— Да, ваша светлость. В монастыре мы изучали все, что касается деяний вашей семьи, ибо наш первейший долг — блюсти ваше благополучие и самое жизнь.

Она оглядывается, на ее щеках возникают милые ямочки:

— Это правда?

— Это правда, моя герцогиня.

— Значит, не стоит удивляться, что вы так спелись с Дювалем, — говорит она, вновь отворачиваясь и подставляя мне голову.

Я хмурюсь и хочу возразить, но она продолжает свой рассказ, и я не отваживаюсь отвлекать ее.

— В общем, наша помолвка взбесила тогдашнего французского короля, ведь последние сто лет они только и делали, что дрались с англичанами, и совсем не хотели, чтобы Бретань досталась английской короне. Французы составили заговор и заслали в Нант шпионов, чтобы похитить меня и сделать пешкой в своей игре.

Но как только подсылы прибыли в город, мы об этом проведали. Пока советники отца болтали языками, соображая, что предпринять, Гавриэл бросился прямо в наши покои, боясь, что французы прямо сейчас придут ломать двери. Он никого не стал слушать — выхватил из кроваток меня и двухлетнюю Изабо и, сопровождаемый своим бесстрашным товарищем де Лорнэем, увез обеих в безопасное место. Он галопом вылетел со двора, держа нас на седле, в тот самый миг, когда в детскую вломились французские заговорщики! Я никогда не забуду ужаса, которого натерпелась в ту ночь. Весь мой привычный мир точно вверх тормашками перевернулся. А еще я не забуду, как уютно и надежно мне было в объятиях Гавриэла, когда он мчал меня прочь от беды.

Я смотрю на ее влажный затылок, и рот у меня сам собой раскрывается от удивления. Хотя чему я, собственно, удивляюсь? Все услышанное отлично вписывается в тот образ Дюваля, который я успела себе составить. Я — но не Крунар или матушка аббатиса.

— Одного не могу понять, — продолжает юная герцогиня, — как он удержал двух малюток на своем боевом жеребце. — И она вновь выворачивает шею, чтобы заглянуть мне в лицо. — Разве можно не доверять подобному человеку, сударыня Рьенн?

— А ведь и в самом деле, — бормочу я.

— Я знаю, кое-кто называет его клятвопреступником, ведь обет, данный им святому Камулу, требовал драться до смерти или победы, он же предпочел бегство, чтобы уберечь меня от опасности. Как он сам позже мне объяснил — что толку сражаться, если тем самым обрекаешь то, за что бьешься?

— Верно сказано, ваша светлость, — говорю я, и мы обе вновь умолкаем, думая каждая о своем.

Что до меня, я испытываю немалое облегчение, ведь теперь я знаю, при каких обстоятельствах Дюваль нарушил обет. До чего же любят боги испытывать нас, какой мучительный выбор они временами нам предлагают!..

Когда с ее кожи смыты самомалейшие следы прикосновений д'Альбрэ, когда она одета во все свежее, успокоена и согрета, мы зовем пажа и отправляем его за Дювалем.

Тот является незамедлительно. Он стаскивает перчатки для верховой езды и выглядит несколько растрепанным, словно снаружи бушует сильный ветер. Дюваль смотрит на сестру, потом на меня и быстро спрашивает:

— Что произошло?

Герцогиня крепко сплетает пальцы.

— Такой неприятный случай. — И, не в силах продолжать, оглядывается на меня.

Я говорю без обиняков:

— Д'Альбрэ напал на нее в коридоре.

Дюваль замирает в такой невероятной неподвижности, что я против воли вспоминаю о змее, готовой ударить.

— Что значит — напал? — спрашивает он обманчиво спокойно.

— Это значит, что он прижал ее к стене и начал мять на ней юбки!

Получается грубее и резче, чем хотелось, но стоит вспомнить эту картину, и гнев с новой силой охватывает меня.

Дюваль бледнеет.

— Да еще все время рассказывал, как мне это понравится, если уступлю, — добавляет герцогиня.

Я в ужасе смотрю на нее:

— Об этом я не знала.

— Ты была слишком далеко и не могла слышать.

Теперь Дюваль напоминает лук с натянутой тетивой.

В его глазах бушует ярость, но он подавляет ее ради сестры.

— С тобой… все в порядке?

— Да-да. Исмэй появилась как раз вовремя.

Тут он поворачивается ко мне и низко кланяется, чем повергает меня в крайнее изумление.

— Наш долг перед тобой неизмерим, — произносит он и разгибается со страшно спокойным, застывшим лицом. — Мы убьем подонка, — объявляет он и задумчиво глядит на меня. — Или, может быть, ты уже?..

— Увы, нет, господин мой, — говорю я. — Когда я подбежала, он убрал от нее руки. И я не смогла найти на нем метку.

— Далась тебе эта метка! Искать надо лучше!

И он вновь принимается расхаживать туда и сюда.

Герцогиня почти улыбается.

— Исмэй чуть живот ему не вспорола, ища свою метку, — говорит она.

Я чувствую себя дура дурой.

— Боюсь, — говорю я, — мне было не до того, чтобы и далее таить свою выучку.

— Может, это и к лучшему, — произносит Дюваль. — Все прочие руки при себе будут держать.

Я прокашливаюсь:

— И…

Дюваль останавливается и глядит на меня:

— Еще что-то?

Даже герцогиня смотрит на меня с любопытством.

— Ловушку для герцогини подстроила мадам Динан, — говорю я. — Выдумала предлог, чтобы оставить герцогиню одну в коридоре, прекрасно зная, что туда должен прийти д'Альбрэ.

— Откуда ты знаешь?

— Встретила ее на лестнице. Я спешила в сторону герцогини, а она — прочь. И она сделала все, чтобы меня задержать.

— Дрянь! — взрывается Дюваль. — Изменница!

Герцогиню явно смущает столь резкая вспышка гнева.

Я пытаюсь что-то сказать, чтобы перевести разговор на наши дальнейшие действия, хотя, Мортейн свидетель, ярость переполняет и меня.

— Нам известно, что она всегда держала руку своего сводного брата, но кто мог предположить, что она так далеко зайдет, помогая ему в его притязаниях!

— Да уж, — ворчит Дюваль. — Его следует изгнать из дворца. И ее заодно!

Герцогиня вполне с ним согласна, но меня такой план беспокоит.

— Простите, ваша светлость, — говорю я. — На мой взгляд, здесь нужна разумная сдержанность.

Дюваль вскидывает голову:

— Это ты о чем?

— О том, что слух о нападении на герцогиню не должен распространиться. Мир устроен так, что люди не удовольствуются происшедшим в действительности. Известие о покушении неизбежно породит сомнения в девичьей добродетели герцогини. Как по-твоему, повлияет это на возможность удачного брака?

Лицо Анны мертвеет. Дюваль шепчет ругательство и снова принимается мерить комнату шагами.

— Я не пойду за д'Альбрэ, даже если он останется единственным мужчиной христианского мира!

— Да мы и не позволим вам, ваша светлость, — пытаюсь я ее успокоить.

Дюваль все шагает и шагает, и у меня от этого немного кружится голова. Я все жду, чтобы он остановился и сказал нечто разумное, предложил некий план действий, который позволит нам добиться успеха. Неужели гнев настолько поглотил его?

— Я знаю, — произносит он вдруг, и у меня вырывается вздох облегчения. — Я знаю, что делать. Мы обнародуем указ, которым вы отречетесь от брачного договора с д'Альбрэ и заявите, что не имеете намерения за него выходить. Если сделать это публично, ему ничего не останется, кроме как принять вашу волю.

Но я качаю головой.

— Это лишь загонит его в угол и побудит к еще более решительным мерам.

Дюваль пригвождает меня убийственным взглядом:

— Хорошо, что ты предлагаешь?

А что я могу предложить? К сожалению, никакого блистательного плана у меня нет. Это он у нас мастер заговоров, а не я.

— Мне нечего сказать, господин мой. Только то, что мой Бог покамест не явил справедливости, которой я так от Него жду.

Дюваль долго смотрит на меня, глаза у него как у больного в жару:

— Возможно, все оттого, что ты путаешь справедливость и смерть, а это не всегда одно и то же.

Раннее утро. С первыми лучами солнца прилетает Вэнтс и долбит клювом в окно. Луиза еще не пришла растеплить очаг; я спрыгиваю с постели и спешу встретить вестника, поджимая пальцы босых ног на холодном полу. Когда распахиваю ставни, Вэнтс прыгает на подоконник и наклоняет голову, словно спрашивая, отчего я так копалась.