— Почему вы решили преподнести мне сюрприз?

И чего я этим добился? Лишь кривой усмешки, быстро скользнувшей по губам, и падающих льдинками слов:

— Вы настолько доходчиво объяснили мне мое положение и мой статус здесь, что я решила проникнуться и отблагодарить вас. Вы позволите?

Что ж, пусть будет что будет! Я обреченно дал разрешение, понимая, чем рискую. Взамен получил:

— Благодарю вас… мой господи-и-ин.

На слове «господин» девчонка скинула плащ, зазвучала музыка, и она начала свой танец. Я окаменел. О боги! Что за вуали она опять на себя натянула? И одета, и раздета одновременно! Когда же эта пытка кончится? Мне следовало прекратить танец немедля, остановить эльфийку и примерно наказать, но, видит Темная богиня, я не мог. Впервые за много лет не мог заставить себя покарать упрямицу, а лишь сидел и смотрел. Мозг отстраненно фиксировал сверкание золотых браслетов на руках и ногах, мягкую, плавную грацию дикой кошки. Воображение будоражили легкое позвякивание монеток на набедренном платке; струящаяся ткань юбки, обволакивающая стройные ножки; обнаженный живот, притягивающий взгляд; соблазнительная грудь, прикрытая расшитым лифом; гибкое тело, сулящее неземное блаженство. Ее танец манил и отталкивал, обещал и обманывал, обнажал и скрывал. Да что же это? Хуже любой пытки: ты принадлежишь мне, и вместе с тем — не моя!

Музыка… чего только не было в ней: звон уздечек и свист ветра; шелест листвы и глухой стук оружия. Танец вплетался в мелодию, рассказывая без слов. Я слышал песню души: «Стучите, мои мониста, стучите! Развейте мою грусть! Звените, мои браслеты, звените! Прогоните мою тоску! Струись, шелк, струись! Скрой мою боль!»

Все закончилось внезапно. Музыка оборвалась на рыдающей ноте. Наступила тишина, и танцовщица застыла в финальном поклоне. У меня не было слов.

Я потрясенно молчал, и она выпрямилась, встретившись со мной глазами.

Мы вступили в тайную борьбу взглядов. С чем сравнить наше противостояние — листва против неба? Спокойствие против ярости? Я дрожал от бешеного гнева и дикого восторга, каменным лицом стараясь не выдавать состояние посторонним. Зачем ты со мной так? Что я тебе сделал? Самообладание покинуло меня, разум затопило всепоглощающее желание вынести жену из зала. Хотелось остаться один на один и прижать к себе, сливаясь с ней в единое целое.

Я сцепил зубы, конвульсивно скрючивая пальцы. Нет слабостям! Время! Мне нужно время… Не могу сдаться! Я Повелитель! Мне просто необходимо показать Эрике ее место. Я должен. Муж в своем праве. Я должен проявить свои права на нее, а она обязана мне подчиниться. Она моя жена! У жены не может быть иных прав и желаний, кроме тех, что я позволю!

И, не собираясь уступать, я безрассудно подначил, теряя последний разум:

— Ну что же, вы подарили нам прекрасное зрелище, истинно усладу для глаз. А чем вы можете потешить наш слух?

Язва мне все же досталась изрядная:

— Все, что прикажет мой господин!

Ну-ну.

— Прикажет. Приступайте! Я жду.

Девчонка выпрямилась, закрыла глаза и запела. Как, как ей удается властвовать над моим сознанием?.. Мне хотелось, встав на колени, умолять ее о прощении. Хотелось… Это сумасшествие! Ее пение выворачивало душу, заставляло вскипать глаза непролитыми слезами. У дроу нет эмоций? Демиурги не дали от рождения душу? Теперь, видимо, она у меня есть… Стихла последняя нота, и Эрика покинула зал. Ушла, не сказав больше ни слова, не спросив дозволения, не обернувшись. Чуждая девочка с храбрым сердцем, несдавшаяся и непокоренная. Гордая, желанная, свободная… Не моя!

Нам нужно поговорить! Я встал, махнул рукой, давая команду начинать бал, и вышел из зала в сад. Вскоре уже подходил к внешней двери ее покоев. Так лучше, мне лишние свидетели не нужны. Не дойдя нескольких шагов до входа, услышал слова Айлонора:

— Не плачь, маленькая, все будет хорошо.

Меня захлестнуло тревожной волной: она плачет? Чувствуя себя каменным истуканом, подслушал чужой разговор. Айлонор выразил ей сочувствие? Айлонор? Тот, который смеясь вырезал целые отряды противников? Для которого женщина всегда лишь на третьем месте после меча и коня? Чем же она его одурманила? Что за вражеские чары владеют нами?

Выскочив в сад, встал сбоку от двери. Мне необходимо… нет, я хочу узнать все!

Из внутреннего помещения в сад вышел каргаал и улегся на пороге, молчаливо скалясь и явно показывая своим видом: он меня внутрь не пустит. Умная тварь, тонко чувствует. Эрика поет и плачет, а у меня нет сил двинуться с места и уйти. Я стоял и слушал, как песня сменяет песню. Последний аккорд и крик, разрывающий душу в клочья:

— Я ненавижу тебя, Дарниэль!

Сегодня я натворил что-то очень плохое. И не представляю, как это исправить.

Эрика

Следующие дни прошли под лозунгом: «Женщина никогда не скажет мужчине, как сильно он ее обидел. Она покажет ему, как больно он ей сделал».

Я не принимаю, но немного представляю мотивы поступков Повелителя Дарниэля. В их мире, а теперь и в моем, женщина не имеет слова или мнения, она бесправна. Ее, будто скотину на рынке, продают, покупают или обменивают. И неважно, какова цена: золото, власть или мирный договор. Женщина — это товар, вложение капитала, средство для достижения цели и украшение дома. И женщины-дроу мирятся с этим порядком, они просто не знают другого обращения.

Но я-то знаю и не могу согласиться с такими дикими, антигуманными устоями, покорно склонить голову и стать послушной обезьянкой, этакой услужливой марионеткой. У меня есть сердце, душа и мозги, которыми я привыкла пользоваться. Для меня здесь не будет «киндер, кюхе, кирхе»,[22] я просто не могу так жить. Дару предстоит научиться со мной считаться. Или все останется по-прежнему, не сдвинувшись ни на йоту, а мне придется покинуть это общество или даже мир, потому что я с калечащими ум и душу уродскими представлениями о бесправном, недостойном уважения статусе жены, матери и возлюбленной не смирюсь никогда.

Вот такими философскими рассуждениями я занималась наутро после бала, сидя в постели, маясь от головной боли и попивая рассол, напиток завтрашнего дня. В тот момент, когда пришла Маша, я уже окончательно закрутила себе мозги и теперь раздумывала на тему: «Пьянству — бой, или Чтоб вы все провалились!»

К чему это я? Ну чтобы понятно было, в каком расчудесном состоянии души я обреталась. И вот в эту «счастливую» для меня пору вползла Маша, сгибаясь под тяжестью каких-то шмоток.

— Маш, ты переселиться решила? Нет, я совсем не против, но кровать тащи свою.

— Вообще-то это тебе… подарки от Повелителя, — стеснительно выдавила из себя Маша.

Офигеть! У меня даже головная боль в обморок свалилась от подобной неожиданности, прекратив долбить меня по вискам кувалдой. Я пришла в экстаз:

— Вот это оперативность! Уважаю мужчин-дроу: с вечера нагадил — утром задарил! Видимо, сказывается большой исторический опыт!

Компаньонка свалила на кровать свой груз, оказавшийся рулонами тончайшей, переливающейся ткани изумительно ярких оттенков, и восхищенно заметила:

— Смотри, какая красота! Тебе так повезло!

— Неужели?! — Внедрение в состояние экстаза продолжалось, но отказать себе в маленькой ложке дегтя я была не в силах. — Ну и мужики пошли, совсем без понятия. Кто ж утильсырьем взятки дает? Нет чтоб борзыми щенками!

Маша, конечно, Гоголя не читала и сути моей иронии не поняла, но смысл уловила и обиделась:

— Лирийские шелка, между прочим, бесценны!

— Без цены, значит. Так и знала, что супружник у меня скупердяй! — хмыкнула я.

Чем вызвала бурное негодование Маши:

— Да о чем ты говоришь! Их на всем континенте способен купить далеко не каждый! Это целое состояние!