— Или лучше давайте, ребята, от всего отряда напишем, — предложил Степа и пошел с этим делом к Александре Николаевне.

— Что же, это вы хорошо придумали, — сказала она. — А еще лучше, если вся дружина подпишет.

Так и решили. И с тех пор все ребята в школе стали интересоваться, как идет строительство. А кое-кому пришлось с тревогой посматривать на Москву-реку и в учебе тянуться изо всех сил, чтобы к тому времени, когда пройдут под широкими мостами первые льдины, не попасть в рапорт с двойками и с тройками.

Теперь все ребята были уверены, что Степина баржа дойдет до места, и только сами строители еще сомневались в этом. И все хотелось что-то такое придумать, чтобы уже без осечки, чтобы наверняка дошел их привет к берегам Цимлянского моря. И каждый раз, когда Степа приходил к Ивану Никаноровичу, он снова и снова, будто невзначай, спрашивал:

— А как вы думаете, дойдет все-таки, если с письмом? Не застрянет, не обсохнет?

— Должна бы вроде дойти, — неопределенно отвечал Иван Никанорович, — почему не дойти… Ну, а дело-то как? Движется помаленьку?

— Дело-то движется. Завтра красить начнем…

Чем меньше дней оставалось до спуска баржи, тем плотнее сдвигал брови Степа и все думал, думал, что бы такое еще для верности изобрести.

И вот тут, сама того не ожидая, выручила брата Лида.

— Слушай, Стешка, — сказала она однажды, разглядывая баржу, которая стояла теперь на подоконнике, совсем готовая к отплытию. А сколько груза может взять ваш корабль? Килограмм поднимет?

— Килограмм? — сказал Степа и презрительно улыбнулся. — Да мы одного балласта туда пять килограммов положили, а ты — килограмм. Конечно, поднимет, и больше поднимет, а что?

— А так, есть одно предложение, — сказала Лида. — Только это еще подумать нужно… Словом, вечером поговорим…

А вечером она сказала:

— Наши девочки вот что предлагают: в прошлом году мы собрали в лагере семена красных маков. Хотели у себя в школе посеять, а теперь решили на вашей барже отправить их на Волго-Дон. Пусть там клумбу засеют, хотя бы одну, нашими маками…

— Это можно, — сказал Степа, — возьмем, почему не взять…

На другой день вопрос этот обсуждали на совете дружины и решили груз принять.

А потом Лида принесла семена. Степа думал — и в самом деле килограмм, а оказалось совсем немного. Пакетик, чуть побольше спичечной коробки. Но уж раз обещали, нужно везти. Пересыпали семена в прочный пузырек, бережно уложили в трюм баржи на самое дно. А в плоский флакон на палубе вложили такой документ:

И вот, наконец, настал долгожданный день. Давно отзвенели весенние ручьи. Москва-река вздулась, помутнела, проплыли вдоль гранитных набережных последние почерневшие льдины, торопясь на далекую Волгу. И однажды, в воскресенье, два пионерских отряда в походном строю спустились к реке, Впереди шли мальчики, держа над головой ярко окрашенную большую модель с красным флагом на высокой мачте.

Вот они подошли к самой воде, бережно спустили модель, и она закачалась у берега, держась на тонком причальном конце.

А потом Степа встал на колени, нагнулся пониже, отцепил причальный конец и, как только баржа стала кормой к берегу, сильно толкнул ее вперед, на самую быстрину.

И поплыла «Пионерская № 1», унося в далекий путь рапорт двух дружин, привет из столицы и подарок московских пионеров строителям Волго-Дона.

А ребята стояли над рекой и смотрели, как плывет их кораблик, с каждой минутой приближаясь к далеким заветным берегам. И когда скрылась баржа и самый зоркий глаз ничего уже не мог разглядеть на водном просторе, все равно и тогда ребята не хотели расходиться. Еще долго стояли они на берегу и смотрели вдаль, на многоводную реку. А когда, наконец, разошлись, каждому хотелось верить, что вода донесет их подарок до нового моря…

Прошло много дней. Кое-кто уже начал забывать об этой славной затее, и вдруг из города Горького пришло в школу письмо.

А в письме капитан парохода «Урал» писал ребятам, что идет с возом барж на Цимлянское море, что встретил по дороге их баржу и теперь ведет ее к Сталинграду.

«У меня было шесть барж за кормой, — писал он в конце, — с вашей будет семь. Рейс нелегкий. Но у нас экипаж боевой, мы обсудили это дело и обещаем, что в пути не задержимся и ваш груз доставим в срок».

Свесив ноги в придорожную канаву, Алешка сидел на солнцепеке и думал.

Неладно получилось: на завод его не пустили, послали в проходную за пропуском, а в проходной спросили паспорт. Паспорта у Алешки, конечно, не оказалось. Он так и сказал дежурному. Тогда тот посмотрел на Алешкин не очень-то нарядный картуз, на курносый нос, коричневый от загара, уперся недоверчивым взглядом в упрямые Алешкины глаза и сказал:

— Справку от колхоза…

— И справки нету, — ответил Алешка, но от окошка не отошел. Он помолчал, оглянулся кругом, пощупал деньги, зашитые в поясе, и решительно заявил: — Вы меня так пропустите, мне по важному делу нужно…

— Знаем мы ваши дела, ступай-ка, друг, не отсвечивай, — добродушно сказал дежурный и захлопнул окошечко.

Пришлось уйти. Но совсем отступать Алешке не хотелось, — не такой он был человек, чтобы отступать.

Алешка поднялся, отряхнул штаны и решительно зашагал к заводским воротам.

Тут ему неожиданно повезло: за спиной фыркнула легковая машина, сторож распахнул ворота, и Алешка бочком, незаметно проскочил во двор.

Машина сразу свернула. Алешка остался один на самом виду и не успел оглянуться, как сторож сгреб его за шиворот и повел назад к воротам.

— Хитер, — сердито приговаривал он на ходу, — добром ему говорят: «Нельзя!» Нет, не слушает, лезет… Ну, подожди ж ты!

Но чего еще ждать, Алешка так и не узнал. Кто-то окликнул сторожа. Алешка обернулся. У машины стоял высокий человек в серой шляпе и с интересом смотрел на них.

— А ну, давай-ка его сюда, — сказал он, и по тому, как заторопился сторож, Алешка понял, что предстоит ему беседа с большим начальником… Так оно и оказалось.

— Вот, товарищ директор, с утра здесь крутится, — сказал сторож и отпустил Алешку.

— А ну-ка, пойдем побеседуем, — сказал директор и показал Алешке на дверь. — Вон туда, вверх по лестнице…

Наверху они прошли одну комнату, другую. Потом директор маленьким ключиком отпер дверь, прошел в конец большого кабинета, уселся за стол и показал Алешке кресло напротив.

— Садись! Фуражку можешь снять, мешок положи вот там. Не пропадет, не бойся. Так. Ну, а теперь рассказывай.

— А чего рассказывать, — буркнул Алешка и недоверчиво посмотрел по сторонам.

— Звать-то тебя как?

— Голованов, Алексей Николаевич…

— Ишь ты, — удивился директор, — уже Алексей Николаевич. Рановато… Я, брат, лет до двадцати в Алешках ходил, а тебе, небось, и шестнадцати нет…

— Пятнадцать… в марте будет…

— Ну, вот видишь: пятнадцать, а уже Алексей Николаевич. Повезло тебе, Голованов… Ты сам-то здешний или приехал откуда?

— Приезжий…

— Родители есть?

— Отца на фронте убили, а мать жива, в колхозе работает.

— Сам тоже работаешь?

— А то как же, — пробасил Алешка, — второй год.

— Так. Значит, заработки маловаты?

— Почему маловаты? — осмелел Алешка. — У меня не маловаты, с мое еще не всякий заработает: прошлый год двести пять трудодней да за этот сто семьдесят.

— Ого! А не врешь ты, Алексей Николаевич?

— Мне врать нечего, — солидно сказал Алешка и незаметно пощупал свой пояс.