Колдунья чуть заметно пожала плечами, зябко пряча руки в широких красных рукавах рубахи.

– Да, приходит к озеру чуть не каждый день. Иногда мы выходим к нему… Этот зверек довольно забавен. И еще – он фанатик, а из таких людей легко вылепить нужную тебе вещь. Придет время, и отверженный жрец поможет лишить жизни того, кто и так уже исчерпал до дна чашу бытия, отпущенную ему небом.

Несколько минут немедиец шагал по лесу молча, обдумывая скрытый в словах женщины намек. Марна жаждала того же, что и он: смерти короля Вилера, ибо гибель монарха означала конец той Аквилонии, что есть теперь, и начало новой эпохи – эпохи огня и меча. Амальрик понимал, что расправиться с грозным самодержцем, окруженным кольцом свирепых Черных Драконов, будет непросто – короля превосходно охраняли, а перед тем, как его венценосные губы касались пищи или жидкости, их отведывали специально приставленные пажи. Кроме того, Вилер сохранил с военных годин привычку постоянно носить кольчугу под платьем, да еще, как болтали в дворцовых покоях злые языки, обладал таинственным амулетом Митры, который защищал потомков Хагена, делая их неуязвимыми для железа, и не снимал его даже на ночь.

Нумедидес как-то раз, в порыве откровенности, показал ему это изделие старинной работы – золотое изображение солнечного диска с человеческим лицом, окаймленным попеременно искривленными и прямыми протуберанцами. Изрядно захмелевший принц тряс перед немедийским посланником сокровенной вещицей, хвалясь при этом, что она дарует ему неуязвимость и могущество. Однако у принца Шамарского ему не приходилось видеть похожего талисмана, – впрочем, Валерий всегда отличался скрытностью и не стал бы лишний раз привлекать внимание, даже имей он его.

Зная все это, барон Торский давно похоронил надежду умертвить короля с помощью клинка или яда. Но магия – другое дело, и посланник уповал на колдунью, веря, что ей под силу, к примеру, поразить Вилера невидимой стрелой, выпущенной за много лиг от Тарантии, или сотворить нечто подобное, недоступное человеческому разумению.

С этой же целью он хотел использовать Ораста, рассчитывая, что мятежный жрец рано или поздно разгадает таинственные письмена колдовской книги… Юноша корпел над этим фолиантом днями и ночами напролет, и барону не в чем было его упрекнуть, но пока что добился не слишком больших успехов, ведь порой уходило несколько лун, чтобы познать смысл одной-единственной фразы.

Вот почему немедийца удивили последние слова Марны, в которых явственно слышалась надежда, что ведьма возлагала на Ораста.

– Я полагал, ты прибегнешь к колдовству, – пробурчал он недовольно.

– Да, и к нему тоже, – отрезала Марна, поняв посланника с полуслова.

Больше им не о чем было говорить.

Когда Амальрик выбрался из леса, где было значительно темнее, вечер уже вступил в свои права, на землю спустились густые сиреневые сумерки, и лишь далеко на западе, над темной чертой окоема, горела полоска заката, но багрянец ее уже был изрядно подпорчен глубокой ночной синевой, и если бы не щербатая желтая луна, зависшая над самой головой, так что, казалось, еще чуть-чуть, и она запутается в высоких кронах черных деревьев, – дороги под копытами было бы почти не разглядеть.

Барон Торский вполголоса выругал себя, поминая всех богов тьмы и света, за то, что так сглупил, задержавшись сверх всякой меры в лесной хижине, но поделать уже было нечего, и приходилось смириться с тем, что в столицу придется возвращаться в потемках. Мелькнула, правда, мысль попроситься на ночлег в дом к Тиберию Амилийскому, – воспитанный в традициях старого гостеприимства, тот никогда не отказал бы гостю в крыше над головой и куске хлеба, но Амальрик тут же отогнал минутную слабость. Не хватало еще, чтобы кто-то задумался – а что, собственно, делает немедийский посланник в столь неурочное время вдали от своей дворцовой опочивальни? Это было бы по меньшей мере некстати…

Закусывая на ходу краюхой хлеба, что поутру он прихватил на кухне, и запивая водой из фляги, – немедиец старался не злоупотреблять вином: ясный ум стоит куда больше минуты наслаждения от глотка живительной влаги, – он неустанно подстегивал коня, стараясь держаться лесной опушки, хмуро косясь на оставшийся позади холм и постепенно исчезающие из вида огоньки деревни. Какое-то время до него доносились еще звонкие детские крики, лай собак и коровье мычание, – но вот стихли и они. Теперь лишь треск сверчков да уханье совы нарушали безмолвие.

Прошло немного времени, не больше пяти поворотов больших водяных часов – клепсидры, и всадник перестал понукать лошадь, сказав себе, что спешить все равно некуда, и куда разумнее постараться прибыть в город только к рассвету, чтобы ночной страже не пришлось специально для него распахивать городские ворота. Нежелание привлекать к себе излишнее внимание по-прежнему оставалось для него основным… вот почему зоркие глаза бельверусского воина неустанно прощупывали тьму, в поисках предверия угрозы, а правая рука была готова выхватить клинок.

… И все же он едва не опоздал. Черная тень метнулась из тьмы, скользнула к морде лошади, хватая ее за поводья. Три другие тени, выглядевшие бесплотными призраками в серебристом лунном свете, выскочив из-за кустов, окружили всадника. Лязгнула сталь.

– Куда так спешит прославленный рыцарь? – услышал он хриплый, насмешливый голос. – Ведь ему куда легче будет ехать, если он поделится со скромными лесными братьями тем золотом, которое, наверняка, припрятано в кожаном кошельке на поясе.

– Милосердный путник не пожалеет, конечно, теплого шерстяного плаща для бедняги, который продрог и вымок в вечерней росе, – гнусаво вторил ему Другой голос. – Несправедливо, когда один в сапогах, а другой – бос…

Барон мгновенно оценил обстановку – против него четверо негодяев, промышляющих разбоем на лесной дороге, по-видимому, неплохо вооруженных и знающих свою силу, иначе чего бы это им заводить разговоры, вместо того, чтобы сдернуть его с коня и перерезать горло. Он напряг глаза, пытаясь рассмотреть своих будущих противников в зыбком свете луны. Тот, что заговорил с ним первым, – Амальрик про себя нарек его «Хрипатым» – был крепким, почти квадратным; лицо его скрывалось в тени широкополой шляпы, похожей на те, что пуантенские крестьяне носят, защищаясь от палящих лучей южного солнца, под рваным плащом сверкали крупные чешуйки кольчуги, крепкая рука сжимала длинную гандерландскую пику, которой легко было пронзить всадника насквозь.

Второй, также получивший прозвище по тембру своего голоса – Гнусавый, был коренастым бородачом, одетым в странные лохмотья, по очертаниям которых было невозможно угадать, что за одежда послужила для них материалом. Но важно было то, – и Амальрик сумел мгновенно это оценить, – что его могучий торс не был защищен никаким подобием доспехов, и барон подумал, что с этим вполне можно будет поговорить накоротке. К тому же, и меч негодяя на целых три пальца был короче палаша немедийца, что давало опытному фехтовальщику неоспоримое преимущество.

Два других стояли поодаль, в густой тени громадных вязов, и вполголоса переговаривались между собой – их посланник разглядеть не смог, но их тонкие фигуры свидетельствовали о том, что эти разбойники были, по-видимому, совсем юнцами. Что ж, пока они медлят, преимущество на его стороне.

Как бы в ответ его мыслям вновь раздался голос Хрипатого, в котором просквозило нетерпение, смешанное с желанием покуражиться:

– Благородный месьор не станет сидеть на коне, когда перед ним безлошадные собратья. Не лучше ли ему слезть с седла подобру-поздорову, чтобы не обижать друзей.

– Невежливого гостя послал нам Эрлик, – подхватил Гнусавый. – Придется, видно, научить его хорошим манерам.

– Да что с ним говорить! – перебил его ломающийся Юношеский голос одного из тех, что скрывались в тени и дотоле молчали, и что-то в его тембре напомнило немедийцу. Где-то он уже встречал обладателя этого намечающегося баритона, но где?