— Чего надо? Не видишь — я ем. Эту бурду и так глотать противно, а тут ещё на тебя изволь любоваться.

— Я только хотел поблагодарить тебя, Энси. Вот и всё.

— За что?

— Лекси мне всё рассказала. Про то, что ты сделал.

— А что я сделал?

— Не прикидывайся дурачком, — сказал Шва. — Ты сказал ей, что не хочешь больше быть её эскортом, что у меня это получится лучше. Не могу поверить, что ты так поступил ради меня. Никто ещё никогда не делал мне столько добра, как ты.

Я так и застыл с разинутым ртом, из которого капал соус.

— Она так сказала?

Шва разулыбался.

— Лекси учит меня читать шрифт Брайля, — гордо проговорил он. — Знаешь, как это здорово! — Увидев, что я уже съел десерт — пирог с персиками, он перекинул мне на тарелку свой, нетронутый. — Если тебе когда-нибудь от меня что-то будет нужно — только мигни!

Мимо стола проходили Памела О’Малли и её подружки. Они семенили такой тесной стайкой, что странно, как они не цеплялись друг за друга ногами.

— Привет, Энси, — прощебетала Памела. — А чего это ты сидишь один?

Шва бросил на меня взгляд, означающий «вот народец, а?».

— А может, мне так нравится, — с вызовом сказал я. Памела и подружки зачирикали между собой и понеслись дальше.

— А, плевать, — сказал Шва. — Совсем не обязательно быть видимым, когда тебя могут потрогать и почувствовать.

Потрогать и почувствовать.

Под этим можно подразумевать чертовски многое, так ведь? Может, это и прозвучало двусмысленно, но я не имею в виду ничего такого грязного. Мои мозги не купаются в отстойнике постоянно, надеюсь, вы уже это поняли. Я говорю о том, чтобы дать другим почувствовать, что ты — есть. В этом смысле между мной и Шва особой разницы нет.

Вот я, например, отказался быть миротворцем и тем дал своей семье понять, что существую. Может, я и поступил правильно, но ощущение было прямо противоположное. Проблема в том, что если уж ты дал кому-то знать о своём существовании, то обратного хода нет: теперь тебя будут замечать, хотя тебе, возможно, иногда хотелось бы уйти в тень. Взять Фрэнки. Если раньше он меня игнорировал, то сейчас не пропускал ни одного моего даже самого мелкого поступка и всё допытывался, зачем да почему я это сделал. Кристина начала расспрашивать меня о том и об этом, как обычно сестрёнки расспрашивают умных старших братьев. Папа теперь советовался со мной по вопросам, которые, собственно, были не моего ума дело, а мама вдруг начала обращаться со своим неразумным средним сыном, будто он вдруг стал ответственным молодым человеком. Всё это меня пугало меня до колик.

Как-то в один прекрасный день папа ни с того ни с сего изрёк:

— У пластика нет будущего.

— Наоборот — будущее за пластиком! — возразил я. — Людям всегда будет нужен пластик — не для одного, так для другого.

— Остаётся надеяться, — вздохнул папа.

— А мама что думает по этому поводу?

— Мама не работает в «Пистут».

Я попытался выудить побольше сведений с фронта боевых действий, но папа как в рот воды набрал. Фронт, надо сказать, больше стал похож на демилитаризованную зону. Между родителями установились прохладные, несколько официальные отношения. Мне больше нравилось, когда они ругались.

Дело в том, что хоть папа и сумел сконструировать неразбиваемого Манни, сам он был далеко не столь крепок. И мама тоже. Я уже не мог дождаться, когда же кончится этот стресс-тест на прочность.

Я не знал, как себя вести с Лекси. Ведь я обязательно когда-нибудь столкнусь с нею в квартире Кроули. Оставалось лишь надеяться, что она притворится, будто не подозревает о моём присутствии, и покинет помещение до того, как я надену на собак поводки и выведу своих питомцев на улицу.

Не повезло.

Через неделю после того как Шва сменил меня на посту её официального сопровождающего, Лекси сама открыла мне дверь. Она распахнула её во всю ширь, выпустив четырёх собак, трое из которых обслюнявили меня в приливе чувств, а четвёртая, Благоразумие, всегда ведшая себя так, будто с цепи сорвалась, кинулась во всю прыть вниз по ступенькам. Да не по чёрной лестнице, по которой мы обычно выводили собак, а по парадной, которая вела прямо в центр ресторана, где в это время уже сидели посетители и вкушали ранний обед.

— Великолепно! — воскликнул я. — Сейчас она наверняка стащит омара прямо с чьей-нибудь тарелки.

— Помоги мне! — сказала Лекси. Сперва я подумал, что она имеет в виду поимку собаки, но тут сквозь собачий гам я услышал стоны и вопли Кроули, доносящиеся из глубины апартаментов. Голос Лекси срывался — она явно была в панике. — Дедушка упал в ванной! Кажется, он опять сломал то же самое бедро.

Я ступил внутрь и закрыл за собой дверь. Пусть официанты ловят Благоразумие, им наверняка не впервой.

— 911 позвонила?

— Они выслали «скорую», но дедушка не подпускает меня к себе. И ничего не говорит. Что же делать, что же делать?!

Я поспешил в хозяйскую ванную… вернее, попытался поспешить, потому что с Лекси это оказалось невозможным. Она двигалась методично, ничего не задевая на своём пути, ни на что не налетая, но уж больно медленно! Впервые за всё время я увидел, как слепота Лекси стала для неё серьёзной помехой.

Кроули лежал на полу ванной, прикрывшись полотенцем.

— Пошёл вон! — заорал он, увидев меня.

— «Скорая» уже едет, — сообщил я.

— Не нужна мне «скорая»! Брысь отсюда!

Видеть его в этом положении было ужасно. Кроули, всегда такой властный и внушительный несмотря на инвалидное кресло — ну прямо как Рузвельт, понимаете? — валялся на полу в неловкой позе и казался хрупким и беспомощным. Я нагнулся, чтобы помочь ему хотя бы сменить позу на более удобную, но он оттолкнул мою руку.

— Убери от меня свои вшивые лапы, тупой макаронник!

Ничего себе.

Чего только я ни наслушался от него за эти несколько недель, но так он меня ещё никогда не обзывал. Я не знал, как к этому отнестись, да и не время было обижаться или сердиться. Старик попытался передвинуться сам, застонал от боли и выпалил целую обойму непристойных ругательств.

Лекси поморщилась, стоя в дверях.

— Что такое? Он опять упал? Да скажи же мне, Энтони! Скажи мне, что случилось!

— Ничего не случилось. Он просто попытался пошевелиться, но не смог.

— У него течёт кровь?

— Нет.

Она ударила себя ладонями по глазам и издала полный досады стон. Странный жест, но я понял, что он значит. Лекси злилась на свою слепоту. Она отлично со всем управлялась, когда мир ей в этом помогал, но когда случалось несчастье, получить от Лекси какую-либо помощь было почти так же невозможно, как и от её деда.

— Мы можем что-нибудь сделать?

Да, можем. Я открыл аптечку и обнаружил там целый склад медикаментов. Быстро просмотрел этикетки.

— Ты что затеял? — прокаркал Кроули.

— Вам нужно что-нибудь болеутоляющее и противовоспалительное, — отозвался я. В таких вещах я разбирался, потому что и в нашей семье тоже иногда случаются травмы.

— О, так ты теперь заделался моим доктором?

— Да. Я, доктор Тупой Макаронник, собираюсь предъявить вам чертовски огромный счёт.

Я нашёл, что искал, проверил срок годности, прочёл инструкции по дозировке и извлёк по таблетке из двух разных пузырьков. Затем наполнил стакан водой из-под крана и осторожно приблизился к Кроули.

— Это ещё что за гадость?

— Лодин и викодин, — ответил я. — Вам их выписали, когда вы сломали бедро.

— Не надо мне! — Он оттолкнул стакан, половина воды выплеснулась на мою рубашку.

— Отлично. Как хотите. — Я поставил стакан на полочку и положил таблетки рядом, убедившись, что Кроули видит и то, и другое. Если они достаточно намозолят ему глаза, то, чем чёрт не шутит, может Старикан изменит своё решение.