Барс поначалу сам помогал им тянуть провода, потом ушел. Им – это Юльке, ещё двум девочкам-симпаткам, водителю грузового глайдера и троим суровым гардемаринам-второкурсникам, спасшим вчера Юльку в той парадной. Гардемарины были очень одинаковые, даже внешне: с короткими светлыми ершиками на головах, с выпуклыми высокими лбами и ясными холодными глазами. И взгляд их всегда был прямой: зрачки в зрачки. Юлька почему-то ежилась в их присутствии. Хотя они слушались её четко и беспрекословно.

Под каждый антиграв заложили по сорок килограммов пластида – прямо в упаковках, черных пластиковых мешках с непонятной надписью арабскими буквами, герметично запаянных. Когда пластик прокалывали, чтобы вогнать взрыватели, распространялся приятный кондитерский запах.

Раньше Юлька не знала, что все двадцать восемь пулковских стартовых антигравов связаны под землей не только туннелями, по которым проходили волноводы и силовые кабели – туда было не проникнуть по разным причинам, – но и непонятными кривыми штольнями, оставшимися еще, как сказал Барс, со времен постройки. Штольни начинались в незаметном захламленном бункере рядом с марцальским ангаром; они были узкие, низкие, но человек с ручной тележкой по ним пробраться мог вполне – правда, в основном на четвереньках. Барс показал на схеме, какие антигравы нужно минировать в первую очередь, какие – если останется взрывчатка, и какие – если останется взрывчатка и останется время. Для создания зоны гарантированной тотальной деструкции радиусом триста километров достаточно было одновременно подорвать десять–двенадцать установок.

Взрывчатки хватило на шестнадцать. Время же шло, шло, шло, шло, вечер, ночь, потом началось утро – а оно все ещё оставалось. Когда Юлька и её группа закончили работу и выбрались из бункера на поверхность, корабли только выстраивались на поле в очереди к антигравам…

Визибл Толик надел ещё до того, как его «двушку» с бортовым номером 46 вкатили на стартовый стол, надел, чтобы успеть привыкнуть к новому взгляду на мир. Поэтому собственно взлет, площадка на высоте восемьдесят пять в ожидании замыкающих, быстрое построение – все это было легко, главное – не отвлекаться. Потом он сказал Алану: веди – и стал осматриваться по-настоящему.

Такого он ещё не видел никогда. Пространство было густым, как гороховый суп. Пока что ни одного имперца на глаза не попадалось. Земляне и марцалы плотно занимали весь нижний эшелон – до радиационных поясов. Несколько групп «Лонграйдеров» в крутом кабрировании пересекали пояса, торопясь поскорее из них вынырнуть (собственно, не радиация там страшна: она слабенькая, а триполяр неплохо защищает и от куда более сильной, скажем, от удара рентген-лазера; но в поясах начинал непонятно и непредсказуемо глючить визибл…) – а выше, где-то на полпути к Луне, висела группировка десятка в три «Хаммеров», этакий передовой бастион.

А снизу все подходили, подходили, подходили новые силы!

Только в видимой Толику полусфере сейчас было более тысячи кораблей. И, наверное, столько же – как минимум – было в невидимой. Из Пулково поднялась едва ли треть… и если на остальных базах все обстоит так же…

Ну, будет дело!

Где же, черт возьми, эти долбанные крейсера?

Одновременная и непрерывная работа всех антигравов базы очень скоро привела к тому, что в небе вырос исполинский, почти черный внутри, полый облачный купол. Из города видно было, что вершина его, увенчанная тонкими, с фантастическими завитками, перьями, уходила километров на сорок в высоту и сияла там ослепительно; края страшно набрякли и вворачивались сами в себя; стремительный ветер, летящий к центру и потом вверх, срывал с этих краев седые дрожащие струи и рвал их в клочья. Где-то в толще купола начинали пульсировать молнии.

А над базой просто сгустилась неправильная ночь. Свет лился над землей, неправильный красноватый свет. Темный свод над головой каменел на глазах. Ветер ревел. По полю в тучах песка волокло обломанные сучья, катило вприпрыжку пустые ящики и черные пластиковые мешки, набитые мусором. Взлетающие «Арамисы» мотало и даже переворачивало, пока они не набирали приличную скорость и высоту. Их тоже сдувало этим начинающимся ураганом…

Барс легким толчком направил Юльку обратно в холодное, пованивающее дерьмом и резиной нутро бункера. Потом закрыл дверь. Сразу настала тишина. Тяжелый засов вошел в пазы беззвучно.

– Понятно? – спросил он даже не голосом – одними глазами. Но вопрос именно прозвучал. И отдался от стен.

– Да, – ответила Юлька, чуть вздрагивая от внутреннего перенапряжения. Стальные колючие нити протянулись внутри нее, причиняя боль и немного страха. – Да, я поняла.

– По моему звонку. – Он кивнул на черный высокий телефон, стоящий посреди стола.

– По твоему звонку, – повторила Юлька. – По твоему звонку.

– И если понадобится открыть дверь, откроешь только мне.

– Только тебе.

– Все.

Он ушел. Юлька некоторое время хранила на ладони тепло его руки и холод засова. Потом ощущения смешались.

Их было четверо теперь: трое светлоглазых гардемарин и она. Остальных Барс увел с собой. Юлька догадывалась, что к другой кнопке. Она только не знала, где находится эта другая кнопка.

И не хотела знать.

Зато она выучила имена мальчишек: Иван, Антон, Петр. И научилась их различать.

Под низким потолком тускло-желто светилась оплетенная сеткой лампочка.

Прошло несколько минут молчания.

– Бонжоюр, Пиерре! – вдруг напряженным срывающимся голосом сказал Антон. – Ою коюрсту аинси?

– Аужоурд-хуи ноус авонс уне соирее де фин детудес ет жаи енкоре беаюкоюп де схозе а фаире, – медленно, почти по слогам, ответил Петр. – Поур ле момент же ме депесхе д аллер схец ле коиффер. Виенс авес мои!

– Же не саис пас се куе же доис фаире, а враи дире. Ил ме фаудрайт аусси ме фаире коупер лес схевеукс, маис жаи сеулемент уне деми-хеуре а ма диспоситион.

– Эх биен, – сказал третий, Иван, глядя на Юльку. – Эсту контенте дерте венуэ авес ноус?

– Ноис авос ле темп, – торопливо сказал Петр. – Данс ла жоурнее ил ни а пас беаюкоюп де монде схец ле коиффе-ур, ет ил се троуве иси ау соин де ла руэ.

– Гардец ле лит пендант квелквес жоурс. – Губы Ивана растянулись в тонкую усмешку.

– Ох оуи, ил файт си схауд аужоурд-хуи, аллонс плитот а ла плаге, – сказал ему Петр. – Ил геле форт. Л-хивер с-аннонсе трес руде.

– Пиерре, вази ле премиер, мои же пассераи енсуите. – Иван уже откровенно смеялся. – Пассец, силь воус плайт, данс сетте пиесе, он ва пренде вое мезурес.

– Прекратите, – сказала Юлька. – Прекратите немедленно!

– А что такого? – спросил Иван. – Мы учим французский язык. Используем паузу в занятиях и учим французский язык. Надо повышать свой образовательный уровень. Это обязанность гардемарина. Мы её исполняем.

– Все должны исполнять свои обязанности, – подхватил Антон. – Войец, воиси дес схантереллес, дес болетс ет дес сепес.

– Же прендраи селле-си. – Петр облизнул губы.

– Куелле бонне идее. – Иван привстал, потом сел. Непроизвольно запустил пальцы за воротник форменного синего джемпера. – Пар оу аллонс-ноус комменсер?

– Я пристрелю первого, кто подойдет ко мне, – сказала Юлька без всякого выражения. – Двум другим я прострелю колени.

– Же регретте, маис же не суис пас д-иси. – Иван развел руками. – Ет куе файт вотре петите соеур?

Телефон коротко брякнул. Все вскочили. Юлька потянулась к трубке. Рука была свинцовая и не успевала. Звонков, однако, больше не последовало. Юлька хотела руку опустить, но та не опускалась. Все смотрели то ли на телефон, то ли на руку. Рука вдруг затряслась. Юлька перехватила её левой рукой повыше запястья и притянула к себе. Правая ничего не чувствовала – как отсушенная. Юлька прижала её к груди и тихонько села.

И тут телефон грянул по-настоящему.

…Кто-то держал трубку у её уха, и она говорила: да… это… я… Юлия… Ей казалось, что это происходит непрерывно, будто скользит по старой пластинке патефонная иголка и срывается на каждом круге. А потом она поняла, что с нею говорит Барс, и сразу успокоилась.