Иисус на миг замолчал, а когда продолжил, его взгляд прожег Моисея ненавистью насквозь:

— А еще отец научил меня иероглифы простейшие узнавать. Думал, пригодится в будущем, когда распри старые забудутся, и израильский народ с египетским царством торговать начнет. А ты, Моисей, видать, Аарону тоже только самые легкие письмена египетские показал. Думал, для тайнописи этого с лихвой хватит. Иначе мне бы в жизни приказов твоих не прочесть.

На губах молодого вождя мелькнула усмешка:

— Кстати, как ты думаешь, Моисей, кто ответ на второе послание написал, если в руки Аарону оно не попало?

Внезапно Моисей, как сидел, дикой кошкой прыгнул на Осию-Иисуса. Старческие руки вытянулись вперед, узловатые пальцы выгнулись острыми когтями, из горла вырвался звериный рык…

Закат выдался на редкость зловещим. Нависшие над горизонтом тучи закрыли полнеба темными громадинами, неохотно расступившись только там, где солнце спешило спрятаться за далекими горными склонами. Единственный край чистого неба быстро наливался сочной красной влагой, словно свежая рана от хопеша. Черным облакам никак не удавалось затянуть просвет, что отчаянно кровоточил, заляпывая окрестные вершины алыми кляксами. Полупрозрачные лучи отражались от небесной тверди, бежали по склонам бордовыми ручейками. Солнце пыталось хоть на миг продлить угасающий день.

Задул холодный ветер, резкий порыв подхватил горсть темной ваты беспечного облака, бросил на рваную рану. Струящаяся лучами кровь чуть угомонилась, чтобы через миг проступить багряными каплями сквозь неплотную повязку. Но ветер не сдавался. Поверх первого слоя облаков лег второй, потом третий, четвертый — от просвета на горизонте осталось только светлое пятно, что медленно заживало, обрастая все новыми клоками туманной кожи. Ветер-целитель продолжал вовсю трудиться. Одним движением он подмахнул сгустки крови с горных склонов, прошелся по вершинам, еще и еще, пока те не сделались одного цвета с серым миром вокруг.

Порядок был восстановлен, и ветер мог, наконец, отдохнуть, но тут увидел, как под самым носом, на вершине высокой горы, катаются по земле, вцепившись друг в друга, двое мужчин. Похоже, ловкость молодости одолевала мудрость старости. В очередной раз парень увернулся от удара, рука старца просвистела рядом с темными кудрями, и со всей силы припечатала камни на земле. Седобородый Моисей зашипел от боли, поднес разодранную кисть к глазам, а Осия скользнул проворным змием под вздыбленным локтем, бойко обернулся и завалил старого вождя лицом вниз. Моисей и ойкнуть не успел, когда Иисус устроился у него на спине, вцепившись в седые космы.

Казалось, что исход поединка решен, но вечернему ветру такая концовка пришлась не по душе. Размахнувшись со всей силы, от самых высоких облаков, ураганный порыв ударил по юноше. Голова мотнулась в сторону, и хотя крепкие плечи выдержали, качнулись лишь на пядь, этого оказалось достаточно, чтобы Моисей, на миг почувствовав слабину, резко крутанулся и сбросил с себя молодого вождя.

Они разошлись по сторонам, кружась в дивном танце. Тела наклонены друг к другу, руки выставлены вперед, напряженные глаза, не моргая, следят за каждым движением противника. Словно молодой лев и старый буйвол в яростном поединке, два израильских вождя пели песнь смерти.

— Неужто ты всерьез собираешься победить меня? Когда даже Господь-Яхве на моей стороне?

Иисус не отвечал. Ступня мягко нащупывала место поустойчивее среди камней, что норовили предательски скользнуть или подвернуться. Потом вес переносился на подрагивающую ногу, и вторая ступня продолжала движение по заколдованному кругу. Выбраться из которого суждено было только одному.

В руке Иисуса синей искрой сверкнул бронзовый нож. Моисей недобро засмеялся:

— Что, Осия, без оружия не одолеть старика? Только на остроту клинка остается надеяться? А сам уже ни на что не способен?

Молодой вождь гневно зарычал и отбросил нож в сторону. Глаза сами собой повернулись посмотреть, где холодный металл звякнул о серые скалы, а то ищи потом в темноте.

Иисус отвлекся всего на миг. В клепсидре даже песчинка не долетела бы до дна. Ресницы не успели бы согнать пылинку с ока. Стрекоза — и та лишь раз взмахнула бы крыльями. Но этого мига хватило Моисею. Ловко пущенный камень ударил в подбородок, голова молодого вождя откинулась назад, в глазах потемнело…

Костер поднатужился и выпустил в воздух сноп ярких искр. Огненные светлячки ухватились за гриву ветра, что грелся в теплом дыму, и весело понеслись вверх, меняя свой окрас с беспечно-рыжего на мудро-красный. А ветер, раззадорившись не на шутку, налетел на костер, распугал языки пламени, что поспешили спрятаться под мелкими кругляшами. Зато, потухшая было, зола радостно открылась навстречу порыву, страстно вспыхнув тысячами угольков. Тут и огонь осмелел, вылез из укрытия, поднялась синеватая голова, расправились жаркие плечи, и костер счастливо разгорелся, потрескивая от удовольствия.

— Ну как, Осия, убедился, что Моисей тебе не по зубам? — старик зашелся победным смехом. — А ты не прост оказался, ой не прост.

Моисей неспешно подошел и несильно пнул молодого вождя. Чтобы в чувство привести, не более.

— Сколько ты уже недоброе замышлял? Три дня, четыре? Когда смекнул, что это твой отец скрижали тесал? Или с самого начала все знал?

Иисус попробовал повернуться на бок, связанные его же рубахой руки больно оцарапались о камни.

— Молчишь. Ничего, по глазам вижу, что с детства подозревал. Давно уже, но все поверить боялся. Думал, будто благородный Моисей — посланник Господа — на такое неспособен. А как о Шаллуме, в жертву принесенном, услыхал, так и открылись глаза твои. Потом казнь сынов Каафа, что волю Аарона навсегда сломала, тебя в догадке утвердила.

Моисей замолчал, уставившись вверх. Иисус, с трудом повернув голову, проследил за взглядом старого вождя. Тот смотрел в темную вышину, где во мраке ночи перемигивались искорки-светлячки, улетевшие из костра и застрявшие в небесной тверди. Одни мерцали легкомысленным голубым огнем, другие надменно светились темно-бордовым. Осторожно вспыхивали молодые желтые, и страстно пылали огненно-оранжевые. А посреди всего великолепия блестел серебряным ободом огромный месяц. Холодный и властный, словно могущественный вождь звездного племени.

Моисей оторвался от великолепного зрелища, глаза уперлись в Иисуса:

— А ты, хитер, да, хитер, Осия. После десятой заповеди ни о чем не спрашивал, боялся себя выдать. Только я наготове был. Думаешь, не видел, как шрам свой трешь, в сомнения погружаясь? А ты тем временем без подсказок смекнул, что помощникам, в гонги стучавшим, нельзя было в живых оставаться, равно, как и каменщикам, что заповеди вырезали. Знаешь, вначале хотел я скрижали Бирзаифу поручить. Тому, который чашу с гепардами сотворил. Но потом жалко стало парня, которого я же вознес, на смерть посылать. Вот и попросил его привести резчика искусного для дела особого. Бирзаиф мне Навина посоветовал. Но что он Навин, я только сегодня от тебя узнал. После истории с Шаллумом старался я имен осужденных на смерть не спрашивать. Проще потом приговор исполнять.

— Кто же отца моего на смерть осудил, какой суд? А, Моисей?

— Самый высший, Осия, самый высший. Суд Господа.

— Как я мог забыть, что ты единственный пророк Господа Бога. Что прикажет, то и сделаешь. А может наоборот: что сделаешь, он потом оправдает?

Моисей не обиделся, кивнул, мол, может и так. Вместо этого старый вождь задумчиво поглядел Иисусу в глаза:

— Что мне делать с тобой, Осия? Избавиться от греха подальше? Или, как Аарона в свое время, пустыней закалить? Вот ведь вопрос. С одной стороны, жаль опытного вождя терять, на обучение которого столько времени и сил потрачено. С другой, ненависть твоя куда крепче, чем Ааронова. У того я лишь на сестре не женился, а у тебя — отца убил. Да и духом ты покрепче, не думаю, что удастся сломать легко. К тому же хитрости лидерские я сам перед тобою раскрыл. Вот и не знаю.