– Теперь, Мишико, слышишь?

Я абсолютно ничего не слышал.

– Как не слышишь? Собаки лают!

Я по-прежнему не слышал.

– А теперь голоса слышишь?

Мне стало страшно – у Годжи появились галлюцинации. И вдруг… какие-то звуки. Точно – голоса! Захотелось закричать. Но я знал, что это бесполезно – голоса с поверхности доходят лучше, чем из толщи снега.

Ждать было уже невыносимо. Время замерло вместе с нами. Каждая секунда вытягивалась длиной в час. Неожиданно над нашими головами, точно взрыв, раздался громкий лай. Я узнал голос самого крупного из псов Ираклия – Ингура. Мы были дружны с этой собакой. Сколько раз он согревал меня в снегу на ночевках, привалившись ко мне мощным телом. Скоро донеслись голоса Ираклия и Габриэля. Затем звон лопат, разгребавших снег. Этот звук сейчас казался нам самым мелодичным в мире. Годжи сказал:

– Теперь можно кричать.

Когда мы вылезли наверх, Годжи оглядел ребят и спросил:

– Садари базари? (Где тут базар?) Минда викидо пури тетри, цхврис, да сиропиан цхали! (Хочу купить белого хлеба, баранины и воды с сиропом!)

Раздался хохот. Возле нас вертелся и визжал от радости, как щенок, огромный Ингур. Габриэль заметил, что я беспрестанно тру ослепленные солнцем глаза, и, протянув свои темные очки-консервы, сказал нам с Годжи:

– Патис гцемт! (Уважаем вас!)

Высоко над нами у скального выступа собралась вся рота. Ребята махали нам. Именно с этого выступа и утащила нас лавина. Мы с Годжи по очереди расцеловали своих спасителей. Когда мы обнимали Ираклия, собаки с веселым лаем бросились на нас и всех троих завалили в снег. Животные радовались нашему спасению не меньше людей.

Через час мы поднялись к тропе. Солдаты встретили нас молчаливыми улыбками. Вопросов не задавали. Все и так понимали, откуда мы вернулись. Нужно было спешить – отряд опаздывал на три часа. Теперь колонна шла ходко. Я и Годжи замыкали ее, изо всех сил стараясь не отставать.

К «Южному приюту» подошли уже в сумерках. Бойцы быстро установили палатки и стали готовить ужин. Выдвигаться на боевые позиции решили в три часа ночи. Минометчики, стоявшие у «Южного приюта», встретили отряд особенно радушно: мы были первыми, кто поднялся сюда после череды снегопадов. Начальник этого маленького гарнизона капитан Седенький приказал затопить для нас с Годжи баньку. Ему рассказали про «нашу» лавину.

Банька стояла внизу, у горной речки, метрах в двухстах от командирской землянки. К ней вела утоптанная тропка. У входа двое солдат кололи дрова. Седенький быстро спускался к бане, чтобы лично проверить, как идут дела. На его плечах развевалась видавшая виды плащ-палатка. Неожиданно слой снега у тропинки сдвинулся и пополз вниз. Он моментально засыпал тащившуюся по целине полу плащ-палатки, захватил ее, потянул, опрокинул капитана навзничь. Снег прополз с десяток метров и остановился. На поверхности виднелось лицо Седенького. Когда мы подбежали, капитан был уже мертв. Его задушила тесьма накидки…

В три часа ночи отряд двинулся на боевые позиции. Надо было жить и воевать дальше. Так, на личном опыте, мы постигали, что горная война – это совершенно самостоятельное понятие в военном деле. Горы опасны и сами по себе, а уж воевать в них – особенное искусство, которое накапливается лишь необычайно тяжелым трудом или ценой огромных потерь.

Правда, нередко нам удавалось использовать снег в наших тактических интересах: мы спускали на врага снежные карнизы. Идет группа, а мы взрываем над ними снаряд, и всех их накрывает лавина. Немцы вовсе не были неопытны и не ходили опрометчиво под лавиноопасными участками (хотя и они могли иногда ошибаться). Просто это происходило в тех местах, где они меньше всего ожидали.

Бои шли на отметках 3000–4500 метров над уровнем моря – это был поистине «заоблачный фронт». Уже в мирные дни мертвых егерей находили и на седловине Эльбруса, где высота более 5500 метров. Так высоко война еще никогда не поднималась.

Непосвященному трудно даже представить себе, как это тогда было непросто для неподготовленных и плохо экипированных русских солдат. Разреженный воздух затруднял дыхание. Гипоксия (кислородное голодание) приводила к горной болезни. Она проявляется у каждого человека по-разному и на разных высотах, в зависимости от индивидуальных особенностей организма. Мы вели бои на центральных перевалах Кавказа на высоте 4300–4500 метров. Там гипоксия уже сильно ощущается. Характерный симптом – воздействие на психику: человек становится либо излишне возбужденным, либо, наоборот, сонным, утомленным. Бывают очень бурные проявления, когда человек становится неуправляемым. Тогда только один выход – надо его отправить вниз.

Многие из-за отсутствия темных очков страдали снежной слепотой, что мешало ведению прицельного огня по противнику. Болезнь глаз, снежная слепота – это фактически ожог роговицы глаза, результат воздействия ультрафиолетового излучения, достаточно интенсивного в высокогорье, и яркого света, отражаемого белым снежным покровом. Даже в туман можно было получить такой ожог. При снежной слепоте постоянно ощущается резь в глазах, наблюдается интенсивное слезотечение и прочие неприятные ощущения. Пострадавший ничего не видит вдаль, и прицеливаться из оружия становится невозможным. Человек, страдающий снежной слепотой, уже не боец. Иногда от сильной рези в глазах трудно уснуть. В качестве противодействия этому советские стрелки использовали специальные темные очки-консервы с вентиляционными отверстиями, снижающие интенсивность солнечного излучения. Но очков на всех не хватало, и тогда из подручных средств изготавливались заменители. От полы шинели отрезали узкую полоску и надевали ее на глаза, предварительно сделав в ней небольшие отверстия гвоздем для рассеивания яркого света. До тех пор, пока не случится возможность достать трофейные очки, бойцы воевали в горах в таких повязках. Такая вот русская смекалка.

Любое ранение приводило к значительной потере крови, так как в условиях высокогорья она плохо свертывается. Иногда люди гибли от обычной простуды или ангины. Каменистый грунт не позволял рыть окопы, оборудовать позиции для пулеметов, минометов или создавать другие укрытия. Малейшая оплошность бойцов при движении по склонам вызывала осыпи и камнепады, а в зимнее время – снежные лавины, которые уносили немало жизней. Камнепады случались и сами по себе – в основном на рассвете: ночью камни промерзают, поутру же, когда солнце выйдет и подтопит лед, они соскальзывают вниз. Маленький камешек сталкивает большой и т. д. Плотные туманы порой несколько дней укрывали все вокруг. Неожиданно возникали сильнейшие ветры, доходившие до ураганов. Уже в октябре выпали глубокие снега, местами до 5 метров. Любое перемещение, подвоз продовольствия и боеприпасов, эвакуация раненых и обмороженных были сопряжены с огромными трудностями.

Кроме того, здесь на боевом опыте постигалось, что автомат в горах – не оружие, а пулемет гораздо слабее снайперской винтовки, с помощью которой можно на значительном расстоянии попасть в любую цель. Правда, некоторые сваны из обычной трехлинейки били не хуже, чем снайперы. Они попадали в глаз тура за шестьсот метров! Очень многие фашисты нашли свою смерть в горах от меткого выстрела какого-нибудь безымянного рядового бойца сванского партизанского отряда.

Если бы снайперских винтовок было достаточно, легче было бы вести боевые действия в горах, но винтовок с оптическими прицелами не хватало, и приходилось вести бой с менее эффективным оружием – автоматами. Иногда пользовались пулеметами Дегтярева, но это было возможно только в засадах и на постоянных огневых точках на перевалах. Когда появились самозарядные винтовки Токарева (СВТ), мы пробовали пристраивать к ним прицелы, но получалось не очень хорошо. В конечном счете большая часть оружия была трофейной. Когда ребята обнаруживали немецкого снайпера, то охотились за ним ради его «скрипочки» – винтовки с оптическим прицелом.