Вы только подумайте, Эвелин, чтобы дожить до моего возраста, вам понадобится ещё тридцать семь лет!

Эвелин засмеялась:

— А что испытываешь, когда тебе восемьдесят шесть, миссис Тредгуд?

— Ну, вообще-то я никакой разницы не ощущаю. Я же говорила, это сваливается на тебя как снег на голову. Вчера ты молодая, а сегодня раз — и твоя грудь и кожа обвисли, и приходится напяливать резиновый бандаж. Но ты ещё не знаешь, что ты старуха. Видно, конечно, когда в зеркало смотришь… Иногда я пугаюсь чуть не до смерти. Шея будто гофрированной бумагой обтянута, и столько морщин, что ничего нельзя поделать. Ой, у меня было какое-то средство от морщин, от «Эйвона», но оно действует не дольше часа, а потом все опять становится как прежде. Ну, я и решила: хватит, в конце концов, себя дурачить. Даже с лицом теперь ничего не делаю, только лосьона чуть-чуть и брови подвожу, чтобы понятно было, что у меня брови есть, а то они белые теперь. Да ещё эти пятна на руках из-за печени.

Она посмотрела на свои руки и засмеялась:

— И откуда только это берется? Даже фотографироваться я уже слишком стара. Фрэнсис хотел щелкнуть нас с миссис Отис, но я спряталась. Сказала, что фотоаппарат из-за меня сломается.

Эвелин спросила, не бывает ли ей здесь одиноко.

— Ну, иногда бывает. Конечно, ведь мои-то все поумирали уже… Изредка заходит кто-нибудь из церкви навестить, но это только «здравствуй и прощай». Да, так оно и бывает — здравствуй и прощай.

Иногда смотрю на фотографии Клео, Альберта и думаю, как они там… и вспоминаю свою жизнь. — Она улыбнулась Эвелин. — Этим вот и живу, милочка, — воспоминаниями о том, что когда-то было моей жизнью.

Полустанок, штат Алабама

18 ноября 1940 г.

Культяшка играл в своей комнате — стрелял из пистолета резиновыми шариками по картонным дроздам. Руфь что-то писала, и тут влетает Иджи — она вернулась с очередной сумасшедшей рыбалки клуба «Маринованный огурец».

От радости Культяшка прыгнул ей на шею, едва не сбив с ног. Руфь тоже обрадовалась: она всегда беспокоилась, если Иджи уезжала на неделю или больше, особенно когда дело касалось реки и Евы Бейтс.

Культяшка побежал на кухню и тут же вернулся.

— А где же рыба?

— Понимаешь, Культяшка, — сказала Иджи, — дело было так. Рыбу мы, конечно, поймали, но она оказалась такая здоровенная, что мы не смогли вытащить её из воды. Мы её сфотографировали, и одна только фотография весила целых двадцать фунтов.

— Ой, тетя Иджи, да не поймали вы никакой рыбы!

В это время послышался голос:

— Ау-у! Это мы с Альбертом к вам в гости пришли… — И в комнате появились высокая симпатичная женщина с волосами, закрученными узлом на затылке, и умственно отсталый мальчик примерно одного с Культяшкой возраста.

Они зашли на чашечку кофе, как, впрочем, делали каждый день последние десять лет, и всегда им были рады.

— Привет, — сказала Иджи. — Как делишки?

— Прекрасно, — ответила Нинни и села. — А вы, девочки, как?

— Знаешь, Нинни, мы хотели поесть на ужин рыбки, но, видно, она решила не клевать на эту удочку. — Руфь засмеялась. — Ничего не поделаешь, придется поужинать фотографией.

Нинни огорчилась:

— Ну-у, Иджи, а я-то мечтала о жирной зубатке. Люблю хорошую рыбу. Стыдно сказать, я ведь только один раз её и пробовала.

— Нинни, — сказала Иджи, — зубатка не клюет посреди зимы.

— Нет? Надо же! А я почему-то думала, что зимой рыбы так же хотят есть, как и летом.

— Действительно, Иджи, почему они не клюют зимой? — спросила Руфь.

— Ну только не потому, что есть не хотят. Вообще-то это зависит от температуры червя. Зубатка, даже самая голодная, не станет глотать холодного червя.

Руфь посмотрела на Иджи и покачала головой, в очередной раз удивляясь её фантазии.

Но Нинни сказала:

— Логично. Я, например, сама терпеть не могу холодную еду. Но мне кажется, даже если ты подогреешь этих червяков, прежде чем на крючок насадить, они все равно остынут, пока опустятся на дно реки, правильно я говорю? Кстати, о холоде. Как зима-то разошлась! У вас тут холодина, как в подземелье.

Альберт с Культяшкой стреляли по картонным дроздам, а Нинни пила кофе. Вдруг она сказала:

— Культяшка, приходи к нам пострелять по дроздам, которые сидят у меня на телефонных проводах. Нет, я не хочу, чтобы ты их убивал, просто припугни, и все… А то они своими лапками подслушивают мои разговоры.

Руфь, обожавшая Нинни, спросила:

— Ты это всерьез, Нинни?

— А как же, милая, это ведь Клео сказал.

Бирмингемская газета для цветных

мистера Милтона Джеймса

19 ноября 1940 г.

* ВСЯКАЯ ВСЯЧИНА *

МОШЕННИЦА УШЛА, ПРИХВАТИВ 50 ДОЛЛАРОВ

Миссис Салли Джинкс, проживающая по адресу Хауэлл-стрит, 68-С, вчера вечером заявила в полиции, что стала жертвой мошенничества. Миссис Джинкс сказала, что женщина, назвавшая себя сестрой Белл, пришла к ней в дом и каким-то образом убедила её завернуть пятидесятидолларовую купюру в салфетку, положить в сундук и не трогать сверток четыре часа. Когда салфетку развернули, денег не оказалось.

Супруги Робинсон передают своим друзьям, что потеряли друг к другу всякий интерес.

НАШИ УЛИЦЫ ОСИРОТЕЛИ

Появилось ощущение, что Восьмой авеню чего-то недостает.

Артису О. Пиви, чья слава гремела по всему городу, видимо, крепко пришелся по душе «Город на ветрах».[27] Женская часть населения наверняка будет по нему страшно скучать.

До нас дошли сведения, что мисс Хелен Рейд пришлось вызвать полицию: в её дом поздно ночью пытался проникнуть взломщик и причинить ей телесные повреждения… Прибывшая полиция обнаружила мужчину, который прятался в подвале со штуковиной, которой колют лед, и уверял, что он всего лишь разносит лед по домам.

Не тот ли это самый мистер Шепард, который в прошлом году ухаживал за мисс Рейд?

…Клуб «Эсквайр» готовится к ежегодной встрече своих членов, где они обычно отрываются по полной программе.

МУЗЫКАЛЬНЫЕ НОВИНКИ

Гвоздь сезона, «Афро-американская фантазия» Эллингтона, привлекла всеобщее внимание. Пианист в «Креоле» сбацал буги-вуги, которые звучали несколько странно, но эффект был потрясающий.

Чикаго, штат Иллинойс

20 ноября 1940 г.

В Чикаго шел дождь. Артис О. Пиви бежал по улице. Увидев надпись «Дары моря. Жареная рыба за 35 центов», он юркнул под навес. Через дорогу, в «Альгамбре», шли «Удачливые воры» и «Империя гангстеров». Он и сам чувствовал себя беглецом, уехав так далеко от дома, чтобы спрятаться от некой дамочки по имени Электра Грини.

Артис стоял под навесом, курил «Честерфилд» и размышлял о суете жизни. Его мать как-то сказала, что, когда у неё дурное настроение, ей достаточно подумать о дорогом Иисусе, чтобы воспрянуть духом.

Однако не мысль об Иисусе подняла настроение Артису, а вполне земная чернокожая красотка с пухлыми губами и на высоких каблуках. У Артиса сразу воспрял не только дух, но и кое-что ещё к большому удовольствию вышеназванной. В этом и была главная проблема его жизни: слишком уж часто он влюблялся, и слишком безрассудно.

Он то и дело ввязывался в опасные игры, в результате которых на сцене появлялся муж возлюбленной, поскольку Артис ни в чем не знал границ. Любое существо женского пола, попав ему на глаза, тотчас становилось его собственностью. Он плевать хотел на чужие территориальные права, поэтому нередко ощупывал свое тело, проверяя, нет ли там ножевых ран, и не переломаны ли кости, и очень часто искомое находилось. Застукав Артиса с неподходящей женщиной и в неподходящий момент, одна бронзокожая амазонка пырнула его штопором. После этого происшествия, в результате которого у него остался шрам на, как бы это сказать, интересном месте, Артис стал более осмотрительным. Теперь он опасался морочить голову женщинам, которые превосходили его калибром. И тем не менее он оставался сердцеедом. И слишком многие искали его этим вечером. Маленький, худой и темнокожий до синевы, он стал источником множества неприятностей для представительниц противоположного пола. Одна крошка даже умудрилась выпить банку лака для пола и запить его кружкой хлоракса, пытаясь уйти из мира, в котором существовал Артис. Она выжила, проклиная ядовитую гадость, навсегда испортившую ей цвет лица, а он с тех пор боялся выходить на улицу, так как она иногда подкрадывалась сзади и что есть мочи била его по голове сумочкой, набитой камнями.