Она не знала женщину, которая разделась перед совершенным в своей красоте незнакомцем и не испытывала при этом стыда.

Выступающие груди — отличительный признак ее пола.

Символ слабости и уязвимости.

Женского греха.

«Желание — часть каждого из нас, мадмуазель».

Виктория вспомнила так называемое высшее общество, которое наблюдало за продажей ее девственности.

Мужчину, который служил в парламенте; женщину — известного общественного деятеля.

Нашли ли они ту страсть, которую искали?

Бледная тонкая рука поднялась в зеркале.

«Ты хочешь поцелуев…» — соблазнительно прошептал знакомый мужской голос.

Женщина в зеркале прикоснулась к покрасневшим губам.

Потрескавшаяся кожа уколола кончики пальцев Виктории; внезапное чувство пронзило ее тело подобно электрическому разряду.

Ни один мужчина еще не целовал ее.

Мужчины не целуют женщин на улицах; они просто совокупляются с ними.

И сейчас она поняла почему.

У проституток, как и у Виктории, сморщенные, потрескавшиеся губы.

Полгода назад ее губы были мягкими и пухлыми.

Любовалась ли она тайно полнотой своих губ и мягкостью своей кожи?

Неужели ее тщеславие было столь очевидным?

«Твои груди…» — не умолкал соблазнительный мужской голос.

Бледная тонкая рука в зеркале медленно спустилась вниз к острому подбородку, к ребристому горлу, к пульсирующей впадине. Теплые волосы закрыли собой ее пальцы.

Под покровом темных волос загрубевшая кожа плавно перетекала в округлую грудь. Она была мягкой и полной, в отличие от всего остального.

Сосок выглядывал сквозь ладонь и покров спутанных волос, словно потемневший бутон розы.

Но на ощупь он не напоминал бутон розы.

Он был твердым. Его окаймляли крошечные пупырышки, похожие на гусиную кожу.

До писем Виктория никогда не рассматривала свое обнаженное тело, никогда не прикасалась к себе за исключением тех случаев, когда мылась мочалкой.

Никогда не осознавала ту чувственность, что дремлет под простым шерстяным платьем в ожидании, когда она узнает о ней.

И вот, мужчина с серебряными глазами прочитал письма. И он узнал…

«Ты хочешь того, о чем тайно мечтает каждая женщина».

Но она не хотела хотеть.

Чтобы ее целовали.

Чтобы ее ласкали.

Чтобы сосали ее грудь.

Она не хотела изнывать от страсти.

Она не хотела жаждать…

Теплоту прикосновений.

Гармонию проникновения.

Она не хотела желать и нуждаться в мужских пальцах… в мужском пенисе… в мужском языке.

Виктория повернулась, уронив руку, и ощутила, как волосы взметнулись вокруг нее.

Последние шесть месяцев она пользовалась треснувшим ночным горшком; роскошь сидеть на гладком деревянном сиденье была приятной неожиданностью.

Это напомнило ей удобства, которые она когда-то считала само собой разумеющимися, удобства, которых была лишена.

Удобства, которых может больше не быть.

Ушло.

Все ушло.

Ее фарфоровые безделушки. Ожерелье из речного жемчуга; коралловые серьги, которые она так и не осмелилась надеть. Гравированные серебряные часы, подарок от ее первого работодателя. Ее одежда.

Комната, пропахшая нищетой и отчаянием.

Ей нужно было заплатить арендную плату, но она не смогла это сделать. И теперь кто-то другой снимает эту комнату.

Получил ли этот другой письма, предназначенные для Виктории?

Прочитал ли он их, и разбудили ли они в нем тоску по большему, как это произошло с Викторией?

Виктория дотянулась до коробки с бумажными салфетками.

Вода в баке смылась с тихим журчанием вместо оглушающего шума, который издавала устаревшая сантехника в домах ее предыдущих работодателей.

Ее панталоны были все еще мокрыми, ее будущее — все еще неопределенным.

Она могла вернуться в постель, а могла одеться.

Она могла делать вид, что она гостья Габриэля, а могла быть его узницей, прекрасно понимая, что так оно и есть.

Ее выбор…

Комбинация ванны и душа манила ее.

Виктория попыталась вспомнить, когда она в последний раз делала что-либо лишь для собственного удовольствия, а не в силу других причин.

Но не смогла.

Будучи ребенком, она боялась отца, опасалась, что он набросится на нее с оскорблениями. Он так и делал.

Будучи гувернанткой, она боялась своих работодателей, ожидала, что они уволят ее. Они так и сделали.

Она больше не ребенок и не гувернантка; теперь она — самостоятельный человек. И ей больше нечего терять.

Ни любви отца, ни своего жалования.

Виктория решительно пересекла холодный, покрытый кафелем пол.

Шесть медных кранов располагались в ряд на панели из атласного дерева. Под ними были видны отчетливые обозначения «Горячая», «Холодная», «Заполнить ванну», «Игольчатый душ», «Душ для печени» и «Вертикальный душ».

Чувствуя, как серце колотится где-то в горле, Виктория повернула кран с надписью «Вертикальный душ».

Ничего не произошло.

Она быстро закрыла кран. Она сломала его?

Прошло несколько долгих секунд, прежде чем в ней возобладал здравый смысл.

Ради эксперимента она открыла кран с надписью «Холодная».

Но не услышала шума падающей воды ни из медного патрубка в ванне — Виктория ради эксперимента заглянула под медный капюшон, — ни из расположенного выше большого перфорированного диска.

Ее внимание привлек небольшой термометр над шестью медными кранами.

Согласно его показаниям холодная вода сейчас заполняла термостатический смеситель.

Она повернула кран горячей воды.

Термометр тотчас же показал увеличение температуры. Рядом с термометром находился индикатор, который отмечал уровень наполнения термостатического смесителя. Одна четверть, две четверти, три четверти… Заполнено.

Виктория быстро закрыла краны холодной и горячей воды.

От предвкушения кровь закипела в ее жилах.

На двери в ванную комнату не было замка. Это мысль ни на йоту не уменьшила ее решительности.

Виктория забралась в медную ванну, чувствуя, как сжимаются пальцы ног от соприкосновения с холодной поверхностью, и осторожно нырнула под медный капюшон.

Чтобы внезапно очутиться в замкнутом с трех сторон и сверху пространстве.

Она словно попала в медную пещеру; с двух сторон от нее, на уровне бедер, находились две небольшие медные форсунки, направленные вниз. В каждый из четырех углов была вмонтирована медная трубка; поверхности этих трубок сверху донизу были усеяны небольшими отверстиями.

Меднокожая женщина в отражении в точности повторяла движения Виктории — ее голова, грудь, руки оживали всякий раз, когда двигалась Виктория.

Виктория открыла кран с надписью «Игольчатый душ».

Тотчас же на нее со всех сторон хлынула вода. Ее грудь, ягодицы, левое бедро, правая лодыжка, лицо, живот, спина оказались под теплыми струями. Через несколько мгновений на теле не осталось ни одного места, куда бы ни попадала вода, бившая струйками из четырех перфорированных трубок.

Волосы прилипли к плечам и спине; пар заполнил легкие.

Она закрыла кран с надписью «Игольчатый душ»; вода тотчас же прекратила течь. Виктория смело повернула кран с надписью «Вертикальный душ».

И сразу же на нее сверху хлынул водопад.

Виктория никогда не чувствовала ничего подобного. Сила падающей на голову и плечи воды одновременно ласкала и жалила.

Она словно попала обнаженной под летний проливной дождь.

Виктория всем своим существом инстинктивно потянулась к его теплу.

На расположенной в нише медной полке лежали кусок мыла и бутылочка — Виктория поднесла ее к себе — шампуня. Из-за пара она не смогла разобрать надпись на этикетке, зато мыло определила по запаху — это было его мыло. Его шампунь.

Мужчины, который обещал защитить ее. Если сможет.

Виктория сначала вымылась мылом Габриэля, затем — его шампунем.

Закончив мыться, она подняла лицо под струи летнего ливня и стояла так до тех пор, пока не кончилась вода в термостатическом смесителе.