Гастон рассмеялся и удобнее расположился на своих подушках.

Они выехали теперь на открытую лагуну и огни островов казались далекими звездочками. Гондол кругом уже почти не было, и поэтому каждый всплеск, производимый веслом, раздавался гулко и ясно в ночном воздухе. Далеко впереди опять виднелись огни — это был уже Маэстрэ, там начинался континент. Местность вокруг была пустынная, как раз очень удобная для ночного нападения. Гастон прекрасно сознавал это, а между тем сам был безоружен, так как все его оружие и гусарская форма лежали в чемодане на корме.

— Что вы думаете об этом, Джиованни? — спросил он. — Почему за нами следят?

— Я не могу знать, в чем дело, ваше сиятельство, особенно если даже вы сами не знаете, что это.

— Ничего не знаю, Джиованни, но, во всяком случае, грабить меня не стоит, так как у меня ничего нет.

— Не говорите, ваше сиятельство, в Венеции бывают и такие люди, которые готовы взять у бедняка последнее. Но я не думаю, чтобы дело шло о грабеже. Господа воры никогда не грабят на воде, вернее, что у вас есть враги, ваше сиятельство.

— Конечно есть, Джиованни, по крайней мере, надеюсь на это. Какая же это жизнь, если даже и врагов нет? Пожалуйста, откройте мой чемодан и достаньте мне мою шпагу. Я, правда, давно не упражнялся с ней, но все же, надеюсь, сумею дорого продать свою жизнь. Вы, как я вижу, тоже вооружены, Джиованни.

— У меня только кинжал, я скорее расстался бы с рубашкой, чем с кинжалом, ваше сиятельство.

Гастон рассмеялся и, получив свою шпагу, со вздохом стал рассматривать ее, так как она оказалась покрытой ржавчиной. Между тем гондолы быстро неслись вперед, между ними завязалось ожесточенное соревнование, и гондольеры обменивались громкими криками и ругательствами, столь свойственными их ремеслу, но очень неприятными для постороннего слуха. Состязание это было настолько интересное, что Гастон забыл про опасность и увлекся представлявшейся ему картиной, подбадривая своего гондольера одобрительными восклицаниями. Потом ему вдруг пришло в голову, зачем, собственно говоря, они стараются уйти от гондолы, и не лучше ли остановиться и узнать, в чем дело, но Джиованни и слышать не хотел об этом и то и дело подгонял гондольера, и долгое время благодаря этому расстояние между двумя гондолами оставалось все то же, пока наконец Джиованни не воскликнул с восторгом:

— Посмотрите, ваше сиятельство, они, кажется, отстают немного, значит, мы все-таки доберемся до Маэстрэ.

— Вы хотели бы, чтобы мы непременно добрались до него, Джиованни? — спросил Гастон.

— Да, хотел бы этого не меньше вашего, вероятно.

— Ну, я об этом вовсе не особенно забочусь.

Лицо юноши сразу стало серьезным.

— Но ведь от вашей безопасности зависит честь моей госпожи?..

— Ах, да, ты и об этом помнишь, мой друг!

— Еще бы, разве могло быть иначе? Если вы не доедете до Маэстрэ, вы не исполните слова, данного моей госпоже.

— Да, но ведь этого никто не узнает!

— Не говорите этого, синьор, ее жизнь, может быть, зависит от ваших поступков.

— Ее жизнь?

— Да, ее жизнь, помните об этом, ваше сиятельство, так как она доверилась вам.

Гастон подумал немного, потом сказал:

— Вы — честный человек. Я доберусь до Маэстрэ, даже если бы мне пришлось сделать это вплавь. Мы все еще опережаем их?

— Да, значительно. Они очень отстали.

— В таком случае, можно будет убрать эти игрушки.

Он, улыбаясь, указал на свою шпагу, но юноша ничего не ответил ему. В эту секунду раздался выстрел, и гулкое эхо его пронеслось над тихой водной поверхностью. Раздался второй выстрел, и на этот раз более удачно, так как пуля пробила деревянную стенку каюты и разбила фонарь на корме. Гастон тоже стал серьезен: он только теперь понял, что ему грозила действительная опасность.

— Ваш кинжал недостаточно длинен, мой друг Джиованни, лучше будет подождать их.

— Ваше сиятельство, вы забываете Маэстрэ.

— Нисколько, только я не желаю добираться туда вплавь.

— Во всяком случае, мы ради моей госпожи обязаны уже продвигаться вперед.

— Ваш гондольер думает, кажется, иначе: посмотрите, он решил почить на своих лаврах.

— Нет, ваше сиятельство, но он сбился с фарватера. Боже мой, мы, кажется, пристаем к берегу.

Он встал и начал пробираться к носу гондолы... и так велика была его преданность своей госпоже, что крупные слезы показались у него на глазах. Гондольер, спасаясь за стеной каюты от выстрелов, нечаянно причалил к берегу, и теперь спасения уже не было. Преследователи настигли их, и уже другой гондольер бросился на первого и повалил его в воду, где и старался придушить его. Гастон выскочил из каюты и с удивлением смотрел на происходившую перед ним сцену. Затем, ни минуты не медля, он быстро бросился на противника своего гондольера и проткнул его своей шпагой, несчастный, вероятно, тут же простился бы с жизнью, если бы в это время не раздался в темноте громкий голос, воскликнувший:

— Гастон, Гастон, черт вас возьми, что вы там делаете?

Узнав этот знакомый голос, Гастон рассмеялся так громко, что его, вероятно, было слышно в отдаленном Мурано.

— Жозеф Вильтар, это ты? — воскликнул он.

— Да, я, вы удирали от меня, как пират с добычей. Послушай, Гастон, ведь генерал посмеется потом над тобой.

— Пусть смеется, ведь ты чуть было не убил моего гондольера, Вильтар.

— Ну, гондольеров много в Венеции, дай ему дукат, и он утешится. А вот моего малого, кажется, придется лечить. Давай деньги на лечение.

— Я пришлю их тебе из Маэстрэ!

Вильтар рассмеялся.

— Разве ты направился в Маэстрэ, Гастон?

— Да, почему бы и нет?

— Потому что генерал приказал тебе оставаться в Венеции.

— Генерал?

— Да, вот тебе письменный приказ его.

— Но послушай, я должен ехать, это вопрос чести.

— Мы поговорим об этом позже. Я уверен, что мне удастся удовлетворить тебя вполне. Никогда не следует ослушиваться приказаний генерала. Пойдем теперь ко мне и поговорим об этом. Тебе незачем бояться за своих друзей в доме «Духов», Гастон, я уж позабочусь о них.

Он протянул руку и хотел помочь Гастону выйти из его гондолы, но в эту минуту Джиованни дотронулся до руки графа и взглянул ему с упреком прямо в глаза. Граф остановился в нерешительности, не зная, как быть, и наконец спросил недоверчиво:

— Но если генерал прислал мне этот приказ, значит, он знает, что я жив?

— Конечно, знает, — ответил Вильтар, не задумываясь прибегнуть ко лжи, лишь бы достигнуть своей цели. — Но фарс этот длится и без того довольно долго, едем со мной назад, и я объясню тебе, как ты можешь услужить своим друзьям. Ты совершенно прав, что думаешь о них, но верь мне, в сущности, это довольно бесполезно. Ведь главное все же — приказ Бонапарта, ты должен исполнить его.

Джиованни опять тронул Гастона за рукав и сказал ему с упреком:

— Ваше сиятельство, поезжайте в Маэстрэ, вы обещали это моей госпоже.

— Но ведь вы же слышали, Джиованни, что в этом больше нет никакой надобности?

— Честь и данное слово прежде всего, сударь, к тому же я не доверяю этому человеку.

— Вы ничего не понимаете в этом, Джиованни. Возвращайтесь домой и скажите, что мне теперь не надо ездить в Маэстрэ. Если же окажется, что генерал Бонапарт не знает о том, что я жив, я сейчас же поеду к нему.

— Но ведь в это время госпожа моя может пострадать из-за вас, ваше сиятельство!

— Послушайте, Джиованни, я позволю себе отрубить руку раньше, чем допущу, чтобы маркизе Беатрисе причинили хоть малейшее зло.

— Иди, иди, — кричал Вильтар из другой гондолы. — В чем дело, граф? Не беспокойся о своих людях! Они сами позаботятся о себе. Чего ты медлишь еще?

— Я не медлю, я уже иду, Вильтар!

Он протянул юноше руку и крепко пожал ее, как бы извиняясь перед ним за свой поступок.

— Не бойтесь ничего, вы в скором времени получите добрые вести обо мне, — сказал он.

Но Джиованни ничего не ответил, только крупные слезы навернулись у него на глазах.