– Что за лисьи искусства?

Его бронзовые глаза снова посмотрели на меня – с нескрываемым презрением.

– Ты действительно не знаешь? – Он медленно вздохнул. – Мне жаль городских лисиц, что живут в грязи Серых земель.

Он откинулся назад, его голос стал серьезным.

– Вот что тебе должны были твердить снова и снова, с того самого дня, как ты родилась: из всех детей Канисты лисицы больше всех пострадали от жестокости бесшерстных. Собака давным-давно приспособилась, причем больше, чем кто-либо другой. Собака процветает в Серых землях, она нашла себе уютное местечко в роли слуги бесшерстных. Собаку кормят, о ней заботятся, но тому есть своя цена. Собаке приходится жить как пленнице, на привязи. Но ее хорошо кормят ради выгоды бесшерстных, и она давно забыла о том, что когда-то жила на свободе, и утратила желание освободиться. Собака живет в стае, а бесшерстный – ее вожак. И ее собственная воля увяла, как растение без воды. Волк – древнее и благородное существо, самый крупный и самый свирепый из детей Канисты. Бесшерстные ни за что не смогут властвовать над ним. Он сбежал в Снежные земли, в холодные королевства, до которых не добраться лишенным меха, и там обратился к своим предкам с просьбой спасти его. Но в своей жажде свободы он очутился в местах настолько суровых, что ему понадобилась помощь врагов, чтобы выжить, потому что одинокому волку не прокормить своих детенышей. И со временем между волками началась борьба, битва за лучшую добычу, за самые теплые места для сна. Сильнейшие заявляли, что они – короли, а слабые волки – их рабы. Возникла система контроля, куда более жестокая и менее гибкая, чем та, которую бесшерстные применяли к пленным собакам. В конце концов, несмотря на свои размеры и силу, волк струсил перед общим духом и склонился перед правилами стаи. Растерянный и суеверный, он давно забыл, как выживать в одиночку.

Я представила зверя, которого видела в первую ночь своих блужданий по Большой Путанице. Был ли и он частью того королевства, рабом, склонявшимся перед другими?

А Сиффрин продолжал:

– Только у лисиц хватило храбрости жить вне правил, вне общей иерархии, – охотиться и выживать на свободе и в покое. В то время как волки и собаки стали настолько жестокими, что с радостью убивают себе подобных, лисы любой ценой избегают столкновений. Лиса не стремится командовать другими – она лишь хочет жить своим умом. Лиса никогда не пугает и не мучает свою добычу, как кошка, – она не видит наслаждения в таком преследовании. И потому ее жестокие родственники, другие сыновья и дочери Канисты, не доверяют ей. За свою независимость лиса подвергается мучениям со стороны бесшерстных. Серые земли полны похитителей, которые окружают лисиц и уносят их. Даже в Диких землях бесшерстные охотятся на нас, убивая нас с помощью собак и яда. Они стреляют в нас из железных палок и отравляют наши норы. Они не дают нам покоя.

Меня охватила грусть, я опустила нос:

– Я слышала о таких вещах. Бабушка мне рассказывала.

Я подумала обо всех тех лисицах, которым пришлось погибнуть раньше времени. Но бабушка никогда не упоминала о собачьем и волчьем родах, и я даже не представляла, что мы связаны родством с такими жестокими существами. Хотя когда черная собака лаяла на меня, я поняла ее слова. И когда волк проклинал меня, его горькие упреки меня задели. У нас когда-то были общие предки, очень давно.

«Лис-ка! Хитрая, ловкая мошенница!»

– Они ненавидят нас, потому что мы роемся в отбросах и воруем, – пробормотала я себе под нос.

– Воруем? – Сиффрин выразительно фыркнул. – Да, мы время от времени можем подобрать то, что бросили другие. Но это не воровство.

Я подумала о маме и папе, которые каждую ночь усердно трудились, чтобы раздобыть для нас еду. Они обшаривали дворы за норами бесшерстных, обнюхивали разный мусор, оставленный лишенными меха. Я грустно опустила нос:

– Да, я знаю.

– Для лисиц жизнь всегда труднее, у них так много врагов, – сказал Сиффрин. – Твоя бабушка объясняла тебе, что позволяет нам выжить, жить свободными среди бесшерстных? Как охотиться, оставаясь незаметными? Как избегать врагов, когда они нас окружают? Это лисье искусство нас спасает. Даже ты немного владеешь караккой. Я слышал, как ты послала свой голос в воздух, будто птица. Но тебе еще нужно отточить умение истаивать: та мышь довольно скоро тебя заметила.

Я сердито облизнула губы. Он наблюдал за мной все это время, а я его ни разу не заметила. Я подумала о том, как гналась за той мышью, сдерживая дыхание в надежде, что очертания моего тела станут для нее незаметными. Наверное, именно это подразумевал Сиффрин под «истаиванием»? Я и не знала, что для этого есть специальное слово… я ведь думала, что это просто один из фокусов Пайри. В отличие от брата я никогда не умела хорошо истаивать. Сиффрин был прав: та мышь меня увидела… От стыда по моей спине поползли мурашки, заставив шевельнуться белые волосы на кончике хвоста.

– Ты должен был находиться очень близко, чтобы все видеть.

– Я умею истаивать лучше, чем ты. – Глаза Сиффрина весело блеснули.

На меня это произвело впечатление, но я не собиралась поощрять самодовольного лиса.

– А то, как ты меняешь свой облик, – это тоже лисье искусство?

– Ва-аккир. – Он вытянул вперед элегантную черную переднюю лапу.

Я вдруг вспомнила о старой лисице, с которой столкнулась в прошлую ночь.

«Ты приходишь. Ты спрашиваешь о Пайри. Ты уходишь. Когда ты оставишь меня в покое?»

Старая лисица вела себя так, словно мы уже встречались с ней прежде. Может, и встречались…

– Ты и мне подражал, да? Ты расспрашивал о Пайри, как будто ты – его сестра!

– Раз или два, – ничуть не смутившись, ответил Сиффрин. – Я подумал, что это поможет мне найти его.

Я вспомнила о детеныше, появившемся из темноты под разбитым светящимся шаром.

– А потом я встретила тебя как… как моего двойника.

Сиффрин опустил глаза:

– Я такого не задумывал, но ты не оставила мне выбора.

– Это было… – Я пыталась найти слова, чтобы выразить ужас и гнев, которые я испытала, встретившись с самой собой.

Сиффрин завернул белый кончик хвоста прямо к своему носу.

– Те существа, которым подражают, никогда не встречаются со своими двойниками. Это опасно для двойника, на него могут напасть. Это… это очень тревожно – увидеть самого себя. Даже если ты не знаешь, что это ты, тебе становится не по себе.

Расстраивает? Все было намного хуже. Жуткая тошнота, ярость… я даже думать об этом не могла. Я могла его убить!

– Джана рассердится, если узнает, – признался Сиффрин. – Это противоречит лисьим знаниям – сталкиваться с тем, кого тебе пришлось копировать с помощью ва-аккира. Потому что это опасно, потому что это может вызвать особые чувства… Но ты ведь не пожелала понять. Мне необходимо было что-то такое, чтобы пробудить твой разум. – Он облизнул нос. – Я не понимал, как сильно это подействует. Полагаю, законы лисьего искусства возникли не просто так. И я не стану снова их нарушать.

Я смотрела на него во все глаза. Сиффрин знал, что появление моего двойника может причинить мне вред, но он все равно это сделал, чтобы настоять на своем. Гнев снова защекотал мне горло. Я готова была опять цапнуть его за хвост.

– Изменение внешности, – заговорила я. – Ты мне покажешь, как это делается? – Я села на задние лапы и посмотрела на него с надеждой.

– Это невозможно. Лисье искусство не для детенышей вроде тебя, а в особенности ва-аккир. Это может быть очень опасно: если лисица как-то пострадает в другом образе, она уже никогда не вернет себе прежнее тело. Чтобы изменять тело, лисица должна хорошо изучить того, кому подражает, изучить его движения и поведение. А это требует мудрости и зрелости.

Его взгляд дал мне понять, что как раз этого у меня и нет.

Я прижала уши:

– Ты знаешь, что случилось с моей семьей, куда они могли уйти?

Сиффрин поднял элегантную переднюю лапу и принялся умываться, говоря между делом: