительным и черным. Потом она встала. Ее держали за плечи, и чья-то рука осторожно вытирала её лицо. Чужие пальцы словно вдруг сняли с глаз радужную пленку, и она стала видеть только черное и белое, но зато очень четко.

– Пойдем, мичман, – сказал тот, кто её держал, глубоким голосом. – Без нас разберутся.

– Там, наверху… – вспомнила вдруг Юлька. – Там много…

– Мы уже знаем. – Ее плечо легко пожала мощная теплая рука. – Идет армада.

Юлька подняла взгляд. Это был марцал.

– Пойдем, – повторил он.

– Да… – Она продолжала смотреть. Было тесно. Из пистолетного дула тянулся светящийся дымок. Кто-то стоял плечом к плечу, кто-то прошел мимо. Настоящие гардемарины, хоть и незнакомые. Два тела уже лежали под стеной. Остроухий вопил и хватал стоящих за колени. Его молча пытались оттащить, но не могли. Избитый мужик вцепился в перила на верхней площадке, густой нечистый свет обтекал его, превращая в неживое.

Опорный пункт был развернут неподалеку, в проходном дворе – скорее всего в каком-то складе, специально освобожденном на эти дни от обычного содержимого. Сейчас стены затягивала золотисто-коричневая с неуловимой прозеленью ткань или пленка, стояли непривычной формы, но очень удобные кресла и диваны. Потолок был низок и почти черен. Светильники висели на уровне коленей и сами казались темными – просто под ними разливались мелочно-белые пятна. Комнат было по крайней мере больше трех; мягкие перегородки слегка колыхались, но совершенно не пропускали звуков.

Барс – так звали марцала, и это было не прозвище, а просто такое созвучное имя – вошел, поставил на столик-подлокотник два высоких запотевших бокала. Сел, скрестив ноги, на бесформенный бежевый тюк, который тут же где надо подпрыгнул, где надо прогнулся – и превратился в удобное седалище.

– В досрочном выходе из отпуска вам отказано, мичман, – сказал он и грустно улыбнулся. – Нужда в симпатах отпала. Имперцы нашли способ вымести из ближнего космоса практически все, что не прибито гвоздями. Можно сказать, прошлись пылесосом. Мы ослеплены. И надолго.

– Чего же нам теперь ждать? – Юлька взяла бокал, отхлебнула. Золотистая жидкость, в которой плавают искры. На вкус – молочно-фруктовый коктейль… – Высадки?

– Скорее – очередного ультиматума. Впрочем, не знаю. Вообще-то имперцы очень медлительны, но иногда совершают что-то совершенно невероятное.

Напиток холодил, как мята. И в голове от него становилось чище и яснее. И ушибы не так болели…

– Значит, мы все погибнем, – сказала Юлька.

– Ну, зачем же так мрачно, – пожал плечами Барс. – Вас всего лишь освободят от нашего ига. И снова будут пользоваться… как прежде. Почти незаметно.

– А вы?

– Мы не представляем такой ценности, как земляне… Но я не думаю, что нас уничтожат. В худшем случае – засунут планету в кокон. Лет на сто. А скорее всего просто поставят оккупационную администрацию… будем толстеть и лениться. Так уже было. Можно сказать, что уже все было.

– Мы не сдадимся, – твердо сказала Юлька. Барс посмотрел на неё и вздохнул.

– У вас есть выражение: «Ломиться в открытую дверь»… Вам будут предоставлены все мыслимые возможности для организации сопротивления. Обильная литература по приемам конспирации, памятки для юных подрывников, курсы саботажа. Партизанским отрядам будут сбрасывать патроны, еду и выпивку. Кроме того, восстановят глобальные системы связи, которые были до начала вторжения, там будет реклама героев сопротивления, всяческие конференции по методологии…

– Нас выставят полными идиотами, – поняла Юлька.

– Да.

– Но что же делать?

– Не знаю. Они – Империя. У них – опыт. Богатейший опыт… Наверное, мы все же дадим последний бой. Почти вслепую.

– Чтобы эти сволочи хотя бы запомнили нас хорошенько…

– Да. Они нас запомнят. Но нужно, чтобы и вы нас запомнили. Не сейчас, но через поколение, через два – будет новое восстание, и может быть – более успешное. Сейчас просто не хватило сил для наступления, а в результате мы истощили в обороне и те силы, что у нас были. Никогда нам не хотелось признавать это, но мы были обречены сразу… ни малейшего шанса на успех. Разве что – пригрозить тотальной гибелью планеты… – Он усмехнулся. – Но в такие игры нужно играть всерьез, чтобы те поверили, а мы – не готовы. Нам они не поверят. И будут правы.

– А нам? Если имперцы так давно с нами знакомы, они должны знать, что мы-то как раз способны на такое… Я думаю, они не зря в первые же секунды вторжения вывели из строя ядерные боеголовки. Чтобы мы не застрелились всей планетой.

– Именно так… Ты ведь знаешь подробности первой попытки вторжения? И почему они тогда ушли?

– Ну… вы их побили…

– Побили. Но все было сложнее. Мы получили сведения о том, что они готовятся захватывать Землю, буквально за считанные часы до начала операции. Мы ещё не накопили сил для полноценной войны. И сделали ставку на внезапность и на жестокость. На такую, какой они не ожидали. Вторжение началось так: имперские катера со специальным оборудованием зависли над всеми ядерными реакторами на Земле, чтобы перехватить управление, когда пройдет хроносдвиг и все системы, работающие на кристаллических полупроводниках, откажут. Это обычная имперская тактика… Так вот, наши командиры решили атаковать именно эти катера, но не уничтожать их, разумеется, а как бы заминировать. Мы потеряли очень много кораблей, но прорвались сквозь эскорт – и взяли на прицел около сотни этих катеров. Даже не просто на прицел, а на абордаж: к каждому из них прикрепился наш корабль. И мы отправили ультиматум: если крейсера не убираются вон, мы взрываем наши корабли, реакторы на Земле идут вразнос – они ещё были горячие, – тоже взрываются, выброс огромного количества радиации – и генофонд человечества получает такую травму, что теряет для Империи всяческую ценность. Несколько часов все висело на волоске… но когда мы взорвали третий корабль, они все же убрались.

Эти взрывы реакторов Юлька помнила наизусть, проходили и в школе, и на курсах: наша подводная лодка «К-74» в Баффиновом море, исследовательской центр «Дантон» в Бретани, атомная опреснительная установка в Катаре… На фоне прочих катастроф, связанных с хроносдвигом: падений почти всех самолетов, находившихся в воздухе, столкновений поездов и кораблей, всяческих пожаров и взрывов – это не производило впечатления чего-то особенного. Правда, считалось, что остальные реакторы – многие тысячи! – не взорвались тогда только благодаря марцалам…

– Тебя не шокирует такой цинизм? – спросил Барс после паузы.

– Нет, – сказала Юлька. – Я бы сама – именно так…

– Реакторы теперь остывшие, – медленно проговорил Барс, словно пробуя на язык каждое слово, – боеголовки взорваться не могут, все остальное – несерьезно… Кроме одного.

– И это?.. – выдохнула Юлька. Барс посмотрел куда-то в сторону и вниз. Потом – прямо Юльке в глаза. Ее обдало жаром.

– Стартовые антигравы, – сказал Барс. – Их почти три тысячи по всей планете. Если разогнать антиграв до полной тяги, а потом взорвать простой взрывчаткой…

– Я поняла, – прошептала Юлька.

Если взорвать антиграв на полной тяге, то от него, как от упавшего в воду камня, медленно – чуть быстрее ста метров в секунду – разойдется вихревой жгут, «бублик», внутри которого перепады гравитационного поля превысят десятки, а то и сотни тысяч g. «Бублик» будет тонкий, в какие-то метры диаметром, и пойдет он на уровне земли строго по изограве, превращая в молекулярную пыль все, что окажется у него на пути. Напряженность поля внутри этого жгута будет ослабевать не так, как оно принято у всякого рода электромагнитных излучений и обычной, то есть не вихревой, гравитации: в зависимости от квадрата расстояния, – а по очень сложной кривой с двумя горбами (преодоление виртуальной одномерной сферы Шварцшильда в ту и в другую сторону) – и потом почти отвесным падением вниз, к нулю. Так что зона разрушений будет с четкой границей, проведенной громадным циркулем: вот здесь перемолото в пудру, а здесь – даже не вылетели стекла…