– Вам не придется его долго ожидать, потому что я знаю тебя и знаю, что Хатедже сделала хороший выбор. До курултая мы успеем отпраздновать вашу свадьбу.

Празднество в честь ордынского посла было устроено перед шатром Тимура на просторной площадке, которую кольцом окружали шатры его эмиров и приближенных. На ней в разных местах пылали костры, воины все время поддерживали в них большой огонь, кроме того, когда совсем стемнело, вокруг расставили горящие факелы на высоких подставках.

Железный Хромец сидел отдельно у своего шатра на стопке овечьих шкур, покрытой дорогим ковром. За его спиной и по бокам стояло не меньше десятка слуг и приближенных, которые подавали ему кушанья и напитки, а также исполняли различные его поручения. Все остальные участники пиршества – человек двести – расположились по всей поляне на разложенных всюду коврах и подушках, наиболее знатные ближе к Тимуру.

Когда все были в сборе, по знаку распоряжавшегося трапезой эмира появились первые блюда: жареные баранина и конина. Мясо в больших кусках было навалено горами на несколько гладко выделанных лошадиных кож, с краями, "слегка собранными пропущенным сквозь них вызолоченным ремнем. Эти своеобразные блюда слуги. волоком вытащили на середину поляны, взявшись за приделанные к ним гужи.

Сейчас же к ним подступило человек десять резачей, в белых кожаных передниках и в таких же нарукавниках. Длинными ножами они быстро и ловко принялись резать мясо на куски помельче, раскладывая их в золотые, серебряные и глиняные расписные миски, которые слуги ставили возле них на землю. Двое рабов из больших медных кувшинов поливали уже поделенное жаркое острым и пряным соусом, а двое других поверх этого клали в каждую миску по большой хлебной лепешке. Затем, поставив с десяток наполненных мисок перед Тимуром прямо на землю, слуги начали разносить остальные гостям. Наиболее знатные из присутствующих получали еду в золотых мисках, те, что были положением пониже, – в серебряных, всем прочим доставались глиняные.

Одновременно с этим чуть в стороне другая группа слуг из больших сосудов разливала по золотым и серебряным кубкам вино и кумыс, которые тоже разносились пирующим.

К трапезе приступили в молчании и только после первых выпитых чар тут и там начали завязываться разговоры, сдержанные вначале и все более громкие по мере того, как хмель овладевал людьми. Ели при помощи пальцев, но руки вытирали не об одежду и голенища сапог, как было принято раньше, – пользовались для этой цели белыми полотняными полотенцами, которые слуги раздавали присутствующим.

Едва началось пиршество, Тимур что-то негромко сказал, указав пальцем на самую большую из золотых мисок, стоявших перед ним. Тотчас один из его окружения поднял эту миску и, приблизившись к Карач-мурзе, с поклоном подал ему.

Карач–мурза хорошо знал здешние обычаи: это означало, что вместе с едой Тимур дарит ему и самую миску. Съесть тут же хотя бы кусок из ее содержимого считалось верхом неприличия – это надлежало сделать дома. И потому Карач-мурза, низко поклонившись Тимуру, взял миску обеими руками, поцеловал ее край и передал одному из своих нукеров с приказанием отнести в шатер.

Некоторое время спустя, виночерпий Тимура на круглом золотом блюде подал ордынскому послу драгоценный кубок, наполненный вином. Поблагодарив поклоном царственного хозяина, вино полагалось тут же выпить до капли, что и сделал Карач-мурза, после чего и поднос и кубок тоже перешли в его собственность.

Пиршество, между тем, шло своим чередом. На смену первым блюдам пришли следующие: печеные головы ягнят, отварные лошадиные почки с овощами, рисовый пилав из дичи, копченые конские окорока, жареные колбасы и чебуреки И, наконец, сладкое: засахаренные фрукты, изюм, орехи, мучные лепешки на меду и многое другое[86].

Тимур ел и пил много, время от времени посылая блюда с едой и кубки с напитками тем своим эмирам и приехавшим с Карач-мурзой татарским князьям, которым он хотел выказать особое благоволение. Еще несколько золотых и серебряных блюд и чарок получил в этот вечер и сам Карач-мурза.

Многие вскоре захмелели. На пиршествах Тимура это не только допускалось, но даже считалось почти обязательным, как знак того, что его угощению отдали должное. И сам он провожал шутливыми замечаниями тех упившихся до бесчувствия своих гостей, которых в конце попойки слуги и воины разносили по шатрам.

Теперь на площади отовсюду слышались раскаты пьяного смеха. Одни забавлялись тем, что перебрасывались кусками мяса и иной еды, которой остались целые горы; другие спорили и галдели, тем более громко, что приходилось перекрикивать грохот бубнов и завывание зурен, ибо Тимур к концу пиршества распорядился вызвать музыкантов; некоторые вскакивали с места и пускались в пляс.

Карач–мурза, встав с подушки, чтобы размять затекшие ноги, молча наблюдал это зрелище, когда вдруг услышал у себя за спиной голос:

– Я вижу, что тебе здесь не очень весело, оглан Медленно обернувшись, он увидел стоявшего перед ним коренастого человека средних лет и среднего роста, с хитровато-благодушной улыбкой на очень смуглом и не лишенном приятности лице. Это был эмир Эдигей.

– Почему ты так думаешь, эмир? – спросил он, чувствуя в словах Эдигея скрытый вызов и внутренне принимая его. – Тимур-бек сегодня был очень милостив ко мне.

– Да, я видел, он подарил тебе много золота и серебра. Но разве ты за этим сюда приехал?

– То, зачем я приехал, еще не кончено, эмир. Тимур-бек не сказал своего последнего слова.

– Я могу поставить тысячу коней против одного барана, что это будет не то слово, которое хочет услышать хан Тохтамыш! Тимур умен, и он не отменит похода, особенно теперь, когда своим письмом Тохтамыш сам показал ему свою слабость.

– Тохтамыш не так слаб, как ты думаешь, эмир.

– Может быть, ты и меня начнешь уверять в том, что он теперь и вправду полюбил Тимура и хочет стать ему преданным и покорным сыном? – с усмешкой сказал Эдигей. – Если так, не трудись, оглан: я его слишком хорошо знаю.

– Тохтамыш не хочет войны с Тимуром. Но если его заставят воевать, у него найдутся для этого нужные силы.

И хотя ты теперь твердишь Тимуру иное, война будет для него очень трудной, и только Аллах знает, кто выйдет из нее победителем.

– До сих пор Хромец побеждал всех. И совсем не нужно быть Аллахом, чтобы знать, что он победит и Тохта-мыша. Ты сел на большую лошадь, которая упадет на половине скачки. Но еще не поздно переменить ее, оглан.

– Благодарение Аллаху, я не принадлежу к тем людям, которые ради выгоды садятся на чужих лошадей и идут на них вытаптывать поля и пастбища своей земли. Тимур, может быть, очень достойный человек и щедрый хозяин, но он враг Орды, а я родился в Орде.

– Врагом Орды его сделал по своей глупости Тохтамыш, которому ты служишь. А я служу Кутлук-Тимуру, который хочет сделать Хромого другом Орды. Разве то, что было белым, когда Тимур помогал Тохтамышу, сделалось черным, когда он стал помогать Кутлуку?

– Тимур свободен делать то, что он хочет, эмир, – он никому не давал никаких клятв. Но ты и я, – мы оба клялись в верности Тохтамышу.

– Аллах! Мы не простые воины, а князья. Ни один умный князь не хочет всю жизнь оставаться бараном в чужом стаде, если даже ему позолотят рога. Баран идет туда, куда его гонят, а человек, рожденный для власти, сам выбирает свой путь.

– Не всякий человек и не всякий путь эмир. Тебе это следовало бы знать лучше, чем другим.

– Почему, оглан?

– Твой почтенный отец, эмир Балтыкчи, – да приблизит его Аллах к своему престолу, – оставался верным великому хану Мелику даже тогда, когда все другие эмиры его покинули. Ты знаешь, что это ему обещало не выгоду, а почти верную смерть, но все же тем, кто его звал на путь измены, он ответил: «Я не хочу уподобляться той собаке, которая, увидев, что на соседнем дворе кормят лучше, начинает кусать своего хозяина». Я тоже не хочу ей уподобляться, эмир. Таких собак у хана Тохтамыша было немало, и мы не жалеем о том, что они разбежались по чужим дворам[87].