— Вика, надеюсь, ты помнишь, что твое присутствие на празднике в честь Нового Года обязательно? — За каким лешим об этом спросил, и сам не понял. — Ты же придешь?

Искристые, теплые, прозрачные глаза неожиданно обернулись льдистыми, колючими, блестящими осколками. Девушка задержала на нем взгляд, иронично дернула бровью…

— Да как нефиг делать! Приду, обязательно. Только, надеюсь, разрешение придти со своей парой никто не отменял?

Эта пощечина оказалась намного тяжелей первой, настоящей. Денис только что не вслух зарычал… А Вика и не обернулась к нему. Ушла.

В кабинете повисла тяжелая, вязкая тишина. Сергей блуждал глазами по документам, что?то записывал себе в блокнот… В общем, делал вид, что он совершенно ни при чем, и не был только что участником и зрителем развернувшейся сцены.

— Серег, ты понимаешь, вообще, что мы с тобой сейчас натворили?

— А в чем дело? — Он вскинул бровь, искусно изображая невинность.

— Я как теперь Вике буду в глаза смотреть?

— А как ты смотрел, когда предъявлял обвинения? Ладно, я — тупица, мое дело не в цифрах разбираться, а искать улики, причины, мотивы, доказательства и тэдэ и тэпэ. А тебе?то, оленю, кто помешал сравнить?

— Понятно. Я виноват, единолично, в том, что заподозрил и оскорбил этим девушку. Теперь даже не знаю, что нужно сделать, чтобы получить прощение.

— Я тебе предлагаю забыть и забить.

— В каком смысле?

— В прямом. Если бы тебе так важна была Вероника, ты бы глотку мне перегрыз, но помешал её трогать. А ты что сделал? Сам же её, в принципе, на хрен и послал, только завуалированно. Чем и доказал глубину своих трепетных чувств. Во всяком случае, я так вижу…

Кулаки чесались. Оба. И сильно чесались. Но сдержало одно: Серега был прав, как ни крути. Под влиянием обиды, искаженного самомнения, да и памяти о прошлых предательствах Денис легко и непринужденно оттолкнул от себя девушку, даже не пытаясь разобраться в проблеме.

Осознание пришло слишком поздно. Вместе с раскаянием. И с пониманием того, что сделанного не воротишь. Он сам, своими руками, доломал и разрушил все то, что держалось на тонком волоске.

И, наверное, стоило бы послушать Серёгу… Выкинуть из памяти и сердца. Придумать для себя тысячу веских причин и оправданий. Вспомнить о том же Михаиле, который приехал и не был с позором изгнан…

Но, почему?то, мучительно больно было только от одной этой мысли…

Вера когда?то, невообразимо давно, минут тридцать назад, была абсолютно уверена, что не существует ничего, способного довести её до злости, близкой к ненависти. Что она — очень спокойный, рассудительный, думающий человек, умеющий с пониманием относиться к чужим ошибкам. Она точно знала, что умеет рассуждать, понимать, терпеть и ждать. И в то, что Дэну могла простить любые поступки, только бы его не потерять, ведь любит же, а ради любви нужно прощать, она тоже верила…

Но, слушая немыслимую чушь, которую произносили такие любимые губы, видя обвинение в таких родных, таких теплых глазах… Чувствуя, как леденеют от волнения руки, как противно потом увлажняются, так, что хочется утереться гадливо, а лучше — вымыться, с головой… Она, где?то далеко, отголосками мыслей, знала, что сейчас умирало в ней собранное по кусочкам чувство. Израненное, заплатанное, подкормленное только глупой надеждой, оно угасало.

Слушая бред, который нес Денис, лишь уговаривала себя: только бы не заплакать. От бессилия и обиды. От того, что он так и не понял главного: ничего плохого ему она сделать не смогла бы. Ни физически, ни морально. Как можно сделать плохо себе самому, находясь в трезвом уме и при памяти?

Первым порывом было: послать подальше. И Дениса, и работу эту, и опостылевший сразу холодный, промозглый город, и даже не думать о глупых претензиях. Просто встать, забрать сумочку и уйти, чтобы никогда не возвращаться. И не важно, кому от этого стало бы хуже. Ноги сами несли к столу, руки начали скидывать вещи в сумку, губы беззвучно шептали обидные оскорбления, которые не успела сказать, не вспомнила, а теперь вот — пришли, запоздалые, на ум…

Если бы не взгляд, недоуменный, из?за соседнего стола, и вопрос о том, все ли с ней нормально, Вера убежала бы, куда глаза глядят. В темноту неизвестных, запутанных и промерзших улиц. Чтобы не нужно было прятать наворачивающиеся слезы. И всхлипывать, и рыдать — столько, сколько захочется, и так громко, как только можно. И ей было бы совершенно без разницы, что все подумают.

Но этот взгляд отрезвил. Напомнил, что, кроме её и Дениса, есть еще в мире люди. И мир этот не разрушился из?за еще одной не выжившей любви. Много их, таких, не выживает, каждую минуту. А люди, тем не менее, продолжают ходить, разговаривать и — даже — улыбаться…

Улыбнуться она не смогла. Даже не пробовала. Лишь поморщилась, показывая заботливому коллеге: " Да, неприятности. Мелкие. Справимся, где наша не пропадала?"

Попробовала заняться текущими делами… Не вышло. Мысли продолжали виться, как привязанные, вокруг этого злосчастного документа. Сначала — бестолковые, путаные, больше о том, как невероятно случившееся, и о том, что недоверие — худшее наказание из всех возможных. Знать бы еще, за что её так наказывали. А главное — кому это нужно? То, что Денис мог сам выдумать грязную ложь, только чтобы ударить её побольнее… мелькнуло, мимоходом, но было безжалостно выкинуто из головы.

Она долго бездумно тыкала курсором в первые попавшиеся файлы, создавая видимость, что чем?то занята. Пока не наткнулась на целую папку с промежуточными, черновыми документами. Тогда и поняла, что так грызло подспудно: официальную версию никто не мог достать без её ведома, а эти — пожалуйста, без проблем. Сопоставить данные оказалось делом одной минуты.

А после она летела в кабинет директора, даже не задумываясь, нужно ли это ей. И зачем, если, все же, нужно…

Потом уже, после разговора, разбираясь в себе самой, призналась: надеялась, что Денис раскается, хотя бы признает свою ошибку, даже, наверное, извинится. Не дождалась. Расстроилась? Немного. Дальше?то и некуда было. Просто окончательно поняла: разошлись их параллельные. Те, что пересеклись нечаянно, незаконно проникнув в чужое пространство, неевклидово, неправильное…

Смешно, наверное, но ей хотелось поблагодарить Сергея. Своей жесткостью он не позволил Вере начать жалеть себя, несчастную, утопая в слезах и ненужном раскаянии. Разбудил злость и гордость, а еще — желание постоять за себя.

Они, скорее всего, оба рассчитывали, что Вера обидится, психанет и уйдет. Или надеялись. И, как самый невероятный случай, боялись этого. А она решила: "Не дождетесь!" Ей нечего стыдиться и стесняться. И уйдет она тогда, когда посчитает нужным.

Знала, что злость пройдет и не будет вечной, и силы кончатся. И тоска проснется. Но старалась её не впускать, как можно дольше.

Стиснула зубы и принялась за работу. Как будто бы ничего не случилось. Но письмо Палычу отправила. И заказала билеты, себе и Мише, на первый же свободный поезд в январе.

Миша. Оставлось решить, что с ним?то делать?

Михаил оказался той самой неопределенной величиной в уравнении с многими неизвестными. Вера думала, что знает его, как облупленного, была уверена, что сможет предугадать все реакции и поступки… Зря. Очень она ошибалась в этой своей уверенности.

Он внимательно и спокойно выслушал все, что она, запинаясь, краснея, комкая слова, постаралась ему объяснить. Часть услышал, о другой — сам догадался. Задумался ненадолго и почти ни о чем не расспрашивал. Но для Веры его молчание оказалось чем?то, сродни длительной и мучительной пытке. Чего больше боялась? Скандала, обвинений, горьких сожалений о судьбе обманутого и преданного? Она и сама не знала. Но не дождалась ничего.

Миша, вздохнув, потер лицо, а потом обнял её, прижал, и сообщил, что все это — глупости. Вероника ошиблась, потому что попала в непривычную, тяжелую обстановку, из?за которой у нее все сбилось. Но он все прекрасно понял, готов забыть и больше никогда об этом не вспоминать. При условии, что она и сама забудет.