— Этого нечего брать с собой, он уже умер!

Известие о смерти одного из врагов заставило его улыбнуться злорадной улыбкой.

Встав на ноги, Вильтар обратился к секретарю со словами:

— Вы поспели как раз вовремя, синьор, и выбрали себе прекрасное оружие... Могу я узнать, кому я обязан удовольствием продолжать свое земное существование еще некоторое время?

Секретарь, поправляя свой факел, взглянул на француза и сказал угрюмо:

— Я не нуждаюсь в вашей благодарности. Разве можно спать, когда у самых дверей происходят подобные скандалы? Впрочем, вы, я вижу, француз; очень сожалею, что продлил ваше существование, как вы говорите: будь я на месте сенаторов, я перевешал бы всех французов в Венеции.

Вильтар, ощупывая свои члены, чтобы убедиться, что все они целы, и потирая свои плечи, отвечал ему:

— Я люблю откровенных людей, синьор, и не намерен ссориться с вами. Совершенно согласен с вами, что многие из моих соотечественников стоят того, чтобы их повесили, так же, как и большинство ваших, конечно. Но, во всяком случае, позвольте поблагодарить вас, ваш факел оказался прекрасным оружием, хотя он и причинил мне порядочные ожоги на руках.

— Удивляюсь, что вы еще живы, я никогда не видел, чтобы кого-нибудь отделали так, как вас. Но вы, французы, народ живучий: у вас воловья шкура вместо кожи.

— Скорее стальная, чем воловья, — любезно поправил его Вильтар. — Видите ли, синьор, я хорошо знаю обычаи вашей страны, и поэтому на теле у меня всегда надета железная кольчуга.

— Ах, вот в чем дело, ну, теперь мне все ясно. А жаль, что с вами не покончили; чем меньше вас, французов, тем лучше!

И с этими словами он вошел в дом и бесцеремонно захлопнул за собою дверь. Вильтар, все еще улыбаясь, направился к Флориану и плотно поужинал там каплуном и бутылкой бургундского. Только беспорядок в одежде и глубокий шрам на левой руке свидетельствовали о только что пережитой драме, но все же в душе Вильтар решил никогда впредь не ходить одному без провожатого по этим темным улицам, наполненным убийцами и трусами.

Все еще улыбаясь, он приказал подать себе перо и бумагу и начал писать Бонапарту письмо, в котором уведомлял его о смерти Гастона, графа де Жоаеза, которого он любил как брата. Занятие это очень забавляло Вильтара, и он сожалел только о том, что не мог лично присутствовать при том, как Бонапарт прочтет это послание.

Жозеф Вильтар не отличался особенно музыкальным голосом, наоборот, звуки, воспроизводимые им, были хриплы и неприятны, но для Гастона, услышавшего его пение из окон дома «Духов», оно показалось ангельским и сразу так ободрило его, что он как-то невольно поверил тому, что действительно в доме маркизы для него безопаснее, чем где-либо в другом месте. И действительно, что могло привести Вильтара к церкви св. Захария, если не спасение его друга? Гастон был уверен в том, что Вильтар тщательно исследовал все дело и убедился в безопасности своего соотечественника; если бы было наоборот, он, ни минуты не медля, дал бы знать Наполеону об опасности, угрожающей его посланнику.

Немного успокоившись, Гастон не без удовольствия остановился на мысли, что, вероятно, жизнь его очень дорога маркизе, если она решила не только хитростью завлечь его в свой дом, но и устроить так, что он не мог выйти теперь из него.

— Эта женщина любит меня, — решил он. Он не боялся ее никогда, несмотря на рассказы о ее жестокости по отношению к его соотечественникам; он всегда доверял ей и не боялся ее даже и теперь, когда находился в ее власти и сидел взаперти. «Вильтар сумеет вовремя освободить меня отсюда, — думал он, — а пока я могу заняться маркизой». И с этой мыслью он лег в постель и скоро заснул крепким здоровым сном, и во сне ему снилась женщина с черными глазами, прижимавшаяся пурпуровым ротиком к его устам.

Гастон спал, не просыпаясь до самого утра, и только когда в семь часов к нему вошел Джиованни Галла, он открыл наконец глаза и приказал поднять драпри у окна.

— Ну, юноша, — начал он, — что вы скажете мне сегодня?

— Спрошу у вашего сиятельства: что вы желаете — кофе или шоколада?

— Это честно, по крайней мере, здесь и узнику предоставляется некоторый выбор.

— Узник — слишком жестокое слово, ваше сиятельство.

— Как, вы запираете мои двери, загораживаете решетками окна, не отвечаете на мой зов и обижаетесь на слово «узник»? Однако, юноша, будьте же откровеннее со мной.

— Я совершенно откровенно говорю, ваше сиятельство. Дверь была заперта и окна закрыты решетками, но ведь это же для вашей пользы. Вы знаете Венецию, ваше сиятельство, вы знаете ее слуг, следовательно, ввиду того, что и мы знаем их хорошо, вы должны понять, что мы действовали так только в силу необходимости. Иначе что бы нам пришлось сказать своей госпоже по ее возвращении сегодня?

— Сегодня? Вы уверены, что она вернется сегодня, Джиованни?

— Она будет ждать ваше сиятельство в саду ровно в двенадцать часов.

— А теперь который час?

— Теперь семь часов. Вы долго спали, ваше сиятельство.

Гастон быстро вскочил с постели и стал одеваться с особенной тщательностью. Джиованни неспешно двигался по комнате, приводя все в порядок, потом позвал лакея, чтобы он помог одеться графу. Этот лакей молчал так упорно, что Гастон решил про себя, что он нем, но в ту минуту, когда тот убирал свои бритвы, а Джиованни ушел в соседнюю комнату, чтобы велеть подавать кофе, лакей этот вдруг внезапно заговорил, обращаясь к графу:

— У вашего сиятельства есть друзья в Венеции?

— Да, у меня много друзей, но почему вы спрашиваете об этом?

— Потому что я должен передать вам послание одного из них.

— Ах, вот почему и немые заговорили вдруг!

— Да, я нем, когда я знаю, что меня слышат другие, и... как я уже говорил вашему сиятельству, и у нас бывают солнечные дни в феврале.

Гастон кивнул головой на эту фразу, так как увидел, что Джиованни вернулся в комнату, и терпеливо стал ожидать, когда лакей найдет опять возможность поговорить с ним без свидетелей. Когда наконец они остались одни, он прямо предложил тому вопрос:

— Вы посланы ко мне Вильтаром?

— Да, так зовут друга вашего сиятельства.

— А в чем состоит его послание?

— Он очень просил благодарить вас за те преимущества, которые дает ему ваше пребывание в этом доме. Он просит вас остаться здесь гостить еще несколько дней у маркизы.

— Значит, он знает, где я нахожусь?

— Я доложил ему об этом, ваше сиятельство.

— Надеюсь, что он вознаградил вас как следует за эту услугу?

— Да, благодарю вас, ваши соотечественники так же щедры, как, вероятно, будете щедры и вы, ваше сиятельство.

Гастон понял, что и здесь повторяется старая история. В то время как маркиза хвалится преданностью своих слуг и молодой Джиованни клянется, что все они готовы умереть за нее, один из них одинаково охотно служит и ей, и французам, только бы ему платили хорошо за услуги. Очевидно, Вильтар действительно имел серьезные причины желать, чтобы он оставался в этом доме. Гастон с радостью решил исполнить желание своего друга, тем более что оно совпадало с его собственным.

Он дал лакею дукат и продолжал заканчивать свой туалет.

Комнаты, в которых он находился, со всеми сокровищами, наполнявшими их, казались еще уютнее при дневном свете, вливавшемся в огромные окна. Ему нравились старинные книги, стоявшие на полках под рукой, прелестные миниатюры, висевшие в золотых рамках на стенах, чудный письменный стол с красивым письменным прибором и безукоризненной бумагой и перьями. Весь дом этот, по-видимому, свидетельствовал об изысканном вкусе самой хозяйки, которая усыпала путь Гастона розами, чтобы искуснее заманить его в эту золоченую клетку. Гастону нравилась эта клетка, но не нравилось одиночество в ней. Может быть, он сам не сознавал, насколько страстно желает видеть маркизу, пока совершенно неожиданно не увидел ее внизу в саду у фонтана, где она, по-видимому, поджидала его.