Посредине комнаты стоял самодельный семиугольный стол, сбитый из досок и покрытый сверху листом фанеры. Этот стол сделал правофланговый звена Миша Залетаев — высокий, сильный, неразговорчивый мальчик. При первом знакомстве он казался ленивым и медлительным. Но те, кому довелось приглядеться к нему поближе, знали Мишу как самого прилежного и трудолюбивого пионера первого звена.

Неутомимый водонос и дровосек, неплохой рисовальщик, был он в то же время и столяром и сапожником и даже умел вязать на спицах. Но, как ни странно, с математикой у него не ладилось, и даже здесь, в лагере, он частенько раскрывал учебник, стараясь упорством победить отсутствие математических способностей. А что без математики не обойтись, он убеждался на каждом шагу.

Даже тут, когда мальчики задумали сделать свой стол, Миша никак не мог начертить правильный семиугольник, пока ему не помог Слава Заев, или попросту Зайка, который был не только лучшим музыкантом, но и лучшим математиком в лагере.

Это Слава придумал наклеить посредине стола круглый лист плотной бумаги, разграфленный причудливыми секторами. В центре круга, под углом 55° к горизонту стояла наклонная медная игла, тень от которой в солнечные дни показывала мальчикам точное время. Это Слава темными вечерами рассказывал товарищам о сложных законах движения светил, и тогда «храм науки» до самого отбоя превращался в маленькую обсерваторию…

Против каждого из углов стола, словно лучи семиконечной звезды, головами к стене, стояли семь аккуратно заправленных коек. Рядом с койками — семь некрашеных табуреток, и у каждой койки, прямо на стене, простая самодельная полка. На полках лежали книги, готовальни, ножи, краски, карандаши, детали каких-то приборов, засушенные жучки, разноцветные камешки и десятки еще каких-то, вероятно очень нужных, вещей, в назначении которых с первого взгляда трудно было разобраться.

Над койками висели объемистые рюкзаки и семь довольно поношенных кепок, ни одна из которых за всю смену так и не надевалась на голову.

Над подушкой у Гриши Брагина висел еще автомат-трещотка и настоящий полевой бинокль, который в отличие от кепок очень редко оставался на своем гвозде.

Над Славиной койкой красовался блестящий отрядный горн. У Игоря Кузнецова поверх кепки болтались отличные автомобильные очки-консервы. У Тоси Додонова — тюлевый сачок на длинной палке, у Левы Вяжлинского — пара тренировочных боксерских перчаток, у Миши — небольшой, но очень острый топор в удобном кожаном чехле.

Таким образом, можно было сразу узнать о личных наклонностях каждого из пионеров первого звена. И только у Владика над койкой ничего не висело, но зато рядом стоял отдельный столик и на нем лежала стопка книг и несколько общих тетрадей.

Непосвященному зрителю эти книги и тетради ничего не могли рассказать, но весь лагерь и без того знал, что Владик Киряев больше всего на свете любит историю и, в частности, тот ее обширный раздел, который называется «история географии».

Больше в комнате ничего не было, если не считать рулона чертежной бумаги, рулона кальки и нескольких начатых карт, приколотых прямо к столу и накрытых газетами.

Эта комната, которая являлась, конечно, предметом зависти всех остальных звеньев, принадлежала «мудрецам» по праву. В первый же лагерный день, во время съемки плана большого дома, они нашли ее, неуютную, заваленную разным хламом и обжитую пауками всех пород. Мальчики сразу облюбовали эту комнату и, закончив работу, выпросили у Геннадия Михайловича разрешение поселиться тут, в башне.

Геннадий Михайлович любил предприимчивых ребят. Он не стал возражать. Мальчики сами побелили стены, построили стол, начисто выскребли песчаником грязный пол, перетащили койки, и первое звено отлично зажило здесь немножко замкнутой, но деятельной и дружной жизнью.

В эту комнату и торопились «мудрецы» сразу после купанья, чтобы на секретном совещании обсудить создавшееся положение.

Двери в «храме семи мудрецов» не было. Попадали туда через люк, устроенный прямо в полу, или тем путем, которым пользовался Тосин приятель Петрушка.

Петрушка просто влетал в окно. Но ничего удивительного в этом нет, потому что Петрушка был смешной жирный клест, который каждый день прилетал сюда за подачкой.

В то утро Петрушка важно прохаживался по столу, ожидая гостеприимных хозяев и в то же время немного побаиваясь их появления. С деловым видом он подошел к солнечным часам, посмотрел на тень от стрелки и укоризненно покачал головой, всем своим видом намекая на то, что время подавать завтрак… Вдруг он прислушался, насторожился и, подпрыгнув два раза, вспорхнул на окно.

Внизу, под полом, раздались торопливые шаги, люк торжественно приподнялся, и в залитую утренним солнцем комнату, ловко выжавшись на руках, вскочил Лева Вяжлинский, самый веселый, самый шустрый и самый хитрый пионер первого отряда.

Следом за ним, тем же приемом, но не так искусно, выскочил из люка Тося Додонов, за ним остальные, и к тому времени, когда испуганный Петрушка облетел башню кругом, вернулся на то же окно и с опаской заглянул в комнату, «мудрецы» уже мирно сидели за столом. Только Тося, знакомый с повадками своего друга, с каким-то лакомством в руке поджидал Петрушку у окна. Наконец уселся и он. Началось секретное совещание.

На этом секретном совещании не звонил колокольчик председателя, не скрипело перо секретаря, и тем не менее прошло оно гладко и вполне успешно.

Всем было ясно, что на карту поставлен авторитет звена, что необходимо так или иначе оправдаться и тем самым проучить Гогу, которая просто зазналась после похода.

Нужно было решить, что сделать, как именно сделать и какой тактики держаться в самые ближайшие часы и даже минуты.

Эти вопросы и обсуждали мальчики.

— Главное — это разведка, — сказал Гриша Брагин, которого в лагере прозвали майором за его солидную фигуру, рассудительный тон и стратегические способности, не раз выручавшие первый отряд в лагерных играх. — Нужно толком узнать, где и как они заблудились.

Гриша с особенным ударением повторил:

— Где и как! — и, сняв резиновое кольцо с самодельной планшетки, достал и развернул на столе карту района в масштабе 1 : 25 000.

— А за путевые планшеты можно поручиться вот этим, — значительно добавил Гриша, аккуратно разглаживая На столе потрепанный видавший виды лист карты.

Эта карта была главным сокровищем звена. На верхней кромке, посредине листа, стояла жирная надпись:

Этого одного было бы достаточно, чтобы беречь старую карту, как берегут боевое знамя. Но в правом верхнем углу стояли еще четыре слова и четыре цифры, которые могли бы сделать обладателей этой карты настоящими героями в глазах остальных ребят. Однако эти именно слова были причиной того, что карту свою «мудрецы» никому не могли показать.

Небольшими, стоящими наискось буквами здесь было написано:

Ниже шла жирная черная линия рамки. Еще ниже, в просторных квадратах градусной сетки, лежали зеленые массивы лесов, голубели жилки рек, ползли куда-то похожие на сороконожек железнодорожные насыпи, извивались тонкие червячки грунтовых дорог… Прямая линия шоссе из конца в конец стремительно рассекала карту, крошечные мельницы махали черными крылышками, крошечные плотины прочно стояли на земле, подпирая синие кляксы прудов. Коричневые разводы горизонталей причудливыми узорами украшали карту, рассказывая о холмах и оврагах. А через холмы и овраги, через леса и реки звонко перекликались сочные, полнозвучные русские названия населенных пунктов: «Загорье», «Боры», «Квашнино», «Кистенево»…

Ребята тысячу раз разглядывали свою «секретную» карту, но и в этот, в тысяча первый раз, они как зачарованные склонились над ней и жадными глазами пытались получше, пояснее разглядеть и леса, и реки, и овраги, о которых так много рассказывал им этот волшебный лист бумаги.