– Это случилось так неожиданно, – мечтательно пробормотала она.

За все время пути Ричард ни на минуту не остановился, чтобы подумать. Все происходило словно помимо его воли. Загнанный на задворки сознания, нормальный, разумный Ричард Оливер Мейхью нашептывал, что он, черт побери, свалял дурака, что ему следовало вызвать полицию или «скорую помощь», что поднимать раненого опасно, что он всерьез расстроил Джессику, что ночь сегодня придется провести на диване, что он портит свой единственный выходной костюм, что от девушки ужасно смердит… Но одновременно ловил себя на том, что ставит одну ногу впереди другой и так снова и снова. А ведь руки у него сводило, спина болела, да еще приходилось делать вид, что не обращаешь внимания на косые взгляды прохожих. Он просто шел. И вот он уже оказался в вестибюле своего дома, а потом, спотыкаясь, поднимался по лестнице, а потом очутился перед дверью своей квартиры… и только тут сообразил, что ключи оставил на столике в коридоре…

Девушка протянула к двери грязную ладошку, и дверь распахнулась.

«Никогда бы не подумал, что так обрадуюсь, обнаружив, что замок не защелкивается как следует», – подумал Ричард, внес девушку внутрь, ногой закрыв за собой дверь, и положил на кровать в спальне. Перед его рубашки насквозь пропитался кровью.

Девушка как будто была без сознания. Веки у нее подрагивали.

Он стащил с нее кожаную куртку. На левом плече и предплечье зияла длинная ножевая рана. Ричард едва не поперхнулся.

– Знаешь, я все-таки вызову врача, – негромко сказал он. – Ты меня слышишь?

Глаза девушки распахнулись, и Ричард увидел, что в них застыл страх.

– Пожалуйста, не надо. Все будет хорошо. Рана не такая страшная, как кажется. Мне просто нужно поспать. Не надо никаких врачей.

– Но твоя рука… плечо…

– Со мной все будет хорошо. Завтра. Пожалуйста? – через силу прошептала она.

– Ну ладно, наверное… – И когда здравый смысл начал брать свое, спросил: – Слушай, можно тебя спросить…

Но она уже уснула.

Достав из шкафа старый шарф, Ричард крепко замотал ей плечо и руку: ему совсем не хотелось, чтобы она истекла кровью у него в кровати прежде, чем он сумеет отвезти ее к врачу. Потом он на цыпочках вышел и закрыл за собой дверь. В гостиной Ричард сел на диван перед телевизором и с ужасом спросил себя, во что же это он ввязался.

Он был где-то глубоко под землей: в туннеле, быть может, или в забытом и высохшем канализационном стоке. Короткие вспышки света лишь сгущали, а не разгоняли темноту.

Он не один, бок о бок с ним идут еще люди, хотя их лиц он не видит. Только теперь они не идут, а бегут, разбрызгивая ил и грязь. Медленно падают капли воды, кажущейся в сумраке кристально чистой.

Он сворачивает за угол, а Зверь его поджидает.

Зверь огромен. Его туша заполняет все жерло туннеля: голова опущена, из пасти и от ощетинившихся боков валит белесый в стылом воздухе пар. Это какой-то кабан, думает он поначалу, а потом понимает, какая это чушь: таких громадных кабанов не бывает. Чудовище – размером с быка, с тигра, с легковую машину.

Чудовище смотрит на него, и мгновение застывает на сотню лет, пока он заносит копье. Он смотрит на свою сжимающую древко руку и отмечает, что это не его рука: на предплечье темнеют космы шерсти, на месте пальцев – скрюченные когти.

И тут чудовище атакует. Он бросает копье, но уже слишком поздно, и он чувствует, как Зверь пронзает ему бок острыми, как скальпели, бивнями, как жизнь утекает из него в грязь, и понимает, что упал лицом в воду, которая заалеет густыми завитками лишающейся воздуха крови… Он пытается закричать, старается проснуться, но вдохнуть может только ил, воду и кровь, а чувствует одну лишь боль.

— Дурной сон? – спросила девушка.

Хватая ртом воздух, Ричард сел на диване. Шторы были еще задернуты, но по сочащимся в щели блеклым лучам он определил, что за окном утро. Нашарив на диване пульт, который ночью каким-то образом забрался ему под поясницу, он выключил телевизор.

– Ага. Вроде того.

Он потер глаза, чтобы окончательно проснуться, и, произведя себе досмотр, с удовольствием отметил, что, собираясь ложиться, снял пиджак и ботинки. Перед его рубашки стал жестким от грязи и запекшейся крови.

Бездомная девушка промолчала. Выглядела она ужасно: бледное личико под слоем сажи и бурой крови, под глазами черные круги. Ричарду она показалась совсем маленькой. Одета она была во множество блуз и свитеров, натянутых поверх друг друга. Странная это была одежда: грязный бархат и пыльные кружева, все в дырах, через которые проглядывали другие слои и стили. На взгляд Ричарда, она выглядела так, словно когда-то совершила налет на отдел «История моды» в музее Виктории и Альберта и до сих пор носит награбленное. Короткие волосы у нее чем-то безнадежно испачканы, но судя по всему, под всей грязью были темно-рыжими.

Надо признать, Ричард и сам ненавидел людей, произносящих очевидные вещи, тех, которые подходят и говорят то, что ты и сам не мог бы не заметить: «Идет дождь», или «У вашего пакета с продуктами только что порвалось дно, и все покупки попадали в лужу», или даже «Ох, наверное, вам очень больно».

– Выходит, ты проснулась, – сказал Ричард и возненавидел себя самого.

– Чья это барония? – спросила девушка. – Чей фьеф?

– М-м-м. Извини?

Она подозрительно огляделась по сторонам.

– Где я?

– Литтл-Кэмден-стрит, Ньютовские многоквартирники, четыре…

Он умолк. Девушка раздвинула шторы, впустив холодный дневной свет, и удивленно уставилась на улицу, хотя вид из окна открывался довольно ординарный. Широко раскрыв глаза, она смотрела на легковушки и автобусы, на пятачок магазинов возле его дома: газетная лавка, булочная, аптека и винный магазин.

– Я в Над-Лондоне, – сказала она.

– Да, ты в Лондоне, – ответил Ричард, а про себя подумал: «А что, есть еще и „под“? И „под“ чем же?» – Вчера ты, наверное, была в шоке. У тебя на руке ужасная рана. – Он подождал, пока она что-нибудь скажет, как-то объяснит, что с ней случилось, но она только глянула на него искоса, а потом снова перевела взгляд на автобусы и магазины. – Я… э… нашел тебя на тротуаре, – продолжал Ричард. – Крови было довольно много.

– Не беспокойся, – серьезно сказала она. – По большей части кровь была не моя.

Она опустила штору и начала разматывать шарф, ставший жестким от крови. Осмотрев рану у себя на руке, девушка поморщилась.

– Надо что-то с этим делать, – сказала она. – Поможешь мне?

Ричард почувствовал, что происходящее выше его разумения.

– Честное слово, я мало что смыслю в первой помощи.

– Ладно, – отозвалась она. – Если у тебя такой слабый желудок, тебе нужно будет только подержать бинты и завязать концы, до которых мне самой не дотянуться. У тебя ведь есть бинты, правда?

Ричард кивнул.

– Ага. В аптечке под раковиной.

И пошел в спальню, где, переодеваясь, задавался вопросом, отстирается ли когда-нибудь рубашка – его лучшая рубашка, купленная – о Господи!.. Джессика… она же на стенку полезет.

Кровавая вода что-то ему напомнила, вероятно, какой-то виденный однажды сон, но он ни за что на свете не смог бы сказать, что именно. Вытащив затычку, он дал воде в раковине стечь и наполнил ее чистой, куда плеснул разошедшегося беловатыми завитками детолла, едкий антисептический запах которого показался до крайности здравым и успокаивающе медицинским: лекарство от странности и гостьи, и ситуации вообще. Она наклонилась, и он полил теплой водой ей на плечо и руку.

Желудок у Ричарда оказался далеко не таким слабым, как он думал. Лучше сказать, он был поразительным трусом, когда речь шла о крови на экране: забористого фильма с зомби или врачебной мелодрамы с иголками хватало, чтобы он забивался в угол, дышал с присвистом и, закрыв лицо руками, бормотал: «Просто скажите, когда все кончится». Но когда дошло до настоящей крови, настоящей боли, он просто стал помогать. Они промыли рану, которая действительно была далеко не такой глубокой, как помнилось Ричарду по вчерашнему вечеру, и ее перевязали, причем девушка изо всех сил старалась не морщиться. Ричард поймал себя на том, что его донимает множество вопросов: например, сколько ей лет и как, собственно, она выглядит, если смыть с нее всю грязь, и почему живет на улице…