Внезапный взгляд, брошенный принцем на галерею, словно лишил его воли и уверенности в себе. Он даже не мог найти в себе силы возненавидеть этого угрюмца. Ему внезапно сделалось не по себе. Тени надвинулись на него, тьма зашевелилась угрожающе… он ощутил, как поползли по спине мурашки, желудок сжался липким комком. Галерея не казалась больше таким уж надежным укрытием. Ему не терпелось уйти отсюда, скрыться, позабыть обо всем, что он видел сегодня. Волна нечеловеческой усталости накатила на него. В глазах помутилось, подкосились колени. Ораст испугался, что если не уйдет отсюда немедленно, то потеряет равновесие и рухнет прямо вниз, в зал. Он почти уже видел изумленные лица обедающих, и свое тело, мертвое, изломанное на изразцовых плитах у камина… Пошатываясь, цепляясь за портьеру, Ораст выбрался из укрытия.

В коридоре он постоял какое-то время, пытаясь отдышаться и прийти в себя. Где-то вдали трижды пробил колокол – время ночной стражи. Господа расходились на ночь по своим покоям. Спешили запереть дверь и погасить свечи в залах слуги. Вскоре огромный дом погрузится в сон, но Ораст вдруг понял, что не уснет и не найдет покоя, если не сделает прежде еще одно – последнее. Он должен был увидеть Релату.

Это желание было бессмысленным, нелепым, – более того, опасным. Однако бывший жрец достиг уже той стадии безумия, когда никакие доводы благоразумия не в силах возобладать над горячкой страсти. Ему необходимо было говорить с девушкой, и он готов был смести любые преграды на своем пути, воздвигнутые чужой ли силой, или собственным разумом. Не чуя ног под собой, жрец устремился вверх по лестнице, туда, где располагалась опочивальня дочери барона.

Лишь одной возможности он не учел, – и застыл в дверях девичьих покоев, куда ворвался, преступив все законы приличия и чести, бледный, задыхающийся, не в силах поверить собственным глазам. Релаты в комнате не было!

Ты так торопишься уйти? Валерий недоуменно поднял брови. За весь вечер Нумедидес не выдавил из себя и трех слов и сидел за столом, надутый, вяло ковыряясь в тарелке с жарким, так что Валерий даже забеспокоился, не заболел ли его кузен, всегда отличавшийся завидным аппетитом. И вдруг, когда принц уже любезно распрощался с сыновьями Тиберия, пожелал им доброй ночи и скорейшего выздоровления батюшке – этот необъяснимый всплеск язвительной враждебности! Валерий медленно обернулся к Нумедидесу.

– Да, я хотел бы уйти. День был долгим, и я порядком устал. А что, Ваше Высочество не изволит отпускать меня? – Последняя фраза прозвучала нарочито резко, с неприкрытой издевкой. Смущенные столь явным напряжением между вельможными гостями, Винсент с Дельриком, поспешно пробормотав извинения и взяв по кубку вина, отошли к пылающему камину, подальше от начинающейся сцены. Нумедидес поднял голову, сонно хлопая глазами. Валерию показалось, он не в состоянии был сразу отозваться на его слова, – точно ныряльщик, всплывающий на поверхность из вязкой пучины.

Но вот взгляд Нумедидеса прояснился… и вспыхнул откровенной злобой.

– Торопишься? Может, тебя ждут еще какие-то развлечения сегодня?

Помимо воли, Валерий покосился на мирно беседовавших у очага братьев. Хвала Митре, они, кажется, ничего не услышали. Он похолодел, представив, что за скандал разыгрался бы, узнай эти горячие головы о происшедшем сегодня в лесу. Едва ли ему удалось бы объяснить, что встреча их с Релатой на поляне была абсолютно непреднамеренной и не таила ни малейшей угрозы чести их сестры. С мрачной усмешкой Валерий сказал себе, что, несмотря на его сан, у него скорее потребовали бы кровью искупить вину, – и лишь затем, возможно, снизошли бы до разговора.

Хвала Митре, суета в замке, вызванная несчастным случаем с бароном, захватила всех, и слуг, и наследников, – и никто даже не заметил возвращения принца. Релата, бросив на него последний взгляд, полный огня и смутных обещаний, поспешно скрылась… и даже сейчас, вспоминая об этом, Валерий не сдержал вздох облегчения. Внимание девушки было ему лестно – однако таило слишком много опасностей и слишком легко могло увлечь на скользкий путь. Единожды испытав на себе последствия подобных ошибок, принц Шамарский отнюдь не горел желанием повторить это вновь.

По счастью, их отъезд был намечен на завтрашнее утро. Лишь тогда он сможет вздохнуть полной грудью, – воздух амилийского замка внезапно сделался слишком душным. Да еще эта непонятная враждебность Нумедидеса…

Глядя кузену в лицо, он произнес как мог твердо, стремясь одновременно убедить в своей искренности и дать понять, что сейчас не время и не место затевать ссору:

– Я очень устал, и мне не до развлечений, брат. Все удовольствия, что есть в этом замке, я с радостью уступаю тебе.

Нумедидес задумался на миг, прижимая толстые, унизанные перстнями пальцы к влажным губам. И, отхлебнув вина, заметил небрежно, словно и вне всякой связи с предыдущим:

– Как странно… Я был уверен, что маленькая Релата спустится к нам сегодня. Она ведь обещала сыграть мне на лютне… – Он неожиданно усмехнулся, недобро, точно вкладывая в свои слова некий тайный смысл. – Должно быть, теперь она захочет играть только тебе.

Валерий устало покачал головой. Боги пресветлые, мало ему других забот – так теперь еще эта глупейшая ревность! Погруженный в себя, он мало что замечал вокруг, особенно в последнее время, хотя и раньше он не мог похвастаться особой наблюдательностью, – однако повышенный интерес брата к дочери барона он отметил еще со дня злополучного Осеннего Гона. После явления Цернунноса, хоть принц и был явно не в себе, однако ведь не стал хватать за ноги кого ни попадя, а потянулся к этой смазливой девице. Да, если бы не тот досадный случай, то он с радостью препоручил бы любвеобильную дочку Тиберия заботам Нумедидеса, и искренне пожелал бы обоим счастья! Но это, увы, невозможно. И к тому же, устами принца сегодня говорило уязвленное самолюбие отвергнутого самца, а не искренняя страсть. Как ни старался, Валерий не мог заставить себя поверить, что кузен его способен на неподдельные человеческие чувства, – кроме зависти и ревности к более удачливому сопернику.

Да еще эта гадалка – Эрлик ее забери!.. Ему вспомнилось, как мрачен был Нумедидес, когда догнал Валерия в лесу. В сердцах, и сразу, должно быть, пожалев о нечаянной откровенности, он признался брату, что Марна отказалась гадать ему. Взяла перепелку, извлекла внутренности, и тут же, по словам Нумедидеса, взвыла, точно ошпаренная кошка: «Оленя убей! Оленя!» – и с нечленораздельными воплями скрылась в своей избушке; так что принцу пришлось несолоно хлебавши возвращаться назад.

Самому Валерию это показалось смехотворным, и его презрение к горе-прорицательнице лишь усилилось. Видно, фантазия ее исчерпалась на первом же предсказании и, не зная, что бы еще наплести доверчивому принцу, отделалась от него под самым нелепым предлогом. Ибо смешно было бы, в самом деле, полагать, будто по оленьим кишкам гадать у нее выйдет лучше, чем по птичьим… Хотя Нумедидес скептицизма кузена не разделял, и заметно было, что случившееся уязвило его куда сильнее, нежели он тщился показать.

И это лишь подогрело недобрые чувства, что питал к Валерию принц. Оставалось лишь надеяться, что, когда тот удалится наконец в Шамар, Нумедидес успокоится и перестанет искать угрозу там, где нет ее и в помине. Что ж, пусть пройдет время… С внезапной остротой и горечью Валерий проклял свою уступчивость, что толкнула его отправиться с кузеном в Амилию. Да уж, радости эта прогулка не принесла никому, ни ему самому, ни брату, ни терпеливым хозяевам. Вон как бедным молодым баронам приходится делать вид, что их совершенно не интересуют разговоры венценосных гостей. Скорее бы утро! С первыми лучами солнца нужно убраться отсюда прочь, как можно дальше. Пока не случилось чего недоброго.

– Я не люблю лютни, – холодно сказал Валерий Нумедидесу, стремясь передать скрытый смысл, вложенный им в эти слова. – Ее звуки утомляют меня и наводят тоску… Доброй ночи, брат. – Он поклонился и встал.