Хатедже поблагодарила нукера и сказала, что ей ничего не нужно. Карач-мурза возвратился к отряду поздно вечером, когда в стойбище уже догорали последние костры. В этот день у него сильно разболелись зубы. Он почти не спал ночью. Наутро боль утихла, но зато левая щека вздулась громадной опухолью. В таком виде показываться Хатедже он не хотел, а потому и на этом переходе не приблизился к ее кибитке. Но когда остановились на ночлег и разбили стойбище, один из нукеров доложил царевичу, что пришла служанка ханум Хатедже и просит позволения говорить с ним.

– Фатима! – воскликнул Карач-мурза, узнавший вошедшую в шатер женщину. – Что-нибудь случилось с твоей госпожой?

– Нет, сиятельный оглан, благодарение Аллаху, она здорова и с ней ничего плохого не случилось. Но моя благородная госпожа сегодня видела издали, что у тебя обвязана голова, и она поручила мне узнать, здоров ли ты, пресветлый оглан, и не произошло ли с тобой какого-нибудь несчастья, когда ты ездил в стойбище Мангышлакского хана?

– То, что со мной случилось, это такая ничтожная мелочь, что о ней не стоит и говорить. Скажи это твоей госпоже, и да вознаградит ее Аллах за доброе сердце.

– Я ей передам твои слова, пресветлый оглан. Но моя благородная госпожа еще спрашивает: может быть, она чем-нибудь вызвала твой гнев или обиду, и потому ты не подъезжаешь к ее кибитке?

– Да покарает меня Аллах, если я когда-нибудь допущу в свое сердце гнев или обиду на добрейшую ханум Хатедже! Но кто захочет показаться перед молодой и красивой женщиной в таком виде! – воскликнул Карач-мурза, снимая шерстяную повязку, закрывавшую его лицо. – Вот, смотри, это только половина того, что было утром. Скажи благородной ханум, что завтра я непременно приеду сам узнать о ее здоровье.

– Хорошо, оглан, я в точности повторю ей все твои слова. А сейчас мне можно идти?

– Погоди… Я давно хотел тебя спросить: хорошо ли тебе живется у ханум Хатедже и довольна ли ты своей судьбой?

– Я довольна, пресветлый оглан, а ханум Хатедже, – да сделает ее Аллах самой счастливой из женщин, – очень добра ко мне. Она обещала попросить своего великого дядю Тимур-бека, чтобы он отпустил моего мужа, если он жив и находится в плену.

– Она это обязательно сделает, – промолвил Карач-мурза, отвечая не столько Фатиме, сколько своим собственным мыслям.

– Я тоже так думаю, оглан. Ханум Хатедже нравится делать людям добро.

– Да, но она никогда ничего не хочет для себя! Сколько раз я ее спрашивал и всегда слышу один ответ: «Спасибо, оглан, мне ничего не нужно». Ты с нею все время вместе и должна знать, что ей хочется и чего ей не хватает. Так вот, скажи: что можно сделать такое, чтобы ей было приятно?

– Подъезжай завтра как можно раньше к ее кибитке, пресветлый оглан, – промолвила Фатима, и в глазах ее метнулась лукавая искорка.

Карач–мурза пытливо поглядел на нее, думая, что это только предпосылка, за которой последует ответ на его вопрос. Но Фатима не говорила больше ни слова. Поняв, он нахмурился и сказал:

– Женщина, мне кажется, ты позволяешь себе непочтительность по отношению к своей госпоже.

– Да сохранит меня от этого великий Аллах! – воскликнула Фатима, всплеснув руками. – Я сказала так потому, что знаю: моей благородной госпоже всегда приятно видеть тебя, светлейший оглан.

– Я тебя не об этом спрашиваю. Может быть, есть вещь, которая доставила бы ей удовольствие, или какое-нибудь лакомство, которое она особенно любит?

– Сегодня ханум ничего не ела, – подумав немного, ответила Фатима. – У нее было скверное настроение, и она даже отказалась от винограда, который ты ей недавно прислал. Но потом она сказала: «Я больше всего люблю хорошие дыни. Вот, скоро мы приедем в Хорезм, и там я буду их есть каждый день».

– Дыни? Ну хорошо, иди. Скажи благородной ханум, что я желаю ей здоровья и спокойного сна.

Едва ушла Фатима, Карач-мурза вызвал к себе четырех молодых нукеров из числа самых расторопных и исполнительных.

– В десяти фарсахах отсюда, на заход солнца, лежит караванный путь из Хорезма в Мангышлак, – сказал он им, – а в двенадцати фарсахах к востоку проходит такой же путь на Берчагур. Возьмите каждый по хорошему сменному коню и скачите двое на запад и двое на восток. Выйдя на эти пути, двигайтесь, как и мы, к Хорезму, навстречу идущим оттуда караванам. Мне нужны дыни, чем больше, тем лучше, но хотя бы две или три. В это время года их еще везут иногда с берегов Джейхуна[30], к столу Мангышлакского и Тургайского ханов. Вот вам деньги, чтобы их купить, кроме того, за каждую дыню, которую я получу прежде, чем минует три дня, даю вам по коню. Если ничего не достанете за неделю, возвращайтесь к отряду. Все поняли?

– Поняли, пресветлый оглан!

– Тогда идите. Сейчас можете поспать три часа, потом – в путь. Ночь сегодня лунная, вы можете ехать быстро и вскоре после восхода солнца быть уже на местах.

На третийдень к вечеру нукеры, выехавшие в сторону Мангышлака, возвратились с шестью превосходными дынями. Им посчастливилось почти сразу встретить караван, в котором нашлись две корзины чарджуйских дынь, славившихся на весь Восток. Их везли в ставку хана Кепека, но имя Карач-мурзы и хорошая цена побудили караван-баши[31] к сговорчивости.

Дыни были сейчас же отправлены в шатер ханум Хатедже. А на следующее утро, когда тронулись в путь, и Карач-мурза как обычно подъехал к ее кибитке, она сказала:

– Да воздаст тебе Аллах годами здоровья и счастья за твой вчерашний подарок, оглан. Я так люблю дыни! Но я не понимаю, откуда ты это узнал и как ты сумел достать их в этой пустыне?

– Я на своем веку видел немало хороших колдунов, ханум, и сам от них кое-чему научился, – улыбнулся Карач-мурза.

– Наверное, ты учился у очень добрых колдунов, оглан. Но я сейчас хотела бы знать другое…

– Спрашивай, ханум. Если я сам знаю это, я тебе отвечу.

– Хорошо, оглан, тогда скажи: ты так меня балуешь потому, что тебе это приказал великий хан Тохтамыш, или потому, что тебе это приказывает твое сердце?

– И то и другое, ханум-джан. Хан Тохтамыш повелел мне заботиться о том, чтобы тебе было хорошо и удобно ехать, но я никогда не думал, что мне будет так приятно исполнять это повеление!

Два дня спустя, после особенно длинного и унылого перехода, отряд Карач-мурзы остановился на ночлег у самого края Сарыкамышской котловины, получившей свое название от густых зарослей желтого камыша[32], которые покрывали ее дно. Но прежде тут находилось огромное озеро, его поверхность достигала почти десятка тысяч квадратных верст, при глубине до пятидесяти сажень. Некогда в это озеро, которое историки древности называют Хорезмийским, впадала река Амударья. Отсюда, по пересохшей теперь реке Узбою, воды ее вливались в Каспийское море.

Но Амударья, в своих низовьях несущая большое количество ила, в силу некоторых особенностей своего течения откладывала почти весь этот ил на левый берег, что при совершенно ровной местности вызывало постоянное смещение ее русла вправо, до тех пор, пока она не проложила себе путь в Аральское море, находившееся сравнительно недалеко. Хорезмийское озеро, лишенное притока воды со временем высохло. Но еще и сейчас, при особенно сильных разливах, часть амударьинских вод устремляется в свое старое русло и достигает Сарыкамышской котловины, отстоящей от нынешнего русла реки всего на сто двадцать верст. И потому у многих властителей Хорезма и Персии уже с глубокой древности возникала мысль о возвращении Амударьи на ее прежний путь[33].