— Стой! — раздается в дверях окрик сестры Серафины.

В этом приказе звучит такая мощь, что у меня кровь застывает в жилах, но девушка даже не задерживает очередного прыжка. Она скачет, как молодая лань, стремясь к распахнутому окну. Ее глаза сверкают — почти как в детской игре.

Рядом с сестрой Серафиной возникают еще две монахини. Все их внимание приковано к беглянке.

— Сибелла, стой! — выкрикивает самая рослая.

Голос у нее очень мелодичный, он звучит словно материнская колыбельная… а впрочем, не знаю, ведь сравнивать мне особо не с чем. Девушка сбивается с шага, как если бы этот голос имел над нею некую власть. Она все-таки перепрыгивает на очередную кровать, но ее движения явно замедлились, сделались неуклюжими.

— Если останешься, — продолжает дивный голос, — мы уж придумаем, как вернуть тебе твою жизнь…

Беглянка оборачивается, ее взгляд вспыхивает гневом.

— Лжете! — кричит она.

Еще три прыжка, три последние кровати — и вот она уже у окна.

Не знаю почему, но мне за нее страшно. Я необъяснимо уверена: если она выскочит сейчас за окно, безумие сожжет ее уже безвозвратно, оставив лишь горькую золу в пустой оболочке.

— Погоди! — возвышаю я голос вместе с остальными. Она останавливается. Монахини замирают, кажется, никто даже и не дышит. — Разве ты не хочешь постичь искусства, которые нам обещает Мортейн? — спрашиваю я громко. — Неужели не хочешь выучиться убивать тех, кто причинил тебе зло?

Понятия не имею, с чего я взяла, что она кому-то обязана нынешним своим состоянием, но я в этом уверена.

Девушка молчит так долго, что я уже пугаюсь — не ответит, — но она все-таки подает голос:

— О чем ты говоришь?

— Она еще не беседовала с настоятельницей, — поясняет монахиня, обладательница волшебного голоса. — Слишком не в себе была, когда ее привезли.

— А можно я ей расскажу? Вдруг она выслушает и захочет остаться?

Монашки переглянулись — молча, но явно взвешивая возможности. Потом кто-то из них согласно кивнул.

Я снова поворачиваюсь к беглянке.

— Тебе что, — говорю я, — так не терпится вернуться туда, где ты раньше жила? К своему вельможному папаше?

Даже в полутьме спальни я вижу, как углубляются тени, залегшие у нее на лице.

— Нет, — шепчет она. — Но и пленницей в этом квохчущем курятнике я быть не хочу…

Я искоса поглядываю на монахинь, но тех подобное сравнение, кажется, нисколько не смутило.

— Здесь тебе желают добра, — говорю со всей уверенностью.

Она смеется — тихо, но с таким презрением, что от него чуть воздух не прокисает.

— Добрые намерения суть ложь, которой утешаются слабые. В клетку я не пойду!

Ну да, а куда еще ей идти?

— Меня обещали научить искусству отравления, — сообщаю я, надеясь, что не доведу Аннит до беды такими словами. — И еще многим способам убивать злобных мужчин… — Тут я принимаюсь излагать все то, что сама недавно услышала от настоятельницы, благо каждое слово не померкло и не остыло в моей памяти. — Нас обучат скрытности и хитрости и наделят такими умениями, что больше ни один человек не будет опасен для нас!

Сибелла оборачивается ко мне, и я снова вижу в ее глазах интерес, но… мне больше нечего ей сообщить, ведь это все, что я сама знаю о новой жизни, которую нам посулили в монастыре. Я беспомощно оглядываюсь на монахинь…

Аннит легко подхватывает, развивая успех.

— Тебя научат обращению с оружием всех мыслимых видов, — произносит она, перешагивая через порог. — Тебе объяснят, как действовать кинжалом и стилетом, как пускать меткую стрелу и заносить меч…

— Снова ложь, — отвечает Сибелла. — Никто не станет учить женщину таким смертоносным искусствам!

Но я-то вижу, до какой степени ей хочется поверить.

— Это чистая правда, — клянется Аннит.

Сработало!.. Не сводя глаз с Аннит, Сибелла спускается на пол с кровати.

— Расскажи мне еще, — требует она.

— Ты узнаешь, как ласкать мужское горло гарротой: он будет ждать прикосновения твоих мягких губ, а встретит железную хватку проволочной удавки…

Тут подает голос сестра Серафина.

— А еще мы научим тебя составлять яды! — произносит она голосом нежным, точно волна на рассвете. — Яды, которые просачиваются в самое нутро и выдавливают жизнь мужчины прямо в поганое ведро! Яды, которые останавливают сердце или изгоняют из тела все жидкости. Ты узнаешь зелья, от которых кровь сгущается в жилах и не может больше по ним течь. Ты постигнешь тайные снадобья, которые отсрочивают гибель на несколько дней, и такие, что убивают мгновенно. И все это — лишь для начала!..

Повисает долгая пауза. Мы все затаиваем дыхание, гадая, какой выбор сделает Сибелла. Когда она наконец нарушает молчание, ее голос до того слаб, что я невольно тянусь в ее сторону.

— А есть такой яд, — спрашивает она, — чтобы мужской член сперва сморщился и засох, а потом совсем отвалился?

Сестра Серафина отвечает не задумываясь, и ее голос полон решимости столь угрюмой, что я готова расцеловать монашку:

— Мы с тобой его вместе придумаем, вдвоем! А теперь залезай в постель, тогда и поговорим обо всем этом и о многом другом!

Сибелла долго-долго смотрит на нас. Потом передергивает плечами с таким видом, словно ей безразлично, оставаться здесь или нет, но мы-то видим, каково ей на самом деле. И вот наконец она подходит к моей постели и приказывает:

— Подвинься!

Я удивленно ищу глазами сестру Серафину, и та жестом показывает, что выбор за мной. Опять смотрю на Сибеллу. Мы вроде бы уломали ее, но наша связь так непрочна, что об отказе и речи быть не может. Ко всему прочему, монастырская постель куда мягче любого из тюфяков, которыми я довольствовалась до сих пор, и так широка, что на ней вполне хватит места двоим… ну почти. Я сдвигаюсь в сторонку, и Сибелла заползает под одеяло, устраиваясь рядом со мной.

И вот мы вдвоем лежим на узковатой постели, а монахини нежными голосами навевают нам сон. Их колыбельная полна смерти и тьмы…

Когда я просыпаюсь, комната затоплена золотым солнечным светом. Сажусь на кровати, с удивлением обнаружив, что я снова одна. Более того — в палате не видно и монахини, возившейся у рабочего стола.

Пока соображаю, что мне следует делать дальше, появляется Аннит, милая и свежая, как само утро. Видя, что я проснулась, она улыбается и ставит на стол принесенный поднос.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает она.

Я принимаюсь шевелить руками и ногами, приподнимаю плечи, ощущая на коже мягкую ткань сорочки.

— Отлично, — говорю я, и, к моему удивлению, это чистая правда.

Целительный чай сестры Серафины и впрямь сотворил маленькое чудо.

— Не прочь позавтракать? — спрашивает Аннит.

Я прислушиваюсь к себе и понимаю, что вот-вот помру с голоду.

— Да!

Она приближается с подносом. На нем кружка некрепкого пива, хлебец из монастырской печи и даже горшочек мягкого козьего сыра. Я намазываю сыр на хлеб, запускаю зубы в горбушку… Ничего более вкусного я совершенно точно в своей жизни не ела. Голод, как бы спавший во мне во время путешествия через все королевство, пробуждается с неистовой силой, так что завтрак я уничтожаю в считаные мгновения.

Аннит смотрит на меня, в глазах у нее забота.

— Добавки хочешь?

Я открываю рот, готовая сказать «да!», потому что не привыкла отказываться от еды, но вовремя понимаю, что желудок набит до отказа.

— Нет, — отвечаю я и, к счастью, вовремя спохватываюсь, чтобы добавить: — Спасибо большое.

Аннит улыбается, присаживаясь на табуретку рядом со мной, и разглаживает юбки у себя на коленях. Так и подмывает спросить о Сибелле, но я боюсь. Мало ли что могло с нею произойти за ночь! Мне даже стыдно, что сама я так безмятежно спала.

— Когда будешь готова, — говорит Аннит, — можешь пойти к сестре Серафине, она в мастерской ядов.

Яды! Это слово заставляет меня тотчас отбросить простыни и спустить ноги на пол.

— Я готова!