Слухи, конечно, передавались шепотом. Но, как говорится, самый тихий шепот услышит бог, а что известно богу, то передаст он людям. Само собой разумеется, слух быстро достиг ханских ушей. Да и сам Абулхаир уже заподозрил неладное…

Вспоминая об этом, хан Абулхаир в бессилии стискивал кулаки и готов был растоптать весь мир. Но благоразумие брало верх, и он опускал руки с колокольчиком, которым хотел уже вызвать палача. Через везира Бахты-ходжу он выяснил, что ханский коновал Кабылбай канануне не осматривал его гнедых лошадей. По всему получалось, что Рабиа-султан-бегим для чего-то лгала ему. А для чего — всему миру известно, кроме обманутого мужа.

Интересно и то, что вначале коновал подтвердил слова ханум, и лишь ученики его рассказали, что Кабылбая в то время не было в городе. После этого и сам он признался во всем. По-видимому, ханум подкупила его или обещала одарить. Хану и в голову не могло прийти, что его верный везир мог все переиначить или что ученики могли в своих интересах оговорить коновала Кабылбая…

Как бы то ни было, все это раскаленным железом жгло душу хана Абулхаира. Он уже нисколько не сомневался в измене жены. Из любви к красавцу Саян-батыру пошла она на все: подкупил стражу, обеспечила лучшими ханскими лошадьми, лгала и выкручивалась перед мужем.

И все же хан простил бы ей все, как прощал до сих пор, если бы не одно обстоятельство, которое начало проясняться при расследовании побега Саян-батыра. По донесению Бахты-ходжи получалось, что именно Рабиа-султан-бегим настояла, чтобы охрану Саян-батыра поручили джигитам из рода аргын. Это означало, что она уже снюхалась каким-то образом с мятежными аргынскими султанами Джаныбеком и Кереем!..

Что же, когда все подтвердится окончательно, рука его не дрогнет. Он отомстит так, что черное пятно позора ляжет на всех тимуридов. Если они потомки Железного Хромца, то он — чингизид и докажет им, чья честь дороже!..

Что может быть позорней для жены, чем якшаться с кровными врагами своего мужа!.. Такого обвинения достаточно, чтобы лишить жизни любимую женщину, потому что во всех преданиях клеймятся такие жены. И надо придумать для нее такую казнь, какой еще не применял никто. Пусть в веках останется рассказ о ханской мести, тогда все забудут другие, позорные для него слухи, которые гуляют сейчас по степи Дешт-и-Кипчак…

Чернее тучи ходил хан Абулхаир по ковру и придумывал казнь для своей прекрасной жены. Самое же любопытное заключалось в том, что достойная Рабиа-султан-бегим, скорее дочь своего великого отца — ученого Улугбека, чем правнучка жестокого Тимура, и в мыслях не совершала всего того, в чем подозревал ее державный супруг…

Верно было то, что просила она у хана место аталыка для молодого батыра Саяна, верно и то, что именно она помогла ему бежать, но сделано все это было совсем из других побуждений. Их трудно было понять везиру Бахты-ходже или ослепленному неправедным гневом хану Абулхаиру.

А хан, сколько ни думал, не мог придумать ничего лучшего, чем отрубить голову неверной жене. Особая прелесть этой казни для него состояла в том, что сделано это будет по закону, установленному ее же прадедом Тимуром, — поистине ханская месть. Абулхаир даже позволил себе улыбнуться, подумав об этом…

Из всех законов, установленных на казахской земле завоевателями, самым страшным и жестоким после чингисхановских был «Свод законов о преступниках», составленный Тимуром. А среди статей этого свода выделялась статья «О наказаниях для детей, преступных перед матерью, и для матерей, преступных перед своими детьми»

Дети сами должны были выбирать род казни для своей матери. Что можно было придумать более изощреннее по своей жестокости? Еще чудовищнее выглядело такое наказание, если мать ни в чем не виновата перед детьми, а наказывают ее из-за козней и клеветы.

"Если мой Суюнчик убедится в виновности своей матери, то он, не задумываясь, приговорит ее к смерти! — размышлял Абулхаир. — И пусть он первый бросит камень… Да, да, пусть древняя казнь постигнет беспутную жену!.. Камнями пусть забросают ее. Вслед за сыном начнет метать в нее камни охочий до этого импрам. Толпе тоже понравится, что хан применяет по отношению к собственной жене освященную веками казнь!..

Это будет достойная месть! На всех тимуридов ляжет несмываемый позор за то, что воспитали такую бесчестную дочь. Но ведь и мой Суюнчик отчасти тимурид! Ну и пусть. Даже если правда все о Рабиа-султан-бегим и нет в сыне моей крови, дело не в этом. Главное, что прекратится влияние на него опозоренных родственников со стороны матери, и он как мой сын будет управлять моей Ордой. Конечно, если это будет угодно богу!.."

Но нет сомнений быть не может, что Суюнчик — его кровный сын. Ему это, в конце концов, известно точнее, чем всем болтунам, вместе взятым. И не потому погибнет Рабиа-султан-бегим, что плотски изменила мужу. Жила бы она и здравствовала, если бы не заглядывалась в сторону аргынских султанов. Жена обязана быть частью мужа в его ненависти к врагам. И чтобы сохранить потомство Шейбани на троне хана Узбека, следует быть беспощадным. Жертвуют ушами, чтобы сохранить голову!..

«А что, если не захочет приговорить родную мать к смерти мой сын Суюнчик?.. Но имеется ведь и другой сын — Кушкинчик… Нет, именно по приговору Суюнчика, которого она любит сильнее, встретится она со смертью. И я его люблю сильнее первого сына. Так будет ей тяжелее, а мне приятней. К тому же больше будет влияния у Суюнчика, когда займет он престол. Во что бы то ни стало следует склонить его к вынесению смертного приговора матери. Семя Чингисхана и Хромого Тимура в нем, и не должен он с юных лет знать, что такое жалость. В этом и заключается вся мудрость управления слабыми людьми!..»

Звякнул серебряный колокольчик, и вошел сам великий везир Бахты-ходжа. Склонившись, доложил он, что виновный в побеге батыра Саяна Оспан-ходжа содержится в застенке в ожидании решения хана…

Абулхаир показал глазами везиру на место возле себя, и глаза Бахты-ходжи сверкнули. Так всегда было, когда хан приходил к какому-то важному решению. Наклонившись к самому уху везиря, Абулхаир прошептал несколько слов. Со стороны могло показаться, что не хан с везиром, а два разбойника затевают очередной грабеж. Но, видимо, у хана были основания даже в своем дворце разговаривать таким образом.

Везир Бахты-ходжа покрылся вдруг мертвенной бледностью. Он не расслышал всего сказанного ханом, но был он настоящий везир и догадался об остальном по движению губ и блеску ханских глаз.

— Слушаюсь… слушаюсь, мой повелитель-хан! — зашептал он в ответ. — Все будет исполнено так, как вы приказываете…

На миг мелькнуло перед везиром окровавленное лицо забрасываемой камнями Рабиа-султан-бегим, ее красивое, распятое на земле тело. Радостно дрогнуло его сердце. Ибо, как все незначительные люди, остро ненавидел Бахты-ходжа все из ряда вон выходящее, в том числе и красоту. Вдобавок ко всему эта Рабиа-султан-бегим отговаривала хана от назначения Бахты-ходжи главным везиром. «Каково тебе будет теперь, моя красавица!.. Уж я все сделаю, чтобы долго не умирала ты. Всю чашу до дна выпьешь ты у меня, а на дне ее будет смерть и вечный позор!..»

— Как убедить сына в смертном грехе матери? — едва слышно спросил хан Абулхаир. — Лишь после того как уверится он до конца, следует вынести его к людям!

— Ваше желание для меня превыше всего, мой повелитель-хан! — Везир Бахты-ходжа склонился до самого ковра. — Возможное и невозможное сделаю я для этого. Но вы не все еще сказали мне…

— Что я не сказал тебе?

Хан подозрительно посмотрел на своего везира. Тот качнул головой и опять приблизил ее к ханскому уху:

— Как поступить нам с Акжол-бием?.. Он ведь тоже повинен в бегстве своего батыра. И не только он. Все аргынские султаны так или иначе виновны в этом…

Да, он был хорошим слугой, этот Бахты-ходжа, и все до конца умел прочитать в мыслях своего хозяина. Жажда мести по отношению к любимой жене на какое-то время вытеснила из головы хана другие дела, и он вначале недоуменно посмотрел на своего советника. И вдруг страшное подозрение озарило его ум. Хан Абулхаир внимательно слушал все, что говорил хитроумный везир, а в душе уже скрутилась пружиной готовая к прыжку змея…