— Укладывайся обратно. Если захочешь чего?нибудь — поесть, попить, свистни, я буду рядом.

— Угу. — Она, не открывая глаз, съехала вниз по подушкам, повыше натянула одеяло. — А где ты будешь спать?

— Кресло раздвину. Оно тоже может быть спальным.

— Но…

— Никаких "но". Отдыхай. — Он выключил верхний свет, оставил только небольшой ночник над столиком. Вытянулся на кресле, пытаясь найти положение поудобнее. Сначала хотел включить ноутбук и почитать, но тут же отбросил эту мысль — голова не соображала.

Вика отрубилась тут же. Но ему не нравилось, что даже во сне она вздрагивала: несколько раз её начинало колотить по — крупному, выглядело это страшно.

Он поднимался каждый раз, укутывал её, прижимал плотнее одеяло, поправлял подушку. На время помогало.

Наконец, он не выдержал. Вздохнув, разделся по — быстрому (чтобы не передумать, мозг подсказывал, что не к добру все это), и нырнул к ней.

Подвинулся поближе к свернутой дугой к спине, осторожно, чтобы не разбудить, пробрался рукой к животу, подтянул поближе…

Вика что?то забормотала сквозь сон, попыталась отодвинуться…

— Тшш… Спи… Перестанешь дрожать — уйду, или возьму второе одеяло. А сейчас не дергайся.

Что на нее подействовало больше — его уверенный тон, или горячее тепло тела, но девушка послушалась. Поерзала по подушке щекой, а потом улеглась на его локоть, обманным путем подсунутый вовремя, вытянулась вдоль, обхватив его запястье обеими ладонями. Из?под огромного для нее халата торчали только эти ладошки и босые ступни. Денис на секунду озадачился, чем её не устроили шерстяные носки, но тут же забыл, оказалось важнее зажать ледяные конечности своими ногами, и почувствовать, как они теплеют. Это наблюдение расслабляло. Совсем успокоившись, он накрыл её ладошки своей рукой, подумал, что все происходит очень правильно, и провалился в сон.

Вере было страшно. Страшно и холодно. Она забывала, что спит, и сразу пугалась: думала, это конец. Что сон — это первый признак, что она теряет сознание, чтобы никогда не проснуться. Она ведь слышала много раз, что человек на холоде сначала впадает в оцепенение, засыпает — и все. И она боялась, что никогда не проснется, испуганно вздрагивала, открывала глаза… Полежав так пару минут, слепо смотря в темноту, осознавала — все хорошо, она уже не там, не в промерзшем ржавом ведре, а дома. Сейчас эта чужая квартира и чужая постель казались ей самым драгоценным, что можно иметь в жизни. Снова закрывала глаза и проваливалась в мутную, беспокойную темноту, которая раз за разом подкидывала новые варианты её неминуемой смерти…

В этот раз она задыхалась. Ей чудилось, что началась метель, ветром выдавило стекла её ненадежного убежища, салон замело… И ей, отчего?то, вдруг стало жарко и душно. Воздуха не хватало. Казалось, что где?то недалеко её ищут люди, зовут… Ей нужно всего лишь крикнуть — и её спасут. Но горло предавало: из него вырывался какой?то невнятный хрип, даже ей неслышный. От беспомощности и отчаяния потекли слезы, горячими дорожками обжигая щеки, оседая солью на губах. Она попыталась дернуться — и даже этого не смогла. Руки и ноги были придавлены. Обездвижены. Нарастала паника — страшная, черная…. И она закричала…

Тут же все прекратилось. Жара пропала, а руки и ноги освободились. Стало легче дышать. А далекий голос приблизился, невидимый в темноте, но такой желанный, успокаивающий…

Он что?то тихо нашептывал, просил не расстраиваться, обдавал дыханием ухо и шею, а большие, сильные руки освобождали тело от того, что мешало, спутывало движения.

Где?то на грани яви и сна, Вера поняла, что с неё сняли халат, который перекрутился на животе и шее, от того ей и было жарко и тесно. Теперь она могла только всхлипнуть, уже от облегчения. А слезы катились, без её воли и разрешения. Правда, теперь очищающие, уносящие с собой испуг. Но тот, кто был рядом, этого не знал. Встревоженно уговаривал не грустить, вытирал ей щеки, осторожно, легкими движениями пальцев. Аккуратно коснулся ресниц, словно запечатывая, снова шепнул:

— Спи, все хорошо, больше ничего страшного не случится. Я рядом.

И она, в который раз, провалилась в сон, будто выключили свет, вместе с сознанием.

Сколько беспамятство длилось — она не смогла бы сказать. В очередной раз вынырнула с ощущением неги, её словно покачивало на мягких волнах, которые ласково баюкали, бережно касались, обволакивали. Оберегали…

Вера улыбнулась, довольно, как будто, наконец, нашла свою тихую гавань, к которой так долго шла… И тут же была награждена поцелуем. Легким намеком на поцелуй. Или ей показалось, что к её губам тихо прикоснулись другие губы, почти невесомо, а потом пошли гулять — по щекам, по векам, по бровям, ткнулись в складочку между ними, вечную спутницу её раздумий и хмурого настроения… Потом вернулись таким же путем, начали дразнить касаниями в уголках рта, в изгибе верхней губы, в ямочке нижней… Когда она удивленно, глубоко вдохнула, выдох был пойман, а новый вдох получился с опозданием…

Пока она увлеченно пробовала вкус этого ласкового рта, в дело включились руки… Осторожно огладили плечи, перебрались на бедра, одна нырнула под спину, которая тут же выгнулась, пропуская под себя жаркую ладонь… Вторая в это время аккуратно забралась под рубашку… От того, как бережно пальцы притрагивались к животу, словно привыкая, приучая её к себе, захотелось прикусить губу… Прикусила. Не свою, чужую. В награду получила такой же укус, а руки осмелели..

Добрались до застежки бюстгальтера, отщёлкнули, освобождая грудь… Дышать, на минуту, стало проще, ровно до того момента, когда одна из них накрыла плоть, легонько сжала и, словно бы невзначай, зацепила вершину…

Её выгнуло всю от этой мимолетной ласки… Пронзившее разрядом возбуждение заставило стонать… Стон был пойман, вместе с последующими, которые становились все чаще, громче, жалобнее… Мышцы ломало, вместе с косточками: их нещадно тянуло подставиться под новые касания, слишком бережные, слишком легкие. Хотелось почувствовать их по — другому — сильнее, жестче, ярче…

Она снова вздрагивала, но теперь не от холода. От того, как мало свободной кожи оказалось для того, чтобы все чувствовать… Сказать о том, чего хотелось, не получалось. И страшно было: вдруг, заговоришь, и сон прекратится? С ней такое уже бывало… Оставалось только все чаще вздыхать, надеясь, что этот голос, и губы, и руки — сами догадаются.

Очень хотелось стряхнуть мешающую одежду — она давила, прятала, не позволяла прижаться так, как необходимо… Но пальцы отказывались отпускать затылок и шею, впивались ногтями в кожу, пытались поймать, почувствовать кончиками гладкость мощных плеч, колкость щетины… Цеплялись, запечатлевая новые ощущения, и тут же отпускали, начинали бродить по жаркой коже, пытаясь узнать, запомнить, впитать… Послышалось, что всхлипы отдаются эхом — сдавленными, рваными выдохами в такт…

Ласковые руки, наконец, решили помочь — начали стягивать рубашку, запутались в лямках белья, нетерпеливо дернули… Что?то затрещало, и стало легче: она всем телом прижалась к другому, мощному, гладкому, горячему… Радостно (дорвалась, таки) бросилась изучать, исследовать вздрагивающие под ладонями мышцы, покрывающиеся испариной… Но радость была недолгой: запястья завели наверх, перехватили, наказывая за дерзость… Она, извиваясь, недовольно хныкнула. Получила успокаивающий поцелуй, и шепот:

— Тише, тише, не торопись, успеешь…

А потом началась новая мука, изощрённейшая из всех, о которых она слышала: ловить поцелуи на всем теле, угадывая, куда придется следующий… Пытаясь удержать хоть немного, ощутить как следует. Не получалось. Они дразнили, обжигая вспышками, яркими до боли, в самых неожиданных местах. Превращая кожу в один пылающий, искрящий, жадный комок нервов. Доводя до кипения, заставляя метаться, в попытках высвободить руки, удержать его хоть на секунду на месте, вжать в себя, самой прижаться… Сил не хватало, оставалось только вздрагивать, жалко хныкать и о чем?то просить — шепотом, в голос еще было боязно. И непривычно. С ней такого еще никогда не бывало. Просить о ласке — никогда и ни с кем. А сейчас это было просто, естественно… Необходимо.