Винсент попытался встать с колен, руки его дрожали:

– Митра всемогущий, это вы, господин барон! Как вы попали сюда в столь поздний час? Видите ли, Дельрига ранили лесные разбойники, и я пытаюсь облегчить его страдания! – Юнец выпалил все это скороговоркой, а его притихший было брат, в затуманенное сознание которого проник глухой голос говорившего, застонал и пуще прежнего заметался по низкому ложу.

Амальрик презрительно посмотрел на насмерть перепуганного мальчишку и насмешливо хмыкнул:

– Страх, видно, отбил у тебя остатки разума, щенок. Байку про лесных разбойников оставь для своего легковерного папаши. Может, старик порадуется, что воспитал таких отважных наследников. Ты что, до сих пор не понял, что именно на меня вы осмелились напасть там, в лесу, вместе со своими друзьями, чьи души уже скитаются по бескрайности Серых Равнин? Я думаю, поутру барону будет любопытно послушать, как два амилийских наследника грабят и калечат несчастных путников, чтобы скрасить себе досуг.

С этими словами он опустился на простой деревянный стул – в покоях наследников не было другой мебели, ибо отец их считал, что будущим рыцарям с младых ногтей Должно приучать себя к воздержанию во всем – и вытянул ноги.

– Представляю, какой переполох поднимется в Тарантим, – мечтательно протянул он, как бы ни к кому и не обращаясь, – когда венценосный Вилер узнает, до чего докатился цвет аквилонской знати. Причем, еще надо учесть, что нападение совершено на подданного бельверусского сюзерена, с которым у Тарантии очень теплые отношения. Все это тянет, по самому малому, на четвертование. Тебе, дружок, никогда не приходилось присутствовать на подобной процедуре? Ну ничего, ты еще сможешь насладиться этой незабываемой сценой. Я попрошу достославного Вилера, чтобы твоего брата казнили первым…

Винсент стоял недвижно, словно оглушенный, но при последних словах дуайена он рухнул на колени и пополз к нему, пытаясь обнять его мускулистые икры в простых домашних чулках.

– Пощадите, месьор Амальрик! – завыл он. – Клянусь вам, мы никогда больше не опустимся до такого злодейства. Мы не думали никого убивать, мы хотели только немножко пошутить…

– Конечно, конечно, – в тон ему ответил немедиец. – Вы хотели немножко пошутить. Совсем немножко. Сначала немножко ограбить одинокого всадника. Очень приятно грабить, когда вас четверо против одного. Потом немножко поизмываться над беззащитным. А потом его убить, а тело бросить на съедение волкам. Я восхищен вашим чувством юмора, месьор.

– Нет, нет! – Юноша зашмыгал носом. – Мы не хотели ничего такого, Митра свидетель!

– Нечто похожее мне пытался объяснить твой друг, – вздохнул барон, – но его объяснения были неубедительны, и потому он остался без ног. Какая разница, в конце концов его бы все равно четвертовали, так что я просто выполнил роль слуги закона.

Глаза Винсента расширились от ужаса, кровь отхлынула от лица.

– Так вы убили Бернана, барон, – прошептал он в ужасе. – Вы осмелились добить раненого, но Кодекс Рыцарской Чести… и заветы Митры…

– Кодекс, говоришь! – Амальрик вскочил и пнул ногой съежившегося у его ног юношу. – Видно, этот Кодекс заставлял вас высматривать легкую добычу в ночной тиши, мразь! Или законы Митры обязывали умерщвлять безвинных?

Он схватил юношу за шиворот и встряхнул так, что у того клацнули зубы:

– Запомни настоящий кодекс, щенок! Если на тебя замахнулись – ударь! Если ударили – убей! А если пытались убить, то сравняй с землей кров дерзнувшего и истреби его семя до последнего колена! Всегда отвечай большим на то, что применили к тебе, и только тогда тебя будут уважать и бояться. Только тогда при звуке твоих шагов ничтожные людишки будут сгибаться в поклоне и опускать очи! Слушай внимательно, ублюдок, – он еще раз тряхнул обвисшего юнца, – и хорошенько запомни эти слова, они тебе еще не раз пригодятся в жизни. А что касается того, что благородный барон якобы добил раненого, то это полный вздор. Я не утруждал себя этим, зная, что поутру вы с братцем выполните эту неприятную работу сами. Иначе, может статься, что вашего приятеля подберут сердобольные крестьяне, и только Митра ведает, что он может им наговорить…

Он разжал пальцы, и отрок, словно куль с мукой, упал на пол. Амальрик более не обращая на него внимания, подошел к ложу, на котором лежал Дельриг, и грубо перевернул его на бок, чтобы лучше разглядеть рану. Больной вскрикнул и затих.

Винсент кряхтя поднялся и, подойдя к ложу, робко тронул немедийца за рукав:

– Что вы делаете? Ему же больно!

– Да, ему больно, и будет еще больнее, если ты не раздобудешь горячей воды, бальзама из ноготков и можжевелового сока. Давай, пошевеливайся, если хочешь, чтобы брат дожил до утра.

Через несколько мгновений взмыленный Винсент притащил все, что перечислил барон, и немедиец, засучив рукава рубахи, принялся священнодействовать. Первым делом он, прокалив над свечой лезвие кинжала, расширил его острием края раны, из которой тотчас же хлынула кровь; затем осторожно извлек свой метательный нож, раскачивая его, словно цирюльник раскачивает негодный зуб, после промыл рану и полил ее можжевеловым соком, который, как он знал, приостанавливает воспаление, и туго перебинтовал чистыми холщовыми полосками, намазанными бальзамом.

Закончив, он приказал заикающемуся от волнения Винсенту полить из кувшина себе на руки и тщательно протер каждый палец, после чего насухо вытер ладони и погрузил их в плошку с можжевеловым настоем, что-то шепча себе под нос. Спустя некоторое время он подошел к больному и принялся делать сложные пассы руками – со стороны казалось, что он зашивает невидимой нитью края раны, не переставая бормотать заклинания. Наконец он стряхнул кисти, как если бы на них была влага, потряс ими в воздухе и устало опустился на стул.

– Я сделал все, что нужно! – бросил он недоумевающему Винсенту. – К утру у твоего брата боль утихнет, а рана затянется. Он сможет встать и будет чувствовать себя много лучше, хотя, возможно, ощутит слабость. Распорядись принести ему горячей похлебки и можешь дать немного вина. Я полагаю, что уже к полудню этот молодчик сможет снова скакать как жеребец – рана не будет его беспокоить, хотя полностью пройдет через пару седьмиц. Не забывайте раз в день ее перебинтовывать, а когда все кончится – принесите обильную жертву всемогущему Митре. Понял?

Юноша утвердительно закивал:

– Да, мой господин, я благодарю вас от своего имени и от имени Дельрига. Отныне у вас нет более преданных слуг.

– Вот это верно! – фыркнул немедиец. – Ибо если вы хоть раз разочаруете меня своим радением, то плаха Тарантии живо напомнит вам, что долги нужно платить…

На следующий день Амальрик вышел из отведенных ему покоев лишь к обеду. Нога почти не болела, и немедиец усмехнулся, напомнив себе не забыть поблагодарить хозяина за заботу – ведь местного лекаря прислали ему чуть свет, и тот, невзирая на протесты посланника, все утро усердно врачевал его своими жалкими компрессами. Ну что ж, пусть слух о чудесных примочках разнесется далеко по округе, ведь его пациент, недавно лежавший пластом, спустя полдня лишь едва заметно прихрамывает, говорил себе барон. Спускаясь неспешно по широкой дубовой лестнице, что вела в трапезную, он подумал, что этот костоправ пришелся как нельзя кстати, а то радушные хозяева могли бы задаться вопросом: отчего их гость, который вечером, по словам слуг, едва ковылял по дороге, пополудни порхает, словно мим на танасульской ярмарке?

Убранство зала отличалось той же грубой простотой, что и остальной дом. Привыкший к роскоши Немедии, мраморным колоннам и изразцовым полам дворцов, золотой отделке и бархатным шпалерам, барон Торский чувствовал себя здесь неуютно. Тяжелые каменные стены давили на него, суровость обстановки угнетала. Казалось, пиршественная зала амилийской твердыни не претерпела никаких изменений с тех самых пор, как десятки зим назад грубые предки барона Тиберия, обряженные в неуклюжие латы, изготовленные из бесчисленных слоев выдубленной кабаньей кожи, хлестали здесь вино из неказистых глиняных кружек, рядом с ними позвякивали уздой их боевые ширококостные кони; а похотливые оруженосцы лапали здесь же, на охапках вонючей соломы с немытых и чумазых служанок.