– А почему антигравы не выключили? – повернулся адмирал к Швецову. – Или отбоя не слышали?

– Не знаю, Игорь Викентьевич. Сейчас позвоню… – Адъютант дернулся обратно, но адмирал остановил его:

– Потом, Егор. Разберемся, когда вернусь. Оно и правильно, что не выключили. Пока пусть побудет так… – И обернулся к Геловани. – Обоюдность должна быть? Мы их не видим, так уж и они нас пускай не видят…

Подкатил микроавтобус. Вдали, у главного стартового стола, уже стоял один «Портос»; второй тянули трейлером. Адмирал по примете пнул покрышку колеса и полез внутрь тесного салона.

Ей сказали: ладно, поспи пока, – и Юлька с готовностью свернулась на пластиковом матрасе, с головой укрывшись синим гардемаринским одеялом. Кто-то, пока они ползали по штольням, перемешивая старую грязь, натаскал в бункер спальных принадлежностей, кой-какой еды – в основном концентратов, – воды в бутылях, даже биотуалет поставил – за пластиковой занавеской. В общем, позаботился…

Происходящее не желало укладываться в голове.

С презрением к себе она отметила, что думает о Саньке мало, редко и без волнения. Она не разлюбила его… но Саньку заслонило все остальное. И как теперь быть? Все вернется? Она не знала… раньше такого с нею не было… Но все это были мысли и чувства необязательные, какого-то третьего плана. А на первом держалось: предатели… предатели… все – предатели!

Барс предает своих.

Марцалы предают нас…

Она уже научилась произносить эту фразу. Сначала – с ужасом, потом – просто, как данность.

Но тогда получается, что Барс – наш. Он подменил детонаторы, чтобы даже при каком-то несчастном случае у них ничего не получилось… кто же мог предполагать…

Она уже делила: он и они. Вернее, он и ещё несколько с ним – и все остальные они. Друзья и враги.

Враги ещё худшие, чем имперцы, потому что только что притворялись лучшими друзьями…

Враги – потому что Барс против них. Барс, при одной мысли о котором в горле вспухал горячий комок. И он – в опасности, потому что не знает, что мины – настоящие. Он будет думать, что они холостые…

Надо что-то придумать, надо как-то сообщить ему об этом!

Барс…

Она любила его так, что почти теряла сознание.

Приказ раскрылся перед Машей, когда она уже перестала этого ждать. Впрочем, она просто потеряла ощущение времени. То есть она могла напрячься и посчитать, сколько минуло дней, часов, минут – с того момента, когда этот приказ пришел. Но это были бы только слова: дни, часы, минуты. Они ничего не значили. Она могла бы перечислить места, в которых побывала, но это тоже ничего не значило: эти места исчезали в тот миг, когда она отводила взгляд…

Сейчас она встала и наконец по-настоящему осмотрелась. Грязноватое окошко. Фиолетовые шторы из неизвестной науке ткани. Столик со следами ожогов от окурков и словами «Верните Ленина на место!!!». Узкая продавленная кровать. На ней Маша и спала только что, поверх одеяла, натянув на голову чей-то синий рабочий халат…

Она вспомнила все и тут же все забыла, потому что – был Приказ.

Это был страшный приказ. Она никогда не получала таких и не слышала, чтобы кто-то получал… Но это был Приказ, и его следовало выполнять.

Так. Добраться до Питера. Не самая большая проблема, но потребует времени. Может быть, это и хорошо: прокачаются мозги. Заодно – продумать легенду, чтобы попасть на объект. И наконец – найти, чем… чем произвести ликвидацию. Она проговорила это ещё раз: произвести ликвидацию. Произвести ликвидацию.

Если страшные слова повторять много-много раз, они лишаются смысла. Ну – почти лишаются.

Маша заперла номер, оставила ключ с деревянной грушей, отполированной тысячами прикосновений, в окошке администратора, в дверях надела синий халат и вышла на горячую пыльную улицу. Мимо медленно ползли ещё более горячие грузовики…

На пыльной железнодорожной платформе возле цементного завода она загнала глайдер в пустой вагон товарняка и этим же товарняком проехала две платформы. Там, она знала, останавливается междугородный автобус.

Почти тренажер, с легким раздражением подумал Геловани. Он всегда так думал с тех пор, как пересел с самолетов на катера. Никаких перегрузок в обычном полете: линейные и угловые ускорения минимальны, они для того лишь, чтобы не дремал вестибулярный аппарат. И скорость… какая хочешь скорость. Из плотных слоев выбираешься на звуковой или чуть выше – чтобы не сдуло навесные контейнеры. А потом разгоняйся…

Раздражение было рождено завистью. Это не мы создали, это нам привезли и дали готовым. С кучей готовых знаний, как и почему крутятся эти железки. В общем, не спрашивая, хотим мы все это или нет.

Естественно, мы хотели. О, как мы это хотели!

И не откажемся теперь уже никогда.

Вот только в случае чего – сумеем ли мы продлить развитие этой технологии? Геловани разговаривал со спецами, и спецы не имели единого мнения.

…Вот – исчез вес, всплыл один из фотоаппаратов, старый широкопленочный «Киев», тяжеленная штука… Кораблик покачивало порывами ветра: над землей он был сильнее и турбулентное. Мальчик Исса дал тягу резко, не дожидаясь, когда будет достигнут стартовый потолок, соскользнул вниз, вывел корабль из пике над самой землей и взял вверх почти по вертикали, на полной тяге. Так стартовать не рекомендовалось, был риск и для корабля с экипажем, и для сооружений космодрома. Но Геловани не стал делать замечаний: Исса был только что из боя, где сгорели, разлетелись на молекулы, получили лучевой удар или просто задохнулись многие его товарищи, и шел во второй полет без отдыха или хотя бы психомассажа – потому что в небе появилось что-то новое.

Вряд ли безопасное новое…

На то, чтобы пробить тучи, ушла почти минута. Двигатель работал с низким гулом, иногда сбиваясь на короткую вибрацию.

Небо впереди стремительно меняло цвет: синее – фиолетовое – черное без звезд – черное со звездами…

Потом из-под брюха корабля вылезло солнце и затмило все.

– Как пусто, – сказал вдруг Исса. – Нигде нет никого…

– Никого? – переспросил Геловани.

– Обломки, – сказал Исса, и слово вдруг хрупко переломилось в его горле. – Обломки, – повторил он. – И мертвые корабли. Чужие и наши.

Геловани промолчал.

– Это была мясорубка, – сказал Исса. – Мясорубка. Мы попали в мясорубку. В бетономешалку. Нас стерли бы в порошок, господин каперанг…

– Да, гардемарин. И все же мы как-то отбились. Правда, непонятно как. И надолго ли.

– Я думаю, это марцалы. Это они что-то взорвали.

Геловани помолчал.

– Я тоже так думаю, – сказал он наконец. Земля теперь мягко стелилась внизу, и на неё можно было смотреть, как на воду через борт лодки. Слюдяной блеск большой реки – Дунай. Опытный глаз ловил белоснежные сугробы над космодромами: вон там, слева и позади, скорее всего Плоешти, а вон там, справа – Белград… Движение заметно убыстрялось, но высота оставалась предельно малой: километров сто пятьдесят.

– Корабль падает, – сказал Исса. – Кажется, «Хаммер». Вправо градусов пятнадцать…

Геловани стал смотреть туда. Несколько секунд не происходило ничего. Потом на фоне густой синевы набегающего моря вспыхнула ослепительная игла, воткнутая косо, окуталась дымом, превратилась в белый конус с раскаленной вершиной, с трудом пробивающийся к земле…

– Кто-то ещё живой там оставался, – сдавленно сказал Исса. – Без сознания только… Теперь уже все. Никого нету…

Они пролетели совсем рядом с дымным следом как раз в тот момент, когда несгоревшие остатки восьмидесятитонного корабля врезались в землю – где-то в невысоких лесистых горах. Видно было, как брызнули искры, как прошла ударная волна… Потом все скрылось под крылом.

– Завтра отец приедет, – сказал Исса. – Отпуск специально взял – на выпуск. Он приедет, а я живой…

– Да…

Геловани сжал кулаки. Завтра будет большой день. Соберется много родителей. Впрочем, многие будут у ворот базы уже сегодня… сейчас секретарши печатают списки: погибших – длинный, госпитализированных – совсем короткий. Возможно, несколько имен «пропавших без вести»… Списки попадут уже в вечерние газеты вместе с какими-то короткими описаниями сражения, комментариями военных обозревателей и прочая, и прочая. А потом будет траур, приспущенные флаги и минуты молчания и похороны того малого, что удастся собрать на орбитах и на земле в местах падений…