Я немного расслабилась. Мы с Сиффрином ладили намного лучше, когда он выказывал хоть немного уважения моим родным.

– Пайри изумительно умеет истаивать! А мне нужно еще поучиться…

По правде говоря, я совсем не умела истаивать. Но мне не хотелось признаваться в том, что я не сталкивалась с кем-нибудь серьезнее бабочки с тех пор, как осталась одна… да мне это и не нужно было – Сиффрин видел меня насквозь.

Он принялся расхаживать по синему полу.

– Ты сумеешь научиться истаиванию. Это может любая лисица, просто нужно попрактиковаться. Но ты пока слишком молода, а такие вещи приходят с опытом.

– В тот раз, когда мне попалась мышь, там, у стены… я действительно пыталась. – Мой хвост разочарованно дернулся.

Сиффрин остановился:

– Может быть, ты слишком старалась. Половина фокуса тут в том, чтобы не сосредоточиваться на этом, просто позволить своим мыслям распутаться.

Мои уши недоуменно дернулись. Интересно, как это может случиться, если я не стану об этом думать?

Должно быть, на моей морде отразились сомнения.

– Тут не нужно спешить, – продолжил Сиффрин. – Лучше всего обратить внимание на сердцебиение, это помогает успокоить ум. Если не слышишь свое сердце, прислушайся лучше. Подожди, пока оно не начнет биться во всем твоем теле, спокойно и ровно. Только тогда следует перенести внимание на добычу.

Он снова зашагал туда-сюда.

– Истаивание создает некую иллюзию. Тебя как будто накрывает некая шкура невидимости. Добыча не увидит тебя по крайней мере в течение нескольких ударов сердца, а за это время ты успеешь подкрасться к ней. Вот так.

Он присел на лапы и пополз, как кошка, приподнимая передние лапы. Хвост волочился за ним по синему полу, а Сиффрин аккуратно передвигал одну лапу за другой.

Он приоткрыл рот. Я слышала его тихое дыхание.

– Еще есть напев для этого лисьего искусства. Его не обязательно использовать, но он может помочь.

Я наблюдала за тем, как он медленно ползет по кругу.

– Но разве добыча не услышит этот напев?

– Надо петь очень тихо, – пробормотал Сиффрин. – «Что было видимым, теперь невидимо; что ощущалось, становится неощутимым. Что было костью, сгибается; что было мехом, стало воздухом».

По моей спине пробежала дрожь. Я шагнула в сторону от Сиффрина, прижав хвост к боку. Свет падал на кончики волосков меха Сиффрина. Его шкура переливалась серебром, как иней на стеблях травы. Его грудь поднималась все медленнее по мере того, как замедлялось дыхание. Его мех будто растворялся в свете, становясь прозрачным.

Сиффрин шепотом повторял напев, и слова кружились и таяли в облаках тумана.

«Что было видимым, теперь невидимо; что ощущалось, становится неощутимым…»

Я прижала уши к затылку и изумленно вытаращилась, когда Сиффрин начал истаивать прямо на синем полу. Краем глаза я улавливала очертания его тела, но, когда поворачивалась и смотрела в упор, рыжий лис пропадал из виду. До меня лишь доносился его чуть слышный голос, но определить точно, откуда он звучит, было невозможно. Он словно отталкивался от стен и кружил по помещению, надо мной, подо мной… Голос Сиффрина был везде. Так это и есть истаивание? Я растерялась куда сильнее, чем ожидала. Неужели мыши полевки именно так себя чувствуют, когда на них охотится этот рыжий лис?

Я развернулась, принюхиваясь к воздуху. Сиффрин был рядом, так близко, что я почувствовала его дыхание на своей шее.

«Что было костью, сгибается; что было мехом, стало воздухом».

Эти слова отдавались у меня в ушах, искажаясь и извиваясь во мне.

– Хватит! – взвизгнула я, тяжело дыша. – Ты где?

Я пробежалась по небольшому кругу, всматриваясь в пустую комнату.

Голос Сиффрина как будто свалился прямо с неба:

– Все это просто иллюзия.

Я глубоко вздохнула, стараясь совладать со страхом. Пайри куда лучше умел таять, чем я, даже если и не знал названия того, что делал. Но если я сумела разобраться в фокусах Пайри, то сумею сделать то же и с Сиффрином.

Я сильно заморгала, глядя в одну сторону, потом моргнула, посмотрев в другую. И уловила очертания длинного хвоста Сиффрина, когда он отходил в сторону. Я повернулась, снова моргнула и заметила блеск его шкуры. Рассмотреть его как следует мне не удавалось, но я видела свет, падавший на его мех, и странный блеск его глаз. Взвизгнув, я бросилась на него. Мои лапы ударились о его твердые как камень ребра. Мы покатились по полу, и Сиффрин стал видимым, а его шкура вернула рыжий цвет.

Он позволил мне прижать себя к полу передними лапами.

– Ты меня испугал! – прорычала я, сердито кусая его за нижнюю челюсть. – Но все равно, что это было? Ты растаял, но ты и каракку использовал – посылал свой голос! Я такого не ожидала.

Глаза Сиффрина вспыхнули.

– Но ты все равно разобралась. Ты быстро учишься, Айла.

От него пыхнуло странным теплом. Я отшатнулась и поставила лапы на пол. Сиффрин дважды вздохнул, лежа на боку, и через мгновение уселся на задних лапах.

– Когда используешь два искусства одновременно, это очень утомительно. Это истощает твою маа. Никогда не делай этого долго. – Он облизал лапы и со вздохом встал. – Истаивание хорошо для охоты или для того, чтобы скрыться от собак, но ты должна знать: другие лисицы поймут, что происходит, и обнаружат тебя, сильно моргая… точно так же, как делала ты. К тому же есть слова и для обратного действия. В общем, не думай, что, если ты растаяла, тебе ничто не грозит.

Я знала, что должна расспросить его о тех словах, но на мгновение лишилась дара речи. Я была сбита с толку чарами, которые Сиффрин навел на меня.

Сиффрин стоял на расстоянии меньше чем хвоста от меня, ожидая, что я скажу.

Я облизнула кончик носа, по-прежнему слыша слова Сиффрина у себя в голове: «Ты быстро учишься, Айла»

Возможно, сильнее всего меня потрясло именно то, что он меня похвалил.

Я откашлялась.

– Моя очередь. Теперь я хочу растаять.

Он вскинул голову:

– Если ты готова, то вперед. Кто знает, однажды истаивание может спасти твою жизнь. А пока…

Я осторожно наблюдала за ним, опустив хвост.

– А пока?..

– Я хочу, чтобы ты поймала для меня мышь.

Мигание огней.

Рычание манглеров.

Дорога смерти гудела от бесчисленных бесшерстных. Их земля высоких стен и серого камня дрожала от движения. Ветер без устали кружил между их зданиями; солнце заглядывало в их норы через блестящие дыры для наблюдения. И Путаница постоянно скрежетала, грохотала, звенела. Это была песня Путаницы.

Мы стояли возле здания в конце какого-то переулка, на дорожке настолько узкой, что дорога смерти не заглядывала сюда, хотя мир ее скорости и шума проносился совсем недалеко. Вонь грязи и гниения забивала все мои чувства.

– Разве не лучше подождать до ночи? Когда будет тише? Разве ночью не безопаснее?

Сиффрин склонил голову набок:

– Я все думал… пытался понять, не стоит ли нам начать передвигаться днем, а отдыхать ночью. Мы уже недалеко от той крылатой бесшерстной, но нам нужно продолжать идти вперед. Вся стая Карки будет искать тебя, очень старательно искать. А они как раз, скорее всего, будут действовать ночью.

У меня на спине шевельнулась шерсть, когда какой-то манглер со скрежетом пронесся по дороге смерти, совсем рядом.

– Но днем везде бесшерстные. И похитители кругом рыскают. Это опасно!

Сиффрин смотрел на дорогу смерти, шерсть на его холке поднялась.

– Кто пугает тебя сильнее?

Я взглянула на него, гадая, не дразнит ли он меня, но его морда была серьезной. Я подумала об искаженной от ужаса морде лисицы, попавшейся в манглер похитителя. Тихонько заскулив, я припомнила и одноглазую лисицу возле моей норы. Я не знала, что ответить.

– Чем скорее ты научишься таять, тем лучше для тебя.

– Но Карку не обмануть лисьим искусством, ты сам это сказал!