За несколько минут Павел осунулся еще больше, каждый шаг давался с трудом. Самотесов подвел его к машине и усадил рядом с шофером.

— Никита Федорович, вы на ночь поставьте у штабелей деталей охрану понадежнее, лучше всего Пантелеева. Запретите курить на стройплощадке. Щиты уложены слишком близко к баракам. Достаточно одной спички — и нет ни щитов, ни бараков…

— Сделаем! — пообещал Самотесов. — Эх, нехорошо выглядите… Как доедете…

К машине подбежал небольшой коренастый паренек, очень белобрысый, с прядью волос, нависшей из-под сдвинутой назад кепки.

— Уезжаете, товарищ начальник? — огорченно спросил он. — Значит, боксерский кружок и сегодня не собирать? Два пропуска, Павел Петрович: в субботу и нынче. Может, занятия, как умеем, провести?

— Нет, пользы от этого не будет… Приеду, тогда наверстаем, Миша.

— Жаль все-таки… — начал паренек, но вгляделся в лицо Павла и оборвал: — Заболели вы, Павел Петрович?

— Кажется… Вы, Миша, меня сегодня ночью на гати видели? Как это было, при каких обстоятельствах?

Паренек смотрел на него внимательно, светлосерые глаза сузились и от этого заблестели еще сильнее.

— Да нет, Павел Петрович, не вы это были. Шел кто-то к шахте, здорово на вас похожий, я окликнул — он не ответил. Я прицелился, по ногам ему дал, он за деревья… Ясное дело, не вы. Ведь я попал, Павел Петрович, честное слово: он закричал маленько. Васька не верит, смеется, что если я попал, так он мне свои боксерские перчатки отдаст. А я попал, только доказать невозможно. Полный скандал! Васька сегодня утром домой в отпуск ушел — вот на прощанье и поссорились мы с ним из-за этого выстрела. — И Миша поскучнел.

— Ладно, ладно, кончайте разговоры! — вмешался Самотесов, приказал шоферу: — Поезжай! — и посоветовал на прощанье Павлу: — Назад не спешите, пока все благополучно не будет. Недельку без вас сиротами проживем! Доклад активу за вас я сделаю, по вашему конспекту. Все в порядке!

Переваливаясь с борта на борт, машина съехала на дорогу, развернулась, прогудела и пошла. Шум разгрузки отдалился и затих. Автоматически отмечая перелески, гати, столбы силовой линии, Павел смотрел вперед. Все здесь было так знакомо и так отчужденно в эту минуту. Только на одну мысль могло отвечать сердце, одной болью болеть: его матери грозила опасность, его матери, которую он не видел, как ему казалось, целую вечность.

Шофер, молодой человек, сидевший бочком в классической позе мастера своего дела, помня, что везет больного, не спешил.

— А культурно вы гати обладили, — сказал он покровительственно. — Могу похвалить за внимание к автотранспорту… В Горнозаводск собрались?

— Да.

Павел вспомнил совет Никиты Федоровича и спросил:

— Ходят ли туда машины из Новокаменска? Оказалось, что теперь, после лесного пожара, снова ходят, но не наверное, так что в экстренном случае лучше отправиться по железной дороге, тем более что мостики, попаленные лесным пожаром, кажется, уже восстановлены. Павел не слушал его. Не отступала все та же мысль: что случилось? В последнем письме Мария Александровна сообщала, что в командировку она едет охотно, так как любит уральский, полный жизни север, что на обратном пути она, может быть, завернет в Кудельное и увидится с ним. Что же случилось?

— Какое несчастье! — воскликнула секретарша управляющего, прочитав телеграмму, и почтительно спросила: — Это Андрей Анатольевич подписал?

— Устройте мне телефонный разговор с Горнозаводском.

— Ах, нет! Из-за лесных пожаров линия еще повреждена. И если связь восстановится, частный разговор Кудельное все равно не даст. Много деловых передач.

Он оставил записку управляющему, написал несколько слов Федосееву, вышел на улицу и незаметно для себя очутился возле дома Максима Максимилиановича. Хозяин в садике возился с цветами.

— Ну какой вы молодец! — закричал он. — Молодец, что зашли! Да, никак, вы опять в путь собрались! — Он выбежал на улицу, схватил Павла за руку и озаботился: — Э, голубчик, ведь мы температурим и вид у нас определенно нехорош!

Прочитав телеграмму, Абасин схватился за свою круглую, дочерна загоревшую голову обеими руками.

— Я дам вам лошадь. До поезда отдохнете у Вали. Она устроит разговор по телефону. Если поезда еще не ходят, в Кудельном легче устроиться с прямой машиной. Сейчас велю запрячь моего одра… Ах, боже мой, все вдруг вздумали болеть! А болеть ведь вредно для здоровья…

Смущенный неуместной шуткой, он исчез. Тяжелое недоумение охватило Павла. Зачем он пришел к Абасину? Не ради же больничной клячи! Да, нужно было подробно расспросить Абасина об отце, о шахте, обо всем… Это показалось бессмысленным. Он сидел неподвижно в рабочей комнате Максима Максимилиановича, бездумно глядя на кристалл уралита, великолепный дар маленького Петюши.

Дальше запомнились лишь отдельные куски того, что он видел, точно окружающее возникало при свете спичек, задуваемых ветром.

Прошли мимо зеленые стены широкой просеки, по которой пролегала дорога. Белостенные коттеджи Кудельного неожиданно прервали полосу зелени с ее однообразным шумом. Над коттеджами высился громадный запыленный, дрожащий от работы машин корпус обогатительной фабрики: здесь днем и ночью дробилки размельчали асбестовую руду, подаваемую из карьера, циклоны отсасывали волокно драгоценной горной кудели.

Эта фабрика послужила Павлу ориентиром в поисках разреза, о котором говорила ему Валентина.

Перед Павлом раскрылась такая потрясающая пустота, что он невольно опустился на лавочку возле сторожки. Глубоко внизу, на дне разреза, сгущались синие тени, по лестнице с террасы на террасу поднимались люди.

— Как пройти в карьер ручной добычи? — спросил он у мальчика в черном берете.

— Вам кого нужно? — ответил тот женским голосом. — Вы здесь подождите. Кончилась смена… Валечка тут непременно ходит. Я взрывница, я ее, конечно, знаю.

Женщина задержалась на борту разреза, чтобы посмотреть, как практикантка встретится с молодым человеком. Стройный загоревший паренек в комбинезоне появился внезапно, бросился к Павлу, протянув руки с радостным восклицанием. Это была Валентина.

— Что случилось? — спросила она, увидев чемоданчик, лежавший на коленях Павла, прочитала телеграмму и побледнела. — Голубчик мой, еще и это! Но ведь до поезда много времени. Можно позвонить домой.

— Пойдем на телефонную станцию… Но говорят, что связи с Горнозаводском еще нет… — И остался сидеть.

Она провела рукой по его руке:

— У тебя жар, ты болен…

— Ничего…

— Идем! — Валентина заставила Павла опереться на ее руку и повела, стараясь ступать медленнее. — Нужно лечь, отдохнуть.

Возле него теперь был близкий, родной человек, и на душе стало легче. Он очутился в доме, где жила Валентина. Хозяйка-старушка напоила его холодным мятным квасом, а дочь старушки настойчиво расспрашивала его о Самотесове. Несколько раз появлялась Валентина. В последний раз она пришла обескураженная. На телефон рассчитывать не приходится: провод надолго занят трестовскими переговорами с Москвой. Таких разговоров накопилось очень много.

— Уже ночь, Павлуша, — сказала она. — Мое рудо-управление прислало машину довезти тебя до станции. Но как ты поедешь, дорогой!..

Зал ожидания был переполнен. Она увела Павла в привокзальный сквер, усадила на скамейку.

— Ты молодец, моя мечтательница, — благодарно улыбнулся он.

— Все будет хорошо, все будет хорошо, Павлуша! — проговорила Валентина и прерывисто вздохнула. — Нет, с мамой не могло случиться ничего! Передай маме, что я виновата перед ней. Я должна была вмешаться в твою жизнь на шахте. Ты переработался, похудел, щеки запали. Не улыбайся так. Я знаю, что ты выдержал бы любой груз, если бы не эти неприятности. Тем более я должна была подойти к тебе ближе, обнять…

Он смотрел на лицо, освещенное скользящим отблеском фонаря, качавшегося на ветру у вокзала. Глубокая и тревожная жизнь сердца горела в ее глазах.