Замечено было, что среди рычаний, хруста костей, потрескивания факелов раздираемые люди возносили бесконечную непрерывную молитву, так что смерть каждого мученика порождала новых последователей. И чем больше множилось рвение христиан, тем больше безумных приказов отдавал Руфус, в Риме завертелся ужасный механизм: множилось число христиан, вдохновленных страданиями единоверцев.

В то время как Сильвестр, он же Басофон, добирался до города Антиохии в сопровождении осла и попугая, его величество Люцифер пригласил в свое огненное логово Сатану. Князь тьмы пребывал в такой сильной ярости, что тело его дымилось, как вулкан перед извержением. Слуги его тряслись от страха так, что их скелеты издавали звук, подобный треску кастаньет. Никогда еще здесь не видели такого неистовства, с первоначальных времен, когда хозяин дома был изгнан с Неба.

С сожалением покинул Сатана Рим, так как ему нравилось насыщаться болью христиан и смертоносной яростью римлян. Перед троном Люцифера он склонился, выказывая рабскую преданность и почтительность. Все трещало вокруг него.

— Экселенц, ваш покорный слуга…

— Замолчи! Ты не достоин быть даже тенью моего величия. Кривое зеркало! То, что я вершу разумом, ты силишься осуществить своей паршивой плотью, выставляя себя на смех. Мой дворец — свет, твое логовище — грязь. Ты моя карикатура и отвратителен мне! Вероятно, ты придан мне смеха ради. «Другой» хотел, чтобы ты стал незаживающей раной моей гордыни. Надо же: мне, наипрекраснейшему из ангелов, пришлось разродиться тобой, самым уродливым. Мне, умнейшему, пришлось породить тебя, наиглупейшего. Мне, чистейшему, пришлось извергнуть из себя твою невыносимую вонь, мерзкое дерьмо!

Осыпаемый руганью, Сатана молчал, глубоко уязвленный, зная, что изгнанный архангел всегда ненавидел его, рожденного не на Небе, а в земных нечистотах среди сколопендр, червей и скорпионов.

— Сын Божий, не довольствуясь моим изгнанием из высших сфер, где я царствовал, спустился в мир, куда меня водворили. В образе человека он проник в развращенный мир, дабы перестроить его во славу себе, очистить души живущих презрением к плоти. Он бросил мне вызов, а ты, кому я поручил подрывать веру алчностью и похотью, ты оказался способен лишь разжечь ненависть их врагов, которые пытками только возвеличивают их. Разве ты не понял, что мученичество — зародыш христианства?

Лепеча и заикаясь, Сатана признался, что ему и невдомек было, что действия Руфуса могли вдохновить сектантов. Как правило, люди боятся пыток и смерти. Можно ли было предвидеть, что последователи Кристуса с песнопениями пойдут на бойню?

— А этот Басофон, посмеявшийся над тобой! Тебе не стыдно?

— Дело в том, что он живым обитал на Небе и научился разным штукам у самого Самсона.

— Заткнись! — прогремел изгнанный архангел. — Нам известно, что мальчишка предназначен стать светочем Фессалии. А это значит, что он навяжет заповеди Распятого народу, которым мы некогда управляли по своему усмотрению. Надо помешать ему, и более утонченными способами, нежели те, что ты использовал до сегодняшнего дня. Неужели ты не заметил, что он упивался этой Еленой и был бы рад отнять ее у волшебника Симона? Девок хватает. Разврати его, размягчив желаниями этих самок. Подбирай их красивыми снаружи и гнилыми внутри, пусть он подхватит болезнь, которая будет грызть его и сведет с ума. Но не опоздай! Если потерпишь неудачу, я разжалую тебя, отошлю обратно в смрадные ямы, из которых ты вышел. Проваливай!

Сатана, пятясь, вышел, досадуя на себя за то, что сам не додумался до такой хитрости. Он злился, зная, что никогда не превзойдет умом своего господина. Поэтому, найдя Абрахаса, он выместил на нем свою злость, будто тот был виновен в его глупости.

Итак, пока мы присутствовали при встрече Люцифера с Сатаной, Сильвестр, он же Басофон, прибыл в Антиохию, где наблюдалось сильное волнение. Одни горячо спорили, другие быстрым шагом направлялись к дворцу губернатора, перед которым уже собралась порядочная толпа. Сына Сабинеллы привлекло то, что могло оказаться чрезвычайным событием, и, таща за недоуздок осла, он из любопытства влился в людской поток».

«Жителей Антиохии созвали к дворцу бывшего царя, дабы послушать человека, который прибыл из города Эдессы, где был свидетелем чуда. Несколько десятков лет тому назад Абгар, властитель этих мест, прослышал о Христе, излечивавшем больных в Палестине. Он направил Христу приглашение прибыть к нему, ибо страдал от какой-то болезни.

Иисус из Назарета ответил Абгару, что встретиться с ним не может, но пришлет ему знак своей дружбы. Царь не понял, что хотел этим сказать чудотворец, но однажды к нему явился молодой человек по имени Фаддей, принесший странный сверток, который благоговейно вручил царю. Фаддей этот был родом из Эдессы, но сопровождал Христа в последние месяцы его жизни.

— Экселенц, — сказал молодой человек, — это обещанный подарок моего учителя, который он просил передать вам в знак дружбы. Позвольте сообщить вам, что мой учитель был убит римлянами, принявшими его за заговорщика, но, будучи положен мертвым во гроб, через день вышел из него живым. Я отвечаю за свои слова, поскольку видел его не привидением, но человеком во плоти. Тогда-то он и поручил мне отнести вам этот саван, в который его завернули, прежде чем положить в гроб. Иоанн, самый молодой из двенадцати, унес саван к себе, когда увидел, что гроб пуст.

Абгар развернул сверток и, к своему изумлению, увидел не обычный саван, а покров с отпечатавшимся на ткани телом. Пораженный почтительным страхом, он свернул саван и от избытка волнения рухнул на пол. Однако, придя в себя, заметил, что исчезла болезнь, от которой страдало его тело. С этого момента он уверовал во всемогущество назареянина и с помощью молодого Фаддея обратился в его веру.

Покров сложили таким образом, что видны были только отпечатки лица Христа, и выставили его в небольшом святилище, сооруженном по такому случаю. Там-то и увидел его человек, прибывший из Эдессы. Он утверждал, что всегда там толпились люди, спешившие лицезреть это чудо, ибо совершенно очевидно, что это была не нарисованная картина, но черты лица, чудесным образом отпечатавшиеся на ткани. Выздоравливали больные и говорили, будто даже ожил один мертвый ребенок, положенный перед этой замечательной реликвией.

Жителей Антиохии взбудоражила новость. Часть населения уже приобщилась к вере Христа, и весть о том, что образ Спасителя находится недалеко, укрепила веру христиан. Они решили немедленно отправиться в Эдессу. И вскоре из города на север потянулся длинный кортеж. Басофон примкнул к нему.

Ставший попугаем Гермоген всю дорогу болтал без умолку, пристроившись на спине Брута. Превращение в пернатого крайне уязвило его самолюбие, и он никак не мог утихомириться.

— Я, любимый ученик Трижды Великого Гермеса, — и вдруг дурацкий попугай! И все по твоей вине! Погоди у меня, я найду способ отомстить, и ты увидишь, чего стоит маг, прошедший тридцать три степени александрийской алхимии!

— Хватит пищать! — посмеивался Басофон. — Магии в тебе, мне кажется, не больше, чем в майском жуке. Лучше возблагодари Небо за то, что Симон не превратил тебя в это красивое, басовито жужжащее насекомое.

Брут же сносил свое состояние с философским спокойствием. Он читал Апулея и понимал, что это всего лишь черная полоса в его жизни, необходимая для перехода в какое-то высшее состояние.

— Ну что ж, — стоически цедил он сквозь зубы, — став ослом, я обретаю скромность, которую утратил на военной службе. Коль я должен приобщиться к христианской вере, это испытание я выдержу с честью.

Наконец антиохийцы подошли к воротам Эдессы. Но вид такой массы народа сильно встревожил губернатора, и он послал навстречу паломникам вооруженный отряд. Сидя на лошади, командир допрашивал первые ряды.