— А у тебя? — спросил он.

Он понятия не имел, сколь сексуально невоздержанна была Луиза всю жизнь, и она не планировала его просвещать.

— Пфф, — фыркнула она, — горстка парней разве что, довольно долгие отношения. Лишилась невинности в восемнадцать с одним мальчиком — мы уже пару лет тогда гуляли.

Врушка, врушка, черствая плюшка. Луиза всегда неплохо врала — нередко думала, что в другой жизни стала бы отличной мошенницей. Может, и в этой жизни станет, кто знает, — жизнь-то не закончилась.

Надо было сказать правду. Сказать правду обо всем. Надо было признаться: «Я умею только разорвать человека на куски и сожрать — я понятия не имею, как еще любить».

— Свежий сельский воздух сдует с нас паутину, — сказала она Маркусу. — То, что доктор прописал.

А может, и не прописывал.

— Опять задержишься? — спросил Патрик, когда она позвонила предупредить, что у них тут «малка поездочка» (как упорно называл это Маркус). — А местная полиция не может тетку навестить? Далековато ехать, только чтоб проверить. Это ведь не открытое дело, все неофициально? Ничего же не случилось.

— Патрик, я не учу тебя оперировать, — огрызнулась она. — Давай ты не будешь учить меня полицейским процедурам, ладно? Буду признательна.

Он ее подобрал, надеясь, что она починится, что, если терпеливо о ней заботиться, она выздоровеет, — теперь, наверное, разочарован. Червивая роза, треснувшая чаша. Доктор тут не поможет.

— Злишься, — продолжала она, — потому что я вечером напилась в одиночестве, а не пошла в этот ваш театр? — Она презрительно подчеркнула «театр», будто это скука смертная, для среднего класса, будто она — Арчи в припадке подростковой невыносимости.

— Я тебя не обвиняю в том, что ты напилась, — кротко ответил Патрик — возразил, но не заспорил. — Ты сама себя винишь.

Может, его убить? Проще, чем развестись, и у Луизы появится масса новых проблем вместо поднадоевших старых. Может, Говарду Мейсону полегчало, когда всю его семью стерли с лица земли? Осталась только Джоанна, записанная нестираемым фломиком. Ему было бы гораздо лучше, если б стерли и ее.

— Не кипятись, — сказал Патрик. — Шотландская задиристость — она вообще мешает.

— Чему мешает?

— Твоему прекрасному «я». Ты, знаешь ли, сама себе злейший враг.

Инстинктивный рык она загнала обратно в глотку и пробубнила:

— Да, наверное, просто у меня голова лопается. Мне жалко, что так получилось, — прибавила она. — Правда жалко.

— Мне тоже, — сказал Патрик.

Может, в это заявление нужно вчитать дополнительные смыслы.

Они переехали границу. На тот берег Твида и за колючую проволоку. Фронтир.

— Теперь живем по английским правилам, — сказала она.

— В погоне за неуловимой теткой, — ответил довольный Маркус. — Может, музыку поставим, босс? — Осмотрел сборник Марии Каллас в плеере и с сомнением сказал: — Блямс и помоги мне Боб. Не очень-то дорожная музычка, а? У меня пара дисков есть. — Порылся в рюкзаке, который вечно таскал с собой, извлек портмоне для компактов, расстегнул молнию. — Готовьтесь.

Ну конечно, он был бойскаутом. Таких хлебом не корми — дай научиться вязать узлы и из пары веточек сооружать костер. Любая мать мечтает о таком сыне. Маркус и в полицию пришел, потому что хотел помогать людям, хотел «что-то изменить» — к гадалке не ходи.

— Ты зачем в полицию пришел, Маркус?

— Ну, знаете, как обычно. Хотел, наверное, попытаться что-то изменить, людям помочь. А вы, босс?

— Хотела бить людей большой палкой.

Он рассмеялся — бесхитростный звук, не окрашенный годами цинизма. Ну-ка, ну-ка, и какая же музыка у него «дорожная»? Для Спрингстина[144] слишком молод, но слишком стар для «Твинисов», которых любит слушать в машине детка. (Смешно: ребенка Джоанны Траппер она теперь тоже машинально называла просто деткой.) Маркусу двадцать шесть, он еще, наверное, любит все то же, что Арчи, — «Сноу Патрол», «Кайзер Чифс», «Арктик Манкиз»,[145] — но нет, аудиосистему «БМВ» засорил князь легкой музыки Джеймс Блант.[146] Луиза одной рукой схватила портмоне и высыпала содержимое Маркусу на колени. Портмоне извергло Нору Джонс, Коринн Бейли Рей, Джека Джонсона, Кэти Мелуа.[147]

— Боже мой, Маркус. Рановато тебе пока умирать.

— Босс?

Они поменялись местами на заправке в Уошингтоне. В магазине две газеты рапортовали о пропаже Декера. «Кровопийца вышел на свободу и словно канул в воду». Рифма плюс тройная аллитерация — надо отдать ребятам должное.

— Даже как-то жалко его, — сказал Маркус. — Он ведь уплатил по счетам и так далее, а его все наказывают и наказывают.

— А ты кто — мать Тереза?

— Нет, но его судили, он уплатил, что ему теперь — вечно платить?

— Да, — сказала Луиза. — Вечно. И расплатиться все равно не успеет. Не переживай, — прибавила она, — к моим годам тоже станешь загрубелый и бесчувственный.

— Да уж надо думать, босс.

— Никогда «бимер» не водил, — сказал Маркус, садясь за руль и подстраивая водительское сиденье. — Круто. А почему мы полицейскую машину не взяли?

— Потому что у нас не полицейские дела. Строго говоря. У тебя выходной, у меня выходной. Поехали проветриться.

— Далековато заехали.

— Только с машиной поосторожнее, скаут.

— Есть, босс. Вперед. К бесконечности — и дальше![148]

Он хорошо водил — Луиза почти могла расслабиться. Почти. Итак, пожилая тетя, мы идем, кто не спрятался — мы не виноваты. Ложная тетя. Фарс все фарсовее. Только вот не смешно, — впрочем, Луизу фарсы редко смешили, она предпочитала скорее трагедии о мести. Патрик, как ни удивительно (может, и не удивительно), любил комедии эпохи Реставрации. И Вагнера. Благоразумно ли выходить за поклонника Вагнера?

Когда юный Говард Мейсон впервые попал на концерт, Брэдфордское хоровое общество давало «Мессию» Генделя, и на «Аллилуйя» он разрыдался. Или она путает его с каким-нибудь альтер эго, его липовым доппельгангером?

Книга, которую он писал в Девоне зимой перед убийствами, называлась «И играет духовой оркестр» — главный герой, пока не добившийся успеха драматург (с севера, конечно), по рукам и ногам связан семейной жизнью в обличье двух малолетних дочерей и жены, которая заставила его переехать в провинцию. Малышу Джозефу не досталось фиктивной личности — маленького сына Говарда Мейсона не накололи на булавку.

После убийств Говард бросил живописать свою жизнь и переехал в Лос-Анджелес, где работал над сценариями провальных фильмов. (А где была Джоанна?) Сценарная карьера зашла в тупик, Говард побродил вокруг бассейна в Лорел-Каньоне и произвел на свет посредственный сборник рассказов о британском писателе в Голливуде. Не Фицджеральд. Говард Мейсон так и не написал (даже разговоров не заводил) романа о человеке, у которого убили всю семью, пока он где-то куролесил со шведской любовницей. Жаль, упустил возможность — наверняка бы вышел бестселлер.

Она сегодня получила уже три сообщения от Реджи. Все взбудораженные: в первом был номер автомобиля (черный «ниссан-пэтфайндер», девчонка многим свидетелям фору даст), и посреди одного особо захлебывающегося коммюнике прозвучало имя Андерсон. В Луизу вгрызлась совесть. Выясняется, что все фантазии Реджи вырастают из реальности, но похищение? Да ну? (Похитили! Доктора Траппер похитили.) Бред, чистый бред.

В третьем сообщении перечислялось содержимое сумки Джоанны Траппер, которую Реджи нашла в спальне. Очки для вождения, как она могла без них уехать? Ингалятор. Кошелек! В голове расцвела мигрень — подобно грибу атомного взрыва, мозг рос, рос, распихивая кости черепа. Луиза закрыла глаза и вжала кулаки в глазницы. В ней зародилось ужасное подозрение: быть может, Реджи права — с Джоанной Траппер случилось что-то плохое.