Да ничего ей не надо, лишь бы только Андрея боярин сегодня на площади не мучил! Ведь и так он истерзался из-за этого опекунства, сам не знает, что и как дальше делать, не уверен в себе. Наверное, впервые в жизни не уверен. Хорошо еще, по дороге домой успокоился. Она ему специально девчонок подвела, чтобы он себя их защитником ощутил, опорой — он от этого сразу в себя пришел.
То, что не на совет его позвали, — понятно. На совете Лавр был бы, наследник главы рода, а тут, видать, мужи все заранее решили, и сейчас Корней это решение Андрею и Анне объявляет.
Ну выделит боярин Андрею его долю, и что? Тот с матерью вдвоем жил, большого хозяйства сам никогда не вел, как с ним управляться — не знает, такие хлопоты для него внове. Конечно, он возле Корнея всегда находился, но не сам за все отвечал, а это совсем иное. Освоится со временем, понятное дело, но вначале ему тяжко будет с непривычки, да еще при его немоте.
Нельзя его бестолковым да непонятливым на людях выставлять, никак нельзя, и беспомощным он себя чувствовать не должен, да еще перед ней. Хорошо еще, что дед Семен рядом — он же по молодости у батюшки, а до того у деда в доверенных приказчиках ходил, такими делами ворочал, что мелким купчикам и не снились! Вот он и поможет. Только предупредить его надо, чтоб осторожно, исподволь Андрею подсказывал. Ну да дед все поймет — умен, даром что холоп бывший.
И тут Аринку вдруг словно кипятком окатило — щеки вспыхнули от одной мысли о том, что теперь, выходит, она же у него хозяйкой будет? Ну да, кто же еще-то… Нет, это сразу понятно стало, но в суматохе и из-за переживаний она самое главное только сейчас и осознала до конца — им же теперь одним домом жить предстоит! С Андреем… Но как же?.. Нет, она-то всем сердцем только этого и желала, но сам-то он хочет этого? И не ей же спрашивать о таком… Ой, Корней! Что наделал-то, и сам не понял, наверное. Ведь добра же хотел, но не поспешил ли?
И опять мысли на хозяйственные заботы повернули. Это ж ей самой теперь хозяйкой быть предстоит? Все обустраивать и за все отвечать… Нет, трудности ее не пугали, да и не в диковинку оно. Сама-то она с большим хозяйством управится: и дома с детства матушкой приучена, и у Фомы в Турове подворье немалое было. Свекровь-то хоть и не доверяла поначалу, но потом, как ни ворчала, а уступила — даже рада была, по правде говоря, часть забот с себя скинуть, когда убедилась, что Аринка не хуже справляется. Но тут ведь все с самого начала придется поднимать и зачинать… Когда ж все успеть? И девок учить надо, не бросать же… На Ульяну надежды мало, она может только исполнять, на подхвате быть, тут ей цены нет, а решать она растеряется, да и силы уже не те. Придется самой между крепостью и посадом разрываться. Хотя… девки! Анна же говорила — их надо учить как раз вот с таким хозяйством управляться. А где оно в крепости, это хозяйство? Нет, конечно, там дел немало, но совсем не так, как у их будущих мужей будет заведено, у бояр да купцов. Вот! Вот и придумалось — пусть девчонки и помогают ей обустраиваться! Как раз сами научатся и дела распределять, и холопками командовать, и быт домашний обустраивать. С Анной все обговорить время будет — не завтра же усадьбу поставят.
«А боярыня-то окончательно меня своей признала, только сейчас и признала. И проверять будет, и испытывать, но теперь уже совсем иначе!»
И тут опять ее полоснул чей-то особенно завистливый и возмущенный взгляд, да не один. Аринка, не выдавая своего интереса, осмотрелась — три молодые бабы стояли в сторонке и чесали языками.
«Как пить дать, про меня. Завистью так и пышут. И все куньевские. Эк их разобрало, никак не успокоятся. Ну и хорошо! Может, хоть до кого из них теперь дойдет, что могли быть на моем месте, кабы в Андрее душу живую увидели! К Лавру во вторые жены пойти — это они с дорогой душой, на Алексея небось из-за боярыни не смели и глаз поднять. А Андрея, значит, и в расчет никто не брал? Так вот же вам всем! И ратнинским тоже».
За этими мыслями время тянулось не так медленно. Аринка настроилась на длительное ожидание, тем более что поразмышлять было о чем: все рассказанное Анной требовало тщательного и всестороннего обдумывания. Троица молодух наконец ушла, только откуда-то из глубины двора слышались женские голоса.
«Как они фыркали возле лавки — „Немой“… Вот и пусть теперь все утрутся! Может, пожалеют, что сами не сообразили: боярин к Андрею как к сыну относится, долю выделит не скупясь. Хотя с такими-то мыслями и не вышло бы у них ничего! Мне он сам нужен, а не за горшки и холсты… Эх, вот же людям глаза иной раз как застит — за медяшками да черепками главного сокровища не рассмотрят… Ну им же хуже. Все, упустили, бабоньки! Спохватитесь еще, да поздно будет!»
Аринка прекрасно понимала, что подобные мысли не красят ее. Усмехнулась — отец Михаил наверняка попенял бы за недостаток любви к ближнему, но поделать с собой ничего не могла, да и не хотела, откровенно уж говоря.
Монотонный шум усадебной жизни неожиданно прервался испуганными вскриками нескольких женских голосов. Перекрывались они ломающимся подростковым баском, который выкрикивал отнюдь не подростковые слова, — и зрелые мужи не все и не всегда такое произносят. Потом с той же стороны донесся грохот, будто выбивали запертую дверь, а после уже дружный бабий визг — ну прям можно было подумать, что убивают их там.
Аринка не знала, что и делать: то ли пойти на шум — вдруг беда какая, то ли остаться на месте и не влезать в незнакомые пока для нее лисовиновские дела. Потом все-таки не выдержала и пошла. Да и какая бы женщина на ее месте удержалась и не полюбопытствовала бы?
Картина, открывшаяся ей в глубине усадьбы, оказалась совершенно непонятной: из подклета старой хозяйской избы доносился плач, скулеж и причитания сразу нескольких женщин, а из его двери разъяренный Лавр вытаскивал брыкающегося Демьяна. Впрочем, брыкался сын Лавра не беспорядочно, как обычный подросток, а с каким-то, как показалось Арине, намерением. Так и случилось: Демьян, как-то хитро извернувшись, так двинул отца локтем в бок, что тот даже охнул.
«Ну да, их же воинскому делу учат. Но как же он на отца-то посмел руку поднять?»
Лавр, видимо, тоже возмутился неподобающим поведением сына и двинул Демку так, что тот отлетел в сторону сразу на несколько шагов, чудом разминувшись по пути с колодой, на которой рубят дрова, не то наверняка покалечился, а то и убился бы. Но его и это не утихомирило. Отрок рывком вскочил на ноги и рванулся назад к двери, зло и неистово выкрикивая прямо в лицо оторопевшему от такой дерзости родителю:
— За потаскух своих заступаешься?! А про мать ты забыл?
Арина чуть в голос не ахнула: такие слова — и отцу?! Виданое ли дело?! Не ровен час опять с кулаками бросится — не в себе же парень. Лавр его за такое и убить может, и ведь в своем праве будет.
— Ты с кем говоришь, щенок?!
— Ну убей меня, убей! Кто тогда мать защитит? Дождался! Боярыню, словно холопку, бесчестят!
Демка, опять отброшенный отцовской десницей на несколько шагов назад, скорчившись, рухнул на землю, хватая ртом воздух — Лавр резким коротким ударом приложил парня в душу. И то ли недостаточно показалось ему, то ли, возмущенный вопиющей сыновьей непокорностью, в раж вошел, но на этом не успокоился. Шипя сквозь зубы какие-то ругательства, он оглянулся, увидел возле двери подклета выпавший у Демки из рук кнут, подобрал его и размахнулся… Аринка тихо охнула — в запале таким ударом до кости может рассечь и спину перебить. Не убьет, так покалечит. И ведь поперек отца не встрянешь — его воля.
Но, по счастью, страшного удара за этим замахом не последовало, хотя и не сам Лавр руку остановил.
Кнут на своем пути встретился с попавшей под него жердью, выставленной хитро — не под конец (такой удар и оглоблю мог бы переломить), а под середину, так что кнут просто намотался на деревяшку. Оказалось, Листвяна вмешалась, не побоялась противостоять взбешенному мужу. Лавр дернул кнут, вырвал жердь из рук ключницы, ругаясь сквозь зубы, попробовал распутать, а Листвяна в это время странным, поразительно убедительным голосом быстро говорила, словно читала молитву или наговор:
