— Зачем вы пришли сюда?

— Воевать с офицерами, — отвечал один из кровников.

— А разве вы — офицеры, что затеяли войну между собой? Вы пришли сюда помогать трудящимся, а не сводить личные счеты.

Другой горец — из Гойти — ответил презрительно:

— Давно ли ты скинула юбку, чтобы стать судьей над мужчинами?

— Я скинула юбку тогда, когда стала бойцом. И юбку эту я берегу для тех трусов, которые боятся покинуть старые обычаи… Вот она!

Фатимат выхватила из своей санитарной сумки комок пестрой материи:

— В эти дни, когда льется кровь бедноты, вы слепо подчиняетесь старому адату. Первым гнетом измученной Чечни был царь, вторым — кулаки, князья и муллы, третьим адат, кровная месть. Долой всех тех, кто стоит за старый гнет! Долой!

Фатимат подошла к чеченцу из Гойти:

— Вам не место здесь! Если не желаете дружно защищать свободу, то ступайте в те ущелья, куда вас загнал русский царь. Вспарывайте животы друг другу, но помните, что революция этого не потерпит… Ступайте!

— Я не пойду, — глухо сказал чеченец, отступая перед женщиной.

— Я тоже, — отозвался другой кровник.

В казарме была тишина.

— Не пойдете? Так сейчас же помиритесь.

У алхан-юртовца на глазах блестели слезы. Гойтинец стоял, понурив голову, судорожно сжимал рукоять кинжала.

— Магомед! — крикнул алхан-юртовец. — Давай забудем старую вражду. Будем жить по-новому!

Гойтинец с прояснившимся лицом протянул руку бывшему своему врагу.

Отряд красных повел решительное наступление на казачью станицу Грозненская.

На левом фланге, в цепи, держа винтовку наперевес, шла Фатимат. Сзади дымил медленно двигавшийся красный бронепоезд. Идя по полотну, Фатимат внезапно заметила выходящий из-под шпал длинный электрический провод. Скрытый в траве, он тянулся по направлению к железнодорожной школе, которая находилась поблизости.

Фатимат подозвала ближайшего красноармейца и указала ему, тот дал знак товарищам. Провод перервали. Из-под рельсов осторожно вытащили большую круглую мину.

Фатимат бросилась в ту сторону, куда уходил смертельный шнур. Маленький домик стоял недалеко от насыпи. Фатимат была уже около домика, когда услышала внутри голоса. Она остановилась, подкралась к окну.

У пробитой снарядом дыры в стене сидели двое в погонах около какой-то непонятной машины. Фатимат осмотрелась. Электрический провод соединялся с этой машиной. Белые поджидали красный бронепоезд, чтобы взорвать его. Они не знали о судьбе подложенной мины — ее скрывала возвышавшаяся перед домиком высокая железнодорожная насыпь.

Фатимат, не раздумывая больше, вскинула винтовку и уложила на месте обоих золотопогонников.

Красные продвигались вперед. Их левый фланг приближался к керосиновому железнодорожному заводу. Запылал подожженный резервуар емкостью в сто тысяч пудов. Над сухими зарослями «Голубинцева сада» стеной вставал черный лохматый дым, в нем мелькали красные языки пламени.

— Ура! — прокатилось по наступающей цепи, и красноармейцы хлынули вперед, с винтовками наперевес.

Из железнодорожной водокачки затарахтел пулемет. Несколько бегущих упало. Фатимат поспешила оттащить раненого, но что-то сильно толкнуло ее в грудь, и она упала.

Подбирая раненых вместе с санитарами, шли два чеченца, недавних кровника. Они первые увидели белую, зацепившуюся за сухой примятый бурьян косынку, которую колыхал ветер.

Когда санитары укладывали обвисшее тело Фатимат на окровавленные носилки, чеченцы угрюмо переглянулись.

— Это наша чеченка. Она умерла за нашу свободу, — проговорил гойтинец.

— Одна из многих, — повторил алхан-юртовец.

И оба, не сговариваясь, бросились к водокачке, откуда раздавались последние выстрелы белогвардейцев.

НАРМА ШАПШУКОВА[3]

Они скакали быстрой рысью, сдерживая горячих коней. Серебряные чеканные пояса на мужских бешметах и женские разноцветные наряды горели на солнце. Высокий морщинистый старик в черной барашковой шапке мчался впереди колонны улуса. Длинные усы придавали ему сходство с запорожским атаманом. За стариком ехали лучшие люди улуса. Торжественно восседал на лошади в ярком бешмете инструктор обкома партии.

В первых рядах Черноземельского улуса скакала Булгун Дертеева — председатель сельсовета. Она уверенно держала поводья своей крепкой, мужественной рукой, и вся ее слитая с конем фигура опытной, привычной наездницы выделялась в ряду других.

Проезжая мимо балкона, где стояли руководители области, она привстала на стременах и оглянулась, точно проверяя, все ли в порядке в улусной колонне.

— Лучшей председательнице сельсовета большевистский привет! — крикнули сверху.

Дертеева улыбнулась и махнула рукой в знак приветствия.

Со всех сторон на площадь перед исполкомом съезжались люди.

Представитель Черноземельского улуса — старик с смоляными усами, радостный, взволнованный торжественностью момента, — говорил приветственную речь:

«Люди черных земель, где никогда не бывает льда и снега, приветствуют всех собравшихся здесь, всех друзей, товарищей и братьев. И первый привет черноземельских калмыков тому, кто сияет над нами, как солнце, кто освещает путь народам, первое наше слово — товарищу Сталину!

Горячий наш привет товарищу Ворошилову, хранящему ключи советской крепости и устрашающему врагов нашего союза!»

Знамена трепетали на сильном ветру. Со знамен глядели портреты тех людей, о которых говорил калмык. Знаменосцы вздымали ввысь красные полотнища, весь народ ликовал. Колонны проходили в конном строю перед исполкомом. Тысяча двести коней несли на себе отважных наездников и наездниц. За конями — машины. А сзади степенно покачивались верблюды.

Среди других на маленьком мохнатом верблюжонке восседал, лукаво улыбаясь, загорелый, совсем оливковый, трехлетний Эдик Нормаев — самый молодой участник олимпиады.

Василий Хомутников — председатель исполкома, первый командир красного калмыцкого полка — едва сдерживал себя, чтобы не сбежать с балкона, вскочить на коня и смешаться с группой наездников. Рядом с Хомутниковым стояла на балконе женщина в защитной гимнастерке.

Орден Красной звезды поблескивал на левой стороне ее груди. Глаза ее горели. Она произносила слова приветствий.

Булгун Дертеева встретила ее горящий взгляд. Она подняла руку и звонко крикнула:

— Привет Нарме Шапшуковой! Привет первой буденновке-калмычке!

Весной прекрасна и нарядна необозримая степь! Волнующие, пряные запахи трав, чистый воздух и горячее солнце.

В такие дни любила маленькая бойкая Нарма в одиночестве бродить по степи, собирать ярко-красные тюльпаны и украшать ими свое простенькое платье.

Нарма росла сиротой. Отец ее, донской калмык — бедняк-хлебороб — долгие годы прожил в сальских степях, в станице Батлаевская.

Он испытал всю горечь тяжелой батрацкой жизни, и самой большой его мечтой было развести чудесный цветущий сад. Он умер, когда Нарме исполнился один год. Так и не осуществилась его заветная мечта.

Вскоре умерла и мать.

Нарму и ее брата Очира — беспомощного, слепого от рождения — приютили родственники.

Но родные были для Нармы и слепого Очира чужими, злыми людьми. Пяти лет она уже пасла и караулила гусей, овец, а когда подросла, доверили ей и коров и коней.

С утренней зари и до глубокой ночи Нарма была занята делом: доила коров, ходила на пастбище, поила в реке Сал овец, собирала кизяки, носила на палке огромные ведра с водой…

С ранних лет она ездила на коне без седла. Правда, не раз падала и горько плакала, забившись где-нибудь в темном уголке, но потом научилась ездить неплохо, и верный конь, покорный ласке быстроглазой девочки, всюду следовал за ней, как ребенок. Нарма отдавала коню и последний кусок хлеба и даже кусочки сахара, которые ей изредка удавалось доставать.