– Эй! Зверь! – закричала она. – Мы тут! Эге-гей! Господин Зверь!

Мистер Вандермар отвесил ей такую затрещину, что она отлетела к стене.

– Я же сказал «тихо», – мягко пояснил он. Почувствовав вкус крови во рту, она сплюнула в грязь – алым. Потом снова открыла рот, чтобы еще покричать. Предвидя эту уловку, мистер Вандермар затолкал ей в рот носовой платок, который перед тем вынул из заднего кармана. Она попыталась укусить его за палец, но это не произвело на него благоприятного впечатления.

– Теперь вы будете вести себя тихо, – сказал он ей.

Мистер Вандермар очень гордился своим носовым платком, испачканным зеленым, бурым и черным и изначально принадлежавшим тучному торговцу нюхательным табаком в 1820-х, который умер от апоплексического удара и был похоронен со своим носовым платком в кармане. Временами мистер Вандермар еще находил в нем частицы торговца табаком, но, несмотря ни на что, все же считал отличным аксессуаром.

Дальше они шли в молчании.

В высеченных внутри скалы покоях за лабиринтом, которые служили ему цитаделью и тюрьмой, ангел Ислингтон делал то, чего не делал уже много тысячелетий.

И вот что он делал.

Он пел.

У него был прекрасный голос – мелодичный и нежный. И, как у всех ангелов, абсолютный слух.

Он пел песню Ирвинга Берлина. И танцевал под собственное пение: это были медленные и безупречные движения и па по Великому залу, залитому светом мириадов свечей.

Дотанцевав до громадной двери в Великом зале, двери из кремния и почерневшего серебра, он остановился. Медленно провел длинными пальцами по окантовке, прижался к ее холодной поверхности щекой.

Он продолжал петь, хотя теперь много тише.

А потом он улыбнулся, ласково и нежно, и улыбка ангела Ислингтона обратила бы в лед любую душу.

Он повторил слова, произнес их несколько раз, отдельные звуки и слоги яркими каплями повисали в озаренной свечами темноте его покоя.

– Я на Небесах, – сказал ангел.

Ричард сделал еще одну мысленную запись в своем воображаемом дневнике. «Дорогой Дневник, – думал он. – Сегодня я выжил, когда перешел по доске, когда получил поцелуй смерти и прикладной урок по пинкам.

В настоящий момент я иду по лабиринту с сумасшедшим стервецом, который восстал из мертвых, и телохранительницей, которая оказалась… Телопродавицей или какой есть еще антоним к слову „телохранитель“? Происходящее настолько выше моего разумения, что…» Тут у него не нашлось даже подходящего сравнения. Он переступил за грань сравнений и метафор, в мир, где предметы, люди и события просто есть, и это изменило его самого.

По колено в воде они брели по узкому темному проходу: пространство между темными каменными стенами заполняла топкая жижа.

Маркиз, тщательно следивший, чтобы в любой момент находиться в десяти шагах позади Охотника, держал талисман и арбалет.

Ричард шел вперед и нес копье Охотника и желтый химический факел, который маркиз извлек из-под пончо и который освещал теперь каменные стены и ил. Он шел футах в двадцати впереди Охотника. В топи воняло, и огромные комары то и дело кусали Ричарда в лицо, в ноги и в руки, от их укусов вздувались огромные чешущиеся волдыри. Ни Охотник, ни маркиз о комарах ни словом не обмолвились.

Ричард начал подозревать, что они безнадежно заблудились. Не улучшало настроения и то, что время от времени в топи встречались мертвецы: кожистые законсервированные тела, белесые кости скелетов, обескровленные, вздувшиеся от воды утопленники. Интересно, думал Ричард, сколько они тут пролежали и вообще, убил ли их Зверь или прикончили комары.

Он выждал еще пять минут и одиннадцать укусов комаров, а потом окликнул:

– Эй! Мы, кажется, заблудились. Здесь мы уже ходили.

Маркиз поднял статуэтку повыше.

– Нет. Мы правильно идем, – сказал он. – Талисман выведет нас куда нужно. Умная штуковина.

– Ага, – откликнулся Ричард, которого это совершенно не убедило. – Очень умная.

Вот тут-то маркиз наступил босой ногой в разломанную грудную клетку прикрытого болотной жижей трупа и распорол пятку – а потому споткнулся. Описав в воздухе дугу, маленькая черная статуэтка погрузилась в ил с довольным плеском, точь-в-точь плюхающаяся назад в воду рыбина. Выпрямившись и тверже став на ноги, маркиз направил арбалет в спину Охотнику. В пятке правой ноги он чувствовал тепло и боль, оставалось только надеяться, что порез не слишком глубокий: у него не так много крови, чтобы ее терять.

– Ричард! – позвал он. – Я ее уронил. Можешь вернуться?

Ричард пошел назад, держа повыше «факел» в надежде различить отблеск пламени на обсидиане, – но увидел одну только жидкую грязь.

– Стань на четвереньки и поищи, – велел маркиз. Ричард застонал.

– Это ведь тебе Зверь снился, Ричард, – напомнил маркиз. – Ты действительно хочешь с ним встретиться?

После очень короткого размышления о зверях и снах Ричард положил копье на поверхность топи, а факел воткнул стоймя в ил. Потом опустился на четвереньки в судорожном, подергивающемся круге света. Он провел ладонями по поверхности топи, отчаянно надеясь, что под ними не окажется никаких мертвых лиц или рук.

– Бесполезно. Она может быть где угодно.

– Продолжай искать, – приказал маркиз.

Ричард постарался вспомнить, что делал, когда нужно что-то найти. Сначала он, насколько смог, выбросил из головы все мысли, потом – праздно, бесцельно – скользнул взглядом по топи. В пяти футах справа на болоте что-то блеснуло. Это была фигурка Зверя.

– Вон она! Я ее вижу! – закричал Ричард.

И, спотыкаясь, стал барахтаться в том направлении. Блестящий талисман лежал в лужице черной воды. Возможно, грязь потревожило приближение Ричарда, но – как заподозрил Ричард – более вероятно, дело было просто в чистейшей подлости физического мира. Так или иначе, когда до статуэтки оставалось всего несколько футов, топь издала урчание наподобие гигантского неудовлетворенного желудка и выбросила огромный пузырь газа, который омерзительно и вонюче лопнул рядом с талисманом, и от хлопка фигурка исчезла под водой.

Добравшись до того места, где лежал талисман, Ричард глубоко запустил руки в грязь, уже не заботясь о том, что может нащупать пальцами мертвеца, пытаясь его нашарить. Тщетно. Статуэтка исчезла.

– Что будем делать теперь? – спросил Ричард. Маркиз вздохнул.

– Возвращайся сюда. Вместе что-нибудь придумаем.

– Слишком поздно, – вполголоса произнес Ричард. Он надвигался так медленно, так тяжеловесно, что на долю секунды Ричард подумал, что он стар, болен, может, даже на последнем издыхании. Это было первое, что пришло ему на ум. А потом он заметил, какое расстояние он покрывает, сколько грязи и гнилой воды разбрызгивает, и понял, насколько ошибался, считая его неповоротливым. В тридцати футах от них Зверь замедлил ход и, хрюкнув, остановился. От его боков валил пар. Он взревел – победно и как бы вызывая их на поединок. Его бока, спина и загривок щетинились сломанными копьями, покореженными мечами и ржавыми кинжалами. Желтый свет «фонаря» отражался в его красных глазах, поблескивал на рогах и бивнях.

Зверь пригнул массивную голову. «Разновидность кабана?» – подумалось Ричарду, а потом он осознал, какую городит чушь: ни один кабан не может быть таким огромным. Чудовище было размерами с быка, со слона, с целую жизнь. Оно уставилось на них и замерло на сотню лет, промелькнувших в десяток секунд.