– Отставить! – Здесь был кто-то еще. Женщина. Как она сюда попала? Кто она? Неважно… Еще одно действующее лицо – это шанс, тень надежды, еще минута жизни.

– Отставить, Плющ! – Голос прозвучал тише, но советник убрал пистолет и схватил старушку свободной рукой за седую прядь. Но в этом уже не было нужды – Лола провалилась в глубокое черное забытье.

Его кодовое имя могли знать лишь несколько человек, и уж, конечно, никто из них не мог оказаться здесь. Он и сам его старался не вспоминать, причем, вполне успешно. Во всяком случае, ежегодное профилактическое тестирование на детекторе не доставляло ему неприятностей. Никогда.

Когда в темноте вспыхнул фонарик, ему захотелось сделать три выстрела – в призрака, который слишком много знает, в проклятую старуху, без которой мир будет чище, и в себя, чтобы успокоиться. Но инстинкт самосохранения подсказывал: есть вещи, которые никогда не поздно…

– Семерка бьет туза, – прозвучал универсальный пароль агентов седьмого уровня Посольского Приказа Соборной Гардарики, сигнал «я свой», не сменяемый уже лет десять, если не больше… «Седьмой уровень может присваиваться лишь внедренным агентам и, в порядке исключения, добровольно завербовавшимся гражданам иностранных государств, доставляющим сведения исключительной важности». Савел завербовался, будучи еще студентом Кембсфордского университета. Сначала это была игра, потом – способ самоутверждения, заработок, надежда когда-нибудь исчезнуть, а потом воскреснуть с чужим именем и долей свободного человека, который может ни в чем себе не отказывать.

«Призрак» осветил себе лицо. Призрак оказался женщиной.

– У Соборной Гардарики длинные руки. – Савел выпустил волосы старухи, и ее голова шмякнулась бы о камни, если бы он не подставил под нее ногу.

– Жива?

– Еще как. Если не грохнуть, нас переживет.

– Ее надо переправить на побережье.

– Как?

– Как угодно. Западное побережье, тринадцать миль севернее Онтаро. Вот это – радиомаяк. – Она оторвала пуговицу с левого нагрудного кармана и протянула ему. – Включается тройным нажатием. Потом ждать.

– И как я отсюда выйду? – ехидно поинтересовался Савел, полагая, что дама и впрямь не в своем уме, как и все остальные, кого он встречал в последние дни. – Там, у входа половина Департамента пасется, не считая сиарских гвардейцев.

– А я думаю, что там уже никого нет. И на сотню миль вокруг тоже никого нет.

Савел вспомнил о недавнем явлении, и решил, что подобная точка зрения имеет право на существование.

– Вместе пойдем? – спросил он на всякий случай.

– Нет, у меня тут еще дела. – Она погасила фонарь и отступила куда-то во тьму, давая понять, что разговор окончен.

Савел молча забросил на плечо Лолу, которая так и не пришла в себя, и осторожно двинулся в сторону выхода, надеясь, что монстр не сачковал, когда расчищал ему дорогу.

10 сентября 14ч. 10м.

Через час поисков, когда батарейка основательно подсела, бледная световая клякса наконец-то нащупала металлический цилиндр, закатившийся между двумя валунами. Вот он, «ключ», который потом превратился в меч, а теперь вновь обрел первоначальную форму. Значит, если с собой есть такая штучка, можно прогуляться на Тот Свет. Дина подняла находку и, лишь приблизив к ней потускневшую лампочку, поняла, что это такое.

Судя по тому, что оттуда выскочило, автомат ей вряд ли там поможет. Лучше было оставить его здесь и прихватить на обратном пути. А теперь вперед! Не стоит давать себе времени на раздумья. Если стоишь на крыше небоскреба, не смей перед прыжком смотреть вниз – пособие для самоубийц. Лучше с разбега…

Но первая попытка не удалась. Дина споткнулась обо что-то мягкое и упала на что-то твердое. В темноте раздался слабый стон, и Дина поняла, что монстр так и не добил свою врагиню. Но все равно, ей уже не поможешь, да и некогда. Вперед! Вперед! Вперед! Надо хоть раз в жизни воспользоваться служебным положением и попробовать хоть одно личное дело доделать до конца. Если Сандра жива, надо ее вытащить, если нет – хотя бы убедиться в этом и успокоиться, если Бог даст.

Кому нечего скрывать, тому нечего и бояться. Да не иссякнет поток Даров, и Просящие получат всего вдоволь. Пусть Милосердные Слуги хранят покой Варлагора и его величие, а воины оттачивают боевое мастерство и ждут своего часа, распевая вечерами Славу Родонагрону-бессмертному, и по утрам распевая Славу, и днем перед обедом, и после обеда в знак благодарности за харчи… И еще непонятно, как Заккар смог позволить себе такое – довериться незнакомцу, пришедшему на ночь глядя неведомо откуда и неизвестно зачем.

Произошло небывалое – впервые кто-то в Варлагоре не отказал ему в приюте, впервые хоть кто-то в Варлагоре не счел его за безумца, достойного лишь внимания Милосердных. Все-таки окраины владений Родонагрона не столь покорны, как думает бессмертный, если здесь еще остались люди, подобные Заккару. Но женщина Заккара, двое его сыновей и даже дочь, двухлетний несмышленыш, смотрели на гостя с некоторой опаской, не ожидая от его появления ничего, кроме неприятностей. Хорошо хоть все пятеро рабов как раз отправились к Твердыне за Дарами. Были бы они здесь, Гет еще до рассвета оказался бы в лапах Милосердных. Доносить – единственное, что позволялось делать рабам без слова хозяина, а если донос подтверждался, бывшего раба причисляли к одному из тигетских или тланских родов, и после этого ему дозволялось получать у Твердыни Дары не для господина, а для себя самого…

Гет ушел на третий день, но не успел он отсчитать первую тысячу шагов, как позади раздался топот копыт и фырканье вола, не привычного к быстрой скачке.

– Эй, странник! – Это оказался всего лишь Заккар, и холод, пронзивший спину сотнями игл, отступил.

Заккар поравнялся с ним и некоторое время ехал рядом.

– Хотел вола тебе дать, но не дам. Тебе он все равно без надобности. Наверх на нем не проехать, а тут уж до ущелья рукой подать. Ты ущельем иди, там тропа есть, я сам протоптал. И вот еще… – Наконец-то он решился сказать, ради чего догонял пришельца. – На-ка вот. – Он протянул Гету круглую серебристую пластину размером с ладонь. – Унеси куда подальше. Там нашел, давно. – Он указал в сторону гор. – Там еще попадаются эти, которые трем идолам поклоняются. Я-то видел, а Милосердные никак их не выловят. Да и не ходят они туда, Милосердные-то. Здесь не Твердыня, владыка далеко, а они и рады. Так вот и живем… – Заккар расстегнул кожаный пояс, на котором висел длинный кинжал в костяных ножнах, и бросил его к ногам Гета. – Возьми вот… Там наверху кошки водятся, камнями не откидаешься.

Он хотел еще что-то сказать, но вдруг пришпорил вола так, что тот взял с места в карьер, как боевой скакун, и Заккар с трудом развернул его мордой к дому.

Пластина оказалась на удивление тяжелой – не серебро и даже не белое золото, из которого чеканили монеты в Велизоре… И, глядя на ее сияние, Гет вспомнил, как блестит Корона басилеи, когда она шествует из дворца через площадь, полную народа, в Заповедный сад, куда, кроме нее, никто не смеет ступить, и даже покорные ей ветры стараются облетать его стороной. Теперь он понял, почему Заккар решил избавиться от такого сокровища. Ну что ж, он, Гет, отверженный рода Ольдора, неблагодарное дитя Велизора, а здесь, в Варлагоре – законная добыча палача, и ему уже давно нечего терять.

Едва заметная тропа исчезла совсем, подъем становился все круче, и каждый шаг давался все трудней. Порой казалось, что этот путь ведет прямо на небеса, туда, где не место живым и откуда нет возврата.

За пазухой зашевелился Малыш, явно интересуясь, нет ли поблизости какой-нибудь опасности, и может ли он вылезти. Ветер-ветерок, оказывается, поселился еще у прадеда Заккара или даже прадеда его прадеда – сам Заккар толком не знал. Никто не знал, от кого Малыш скрывался – сам он говорить не умел, только изредка можно было услышать его смех или всхлипывания, но все, что говорили ему, понимал прекрасно. В доме к Малышу так привыкли, что порой переставали замечать, поэтому он так быстро, за пару дней, привязался к Гету, который сделал для него ветряк с трещоткой, рассказывал ему сказки о древних богах и легенды о тенях безлюдных степей. Когда воздух рядом холодел, это означало, что Малыш пугался, но стоило замолчать, как он начинал трепать волосы, требуя продолжения рассказа. Он был ребенком, когда ему пришлось превратиться в ветер, и остался им навсегда.