Наконец, цепь резко дернули вверх, и хрипящий Бренн повис над бочкой, извергая из себя воду, утренний корм, рвоту и сопли. Сквозь заложившие уши он едва расслышал слова воспитателя: — Свежак продержался в бочке всего один поворот часов, прежде чем начал глотать воду и дергать плавниками… Убожество!

Дождавшись, когда Бренн отплюется и откашляется, Шило кивнул, и Хнор вновь повернул рычаг, погружая Бренна в холодную тьму. И он снова корчился на дне дошника, придавленный жердью, но на этот раз измученные легкие продержались гораздо меньше. А через минуту его снова топили в черной грязной воде. Ужас не прекращался.

Он очнулся на каменном полу под тяжелой ступней Хнора, давившей ему на спину. Хлынувшая изо рта вода залила надзирателю шаровары. Разозленный Хнор, похабно ругаясь, принялся хлестать его плетью, пока Яппар не велел заканчивать экзекуцию.

Отлежавшись возле дошника, Бренн поплелся на свое место, опустив глаза… Но, найдя в себе силы, все же вскинул голову и уперся взглядом в лица порхов, наблюдавших за ним. Он увидел многое… Микко явно сочувствовал. Многие перепугались, и было ясно, что они готовы делать все, что угодно, лишь бы не попасть в черный дошник… Усмехающийся Гайр подошел и, ободряя Бренна, пожал ему плечо, причем в его темных глазах светилась искра уважения. Кто-то хмурился, отводя взгляд, кто-то, как бледнокожий Коста, не скрывал злорадства… Но Бренн чувствовал и кое-что еще — от большинства парней исходили волны тщательно скрываемого опасения и нежелания связываться с ним — бешеным свежаком, который не убоялся казни и едва не загрыз своего бывшего хозяина…

Скрючившись, он сидел на тюфяке и трясся. От горечи и боли во всех местах, куда неумолимо била жердь Хнора, сводило скулы… Но это не мешало понять, что ему неслыханно, просто невероятно повезло, и, прикрыв глаза и дрожа от озноба, Бренн послал хвалу колченогому Перу-Пели.

Прошло не больше часа после экзекуции в дошнике, как в Загоне снова появился Хнор с парой надзирателей. Гайр, как староста барака, дунул в латунный свисток, болтающийся у него на шее, и рабы стали поспешно строиться, не дожидаясь приказа рябого надсмотрщика. Подобная исполнительность и послушание, видимо, льстила Хнору, и он, сунув большие пальцы за широкий ремень с железными бляшками, лишь наблюдал за свежаками и даже не хлестнул никого тяжелым бичом из сушенного хвоста ската-хвостокола. Похоже, смышленый Гайр намеренно угождая свирепому надсмотрщику, знал, что делал…

За дверью ждала вооруженная охрана. Невольники шли за конвоирами вдоль душной каменной кишки, такой узкой, что рядом могли идти лишь двое, прижавшись плечами. В таких тесных коридорах в случае бунта даже пара-тройка стражей с копьями и длинными мечами легко перебила и сотню полуголых рабов. Через определенные промежутки кишка расширялась до небольшой площадки с чадящим масляным фонарем, от которой уходили во полутьму другие коридоры.

— Здесь кладовые, всякие служебные помещения, а там — спуск в карцеры… — сообщил Микко, заметив, как Бренн вглядывается в едва освещенные проходы.

— Карцеры?

— Ну да, — кивнул Микко, — их сделали прямо под уборными. Так что тебе, считай, повезло…

В ответ на удивленный взгляд Бренна, он принялся объяснять: — Помнишь, я говорил про свежака, которого Шило до смерти забил? А до этого он велел посадить его в карцер. Парень тогда еле выполз оттуда… Он и рассказал, что три дня сидел на карачках в низком каменном мешке… Встать не получится, а лечь сам не захочешь — потому как там по пояс душистой смеси говна с мочой, которая стекает туда прям из сральника. Хлеб ему швыряли прямо в дерьмо — хочешь жри, хочешь голодай. Воды не давали вообще — он ее с мокрых стен слизывал…

Микко помолчал и добавил: — Уже потом Шило по-доброму так, лыбясь во все рыло, сообщил, что некоторых свежаков и живцов из прежних наборов, прямо в карцерах и казнили — топили в дерьме, перекрывая слив… Намекнул, вроде как, падла, что и нас такое ждет, коли не угодим…

— Храфн ему в жопу! — не выдержал Бренн, на миг представив, что вместо воды в дошнике колышется жидкое дерьмо, и его суют в него вниз головой, снова и снова… Прав был старик-надзиратель — как бы не было плохо, всегда может стать еще хуже. Они поднялись на ярус выше. — А там что?

— Там Загоны для живцов, которые прошли Игру и стали настоящими кортавида. У них там куда лучше, чем у нас — и дышать легче, и жрачка сытнее, в потолке световые окна прорублены, а для утех не кастратов пользуют, а свежих баб…

Еще один подъем, и воздух стал свежее и прохладнее, — сквозняк, обдувающий влажную кожу, нес с собой солоноватый запах моря.

***

Солнце только всходило, но после подвального сумрака жемчужно-розовое утреннее небо слепило глаза. Бренн с удивлением смотрел на простирающийся перед ним Скотный двор — именно так называлась огромная огороженная территория на берегу, где все было обустроено для подготовки живцов и кортавида. Глаза разбегались от обилия больших и малых площадок, оборудованных тренировочными устройствами, включая брусья и перекладины, столбы-палусы, закрепленные на разной высоте бревна, вертикальные и наклонные лестницы, канаты и рукоходы, кольца и решетчатые трубы, и другие непонятные конструкции.

На вышках дежурили стражники, причем у многих, вместо арбалетов, были ружья, как у королевских гвардейцев. По периметру Скотного двора лениво вышагивали патрули, осматривая берег, заполненный сотнями живцов и мельтешащих повсюду хозяйственных рабов и вольнонаемных слуг.

Невольникам из двух загонов в ожидании построения разрешалось сидеть, и девяносто девять юношей тут же рухнули на песок, понимая, что весь день они проведут на ногах… Береговая часть Двора была разделена на несколько секций, где проходила подготовка порхов на разных стадиях дрессировки. В одной из них Бренн увидел около сотни бритых наголо девушек в набедренных и грудных повязках, среди которых, очевидно, находились и те, которых Крабу продал Зигор Болли. Они с ужасом косились на кол, где дергалась голая порха, чьи вопли разносились по всему берегу. Даже отсюда Бренн рассмотрел обрубленные кисти рук и кровавые ямы на месте глаз и рта.

— Что, обоссался, свежак? — толкнул его локтем Коста, заглядывая в глаза и по-видимому, надеясь увидеть в них страх и замешательство.

— С чего бы? — поморщился Бренн, — у нас в Бхаддуаре каждый месяц такие казни проводят. Иль ты из глухой деревни, потому тебе и в диковинку? — поддел он Косту.

— За что с ней так? — повернулся он к Микко, не слушая, что там продолжает бубнить Коста, и стараясь не выдать свой душный липкий страх. Ведь казни на площади Искупления проводились после суда… а здесь…

— Кол в жопу можно получить запросто — например, за побег, нападение на хозяев, — синеглазый выразительно посмотрел на Бренна, намекая на его стычку с Зигором, — и даже за попытку самоубийства…

— Она хотела убить себя?

— Да не… Сдернуть отсюда она хотела, на охранника набросилась…

Бренн оторопел. — Набросилась? Она что — головой скорбная? Как худосочная девка может надеяться, что завалит вооруженного амбала…

— Зря не веришь, свежак, — снова встрял Коста, — девка эта — гнилая, настоящая урхуд!

— Урхуд? — Бренн в недоумении уставился на довольного его замешательством Косту.

— О чем тебе и талдычат! Только она еще и овца тупорылая, — видать думала, что сможет удрать отсюда с помощью своей гнилой яджу, — ухмыльнулся тот, наблюдая, как бьется на колу казненная порха. — Подгадала, да и харкнула в рожу караульного. А у того вмиг зенки лопнули… Так и потекли сырыми яйцами… А что толку то?

— У Тухлого все продумано на такой случай, — нехотя кивнул Микко, видя, как огорошен Бренн, — в нее даже болтами пулять не стали. Жрецы, что на Краба работают, сразу эдиров на нее натравили с ловчими сетями. А у них амулеты, которые вроде как яджу ослабляют… Да, если б и не было тех амулетов, — что она одна могла сделать против толпы мужиков с копьями да тулварами…