В тот же миг, не целясь, выстрелил Миша. Высокий отпрянул от края террасы и, согнувшись, побежал к карьеру.

— Погляди, что со стариком, а я за «обличьем»! — И Василий бросился по бровке к каменоломне.

Младший Первухин скатился вниз, пересек террасу. Старик лежал ничком, прикрывая голову рукой, все еще ожидая удара. Капельки крови скатывались по пролысому черепу.

— Эй, гражданин! — окликнул его Миша. — Гражданин Халузев!

Из-под руки старик посмотрел на него, перекошенное лицо было страшно.

— Душегуб! — проговорил он плаксиво. — Душегуб треклятый, варнак! — Потом застонал, ткнулся лицом в землю. — Смерть моя… — шепнул он погасающим голосом.

Миша боялся и подумать, что может произойти с Василием, который остался один на один с тем высоким человеком, вооруженным, поднявшим руку на хилого старика, но он понимал, что и Халузева нельзя бросить без помощи и присмотра.

Выручка пришла неожиданно. Из-за поворота дороги показался обоз в три телеги, двигавшийся на каменоломню. Гилевские колхозники ехали подбирать бут для облицовки фундамента новой электростанции на Карпушихе.

Все сделалось быстро. Возчики, молодые знакомые ребята, столпились вокруг старика, с одного слова Миши поняли, что старика нужно в больницу; силач Коланутов подхватил Халузева, положил его на телегу.

— Митрий, ты повезешь! — приказал он одному из парней. — Да не спеши. Видишь, отец уж и не дышит, кажись.

Как только Митрий завернул лошадь к Гилевке, Миша ввалился в телегу Коланутова и погнал к каменоломне. Вот теперь, когда мысли были заняты только братом, он совершенно измучился. Впереди открылась пустота карьера. Он соскочил с телеги и, держа берданку наизготовку, бросился к сторожке, которая казалась крохотной под мощным гранитным бортом. Все кругом было пусто, тихо.

Серый гранит, испещренный черными точками слюды, уже нагрелся в лучах солнца и дышал сухим теплом. На полпути к сторожке Миша подался немного в сторону под самый борт карьера и, к удивлению Коланутова, стал подбираться к сторожке сбоку, точно выслеживая притаившегося зверя. Обогнув сторожку, он заглянул в открытую дверь и, отбросив осторожность, выпрямился. Сторожка была пуста.

Большой карьер был первым в цепочке карьеров, которые тянулись в сторону болот Клятого лога. Соединялись карьеры узкими выемками-щелями, по дну которых шла дорога. Коланутов видел, как Миша скрылся в первой выемке.

Второй карьер был значительно меньше первого и разрабатывался в две террасы. Камень из этой ломки ценился особенно высоко; до войны здесь добывалась плита для облицовки первых этажей многоэтажных домов, для речных и морских пристаней. Карьер точно спал. Тут и там лежали плиты, оставленные в различных стадиях обработки. Камень молча ждал, чтобы снова затрещали пневматические зубила, чтобы заискрилась сталь, обтесывая плиту. Говорили, что каменоломня должна ожить со дня на день, недаром сюда уже наведалась комиссия местпрома с московским представителем.

В этом карьере тишина показалась Мише особенно тяжелой, многозначительной.

— Вася-а-а! — крикнул он.

Уступчатые борта отдали крик короткими отголосками, но и только.

Подстегиваемый тревогой, Миша бросился в выемку, соединявшую второй карьер с третьим. Последняя выработка, самая молодая и неглубокая, прорезала каменное плато, по обочине которого, как крепостные зубцы, громоздились скалы. Между камнями зеленели сквозные березки и осины, а затек начиналось болото, уходившее в сторону Клятого лога, к дальней тайге.

— Васютка-а-а! — отчаянно завопил Миша. — Братенни-и-ик!

Ни ответа, ни привета. Камень раздробил его крик и погасил отголоски. Но вдруг из-за скалы показался Василий. Мокрый по пояс, он подошел к брату.

— Что угодно, гражданин Первухин? — спросил он спокойно. — Ваш музыкальный голос за три километра слышно.

— Жив? — схватил его за плечо счастливый Миша. — Честное мое, жив!

— Как будто, — согласился с ним Василий, обжимая обеими руками голенища, чтобы выгнать воду.

— А тот где?

— По болоту ушел… Я за ним сунулся, да назад вернулся. Пристрелит из-за болотной поросли. А со стариком что, с Халузевым?

— В больницу повезли.

— Живой, значит? Ладно! — Он сделал несколько шагов рядом с Мишей, хлопнул его по плечу: — Сегодня «сенокос» в общем удачный, как думаешь?

— Вполне удачный! — подтвердил Миша, больше всего обрадованный тем, что с его братом не произошло ничего страшного. — А этот, в картузе… кто такой?

— Дурацкие вопросы ставишь. Все ж таки это, конечно, не Павел Петрович. В летах уже, дьявол. Бежал тяжело…

— А проживает он на каменоломне, — добавил поспешно Миша.

— Должно быть. А Халузев… видать, в самом деле связной у «тех», у «дружков»… И что ему от Павла Петровича нужно — угадай-ка!

Гилевские ребята уже кончали грузить бутом вторую телегу, когда к ним подошли Первухины. Работа приостановилась, парни живо интересовались, кто чуть не вышиб душу из старика.

— Издали мы его видели. Высокий, в бушлате, картуз кожаный, черный… — начал Василий.

— Фью! — свистнул Коланутов. — Так это же конторщик от местпрома Алексей Нилыч!

— А может, и не он, а сторож, — выразил сомнение другой возчик.

— Опять-таки какой сторож! — уточнил третий возчик. — Двое сторожей-то на каменоломне.

— Говорю, в бушлате, в картузе кожаном, — повторил свое Василий.

— Так все они в одной форме, — почесал за ухом Коланутов. — Вот история!..

— Высокий, — вел свое Василий. — Здоровый дядька, высокий. В летах уже.

— А в летах, так это все же конторщик, он всех старее… Да что ж это никого не видно? — удивился Коланутов. — Он загорланил: — Эй, каменны черти! Давай отпуск на бут!

Голос раскатился по карьеру, повторенный эхом. Парни переглянулись. Стало жутковато.

— Пошли! — приказал Василий. Все двинулись к сторожке, которая, как выяснилось из слов гилевских ребят, также служила конторой местпромовского карьера и жильем двух сторожей и конторщика — в ожидании того времени, когда карьер снова заживет полной жизнью.

Вошли в сторожку, осмотрелись. Три топчана были кое-как заправлены серыми одеялами, На подоконнике стояли большой закопченный медный чайник и три чашки. Под потолком висела керосиновая лампа.

— Хозяйство середняцкое, — отметил Миша.

— Куда ж они подевались? — заговорили парни. — То все в карты резались. Чудно… Говорят, демобилизованные солдаты, а картежили, как базарное жулье.

Свернув махорочную цыгарку, Коланутов ощупал карманы, вспомнил, что спички утащил с собой Дмитрий, увезший старика в больницу, пощупал печурку, поскучнел и все же на счастье полез в устье за угольком. Нет, печурка, видать, давно не топилась. Среди мусора, забившего устье, ребята увидели скомканный кусок холста с пятном запекшейся крови.

— Стой! — встрепенулся Миша. — Хромал кто из них?

— Сторож Илья прихрамывать стал… Говорит, оступился в карьере ночью, ногу вывихнул.

— Когда хромать стал?

— Три иль четыре дня тому.

— Кто из них в Горнозаводск ездил, когда? А ну, вспомните, ребята! Дело важное… — заволновался Миша.

Начали вспоминать… то есть и вспоминать было нечего. Конторщик ездил за последнее время в Горнозаводск дважды: с пятницы на субботу и потом на среду. На плотине и в Гилевке видели конторщика на пути к станции, так как другой дороги на станцию нет. В его отсутствие отпуск бута производили сторожа, но во вторник и сторожей, кажется, в карьере не было.

— Пошли, Михаил Сидорович! — коротко приказал Василий, рванувшись прочь. — Полная ясность!

— Да в чем дело? — зашумели возчики.

Братья не ответили, точно буря вымела их из карьера.

Кирпичное здание больницы дремало за пышной зеленью тополей. Первухины пересекли двор, постучали в дверь, на которой белела дощечка: «Канцелярия».

Женщина в халате подняла на них глаза.

— Первухины даже болеют вместе, — сказала она басом. — Ну?